Где витают мысли Дани, понятия не имею, но явно далеко отсюда. Мои все крутятся вокруг его учебы в Канаде, которую он планировал без меня. Да которую он планировал в принципе, потому что это, как по мне, уже предательство. Ведь если представить, что он позвал бы меня с собой, вряд ли бы я согласилась. Вся моя жизнь здесь. Близкие тут. Я не рисковая, скорее, наоборот – распланировала все наперед, и любое отклонение от намеченного пути ощущается очень болезненно. Это я еще не задумывалась о деньгах, визе и прочих сопутствующих проблемах. Нет, так мы не договаривались, но… тогда зачем это все? Зачем эта ночь? Мы?
Мне так сильно хочется плакать – чтобы отогнать слезы, приходится быстро моргать и жмуриться. Я же от всего сердца желаю ему успеха, но… как не верю в наше выступление в стиле Шекспира, которое мы обсуждали с Лизой, так не могу поверить и в отношения на расстоянии – это история не про нас. Ну явно же. Даже если представить, что я сильно нравлюсь Дане, что он хотел бы попробовать и все между нами не просто так, – это сложно. Немногие вынесли бы испытание расстоянием и разлукой, а мы точно не были созданы для такого. Не тогда, когда все еще зыбко и неопределенно для нас.
Больно, хотя падением с небес на землю это нельзя назвать, потому что я ждала подвоха. Но все равно сильно расстроилась из-за мрачного и как будто отсутствующего выражения лица Данила, с которым он вел машину всю поездку вплоть до самого моего дома. Лиза права, он может быть невыносим. И последние полчаса я изо всех сил сдерживаю растущую обиду. Обдумываю, что скажу ему на прощание и как хлопну дверцей машины. Только судьба все решает за меня.
Во дворе мы встречаем мою бабушку с пакетами овощей весом вдвое больше нее, которые она, как муравей, тащит с новогодней ярмарки в двадцати минутах отсюда (магазинные ей, видимо, не подходят). А устраивать сцены при ней как-то неловко. Поэтому я бросаю Данилу нелепое «пока», а он в ответ на бабушкино приглашение на обед помогает поднять тяжести наверх, извиняется, что сейчас занят, но обещает с удовольствием пообедать у нас в следующий раз. Интересно, это когда?
– Я тебя наберу, – последнее, что слышу от Данила, переступая порог квартиры. А когда, выдержав секундную паузу, оборачиваюсь, он уже сбегает по лестнице вниз.
– Какой жених у тебя, Лялечка. А высокий какой! С дедом бы его познакомить.
Внимание по щелчку переключается на бабушку. Я снова ежусь, когда она говорит про деда в настоящем времени. Иногда она как будто стала забывать, что его нет, хотя проблем с памятью у нее не замечала: до сих пор припоминает мне свою любимую чашку из советского сервиза производства какого-то Ленинградского фарфорового завода, которую я разбила.
Я наблюдаю за ней. Как она кокетливо поправляет прическу – у нее не по годам длинные, с проседью, волосы до пояса, затянутые в толстую косу. Улыбается мне, будто мы с ней делим большой секрет. Теребит меня за щеку, как маленькую, а потом начинает ругать городские рынки и продавцов, каждый из которых пытался ее надуть. И уже звучит так привычно и нормально, что я отпускаю тревогу. Тем более у меня есть и другие поводы пострадать. Ну хотя бы потому, что моя вчерашняя сказка превратилась в тыкву, а принц как-то не спешит увозить меня на белоснежном коне в наш совместный счастливый финал.
Разувшись, я плетусь в зал с одной мыслью – упасть на диван и не вставать хотя бы день. Правда, моим планам снова не суждено сбыться, потому что папу все так же насильно и неожиданно для него отправили в отпуск, а в доме по всему стояку, кроме нашего участка, из-за мороза снова прорвало трубы. В который раз.
– Нам-то ничего, но, пока ремонтировать будут у соседей, возможно, все праздники не будет воды. – Так мама объясняет, почему мы всей семьей дружно едем к бабушке и отказы не принимаются.
А я задумываюсь… Деревня далеко. Там тихо и спокойно. А еще плохо ловит телефон, к которому постоянно тянутся руки, чтобы написать, покричать, тысячу раз спросить… В общем, мне подходит.
– Хорошо, – так легко соглашаюсь я, что удивляется даже мама.
Вета, завалившись на диван вперед меня, начинает ныть, что я предательница. Мол, она рассчитывала, что я уговорю родителей остаться в городе, где после Нового года с Розой у нее завелась какая-то очередная новая любовь. Мычит недовольно в подушку, чтобы я передумала. Не пойму только, умоляет меня или это угрозы.
– Тебе шестнадцать, ты едешь с нами. – Маму не переубедить. – Тебя потом днем с огнем не сыщешь. И откуда ты такая у нас?
Она уходит на кухню собрать пирожки в дорогу, причитая о том, что девочки, то есть мы, никогда такими не были. Эх, знала бы мама, что я делала этой ночью, так бы уверенно не утверждала.
– Тебе же всегда нравилось в деревне на праздниках.
Без сил опускаюсь на диван, а Вета успевает в последний момент убрать ноги, чтобы я их не придавила. Значит, страдания изображает.
– Мне было десять, – не оборачиваясь, говорит она.
А мне двенадцать. Мы переодевались в смешные костюмы и ходили колядовать в ночь перед Рождеством. Устраивали праздничные ужины, гадали на воске и бросали башмаки через плечо. Правда, Вета всегда бесилась, что носок ее сапога указывал на дом, а это значило, что она еще год просидит несосватанной.
– Было весело, – с грустью выдаю я.
– Ага, и летом тоже. Особенно воровать вишню у деда Вовы.
Вспоминаю, как они с соседским мальчишкой целую вечность из принципа терроризировали Владимира Ивановича, который сам обожал гонять их на тракторе по полю.
– О ваших с Мишей проделках до сих пор ходят легенды.
Мы смеемся, как будто вместе вспоминая, что в последний раз ему прилетело из рогатки деда Вовы прямо в пятую точку. Так уж вышло, что Миша всегда защищал Вету, как рыцарь, и отхватывал за нее.
– Спрашивал он про тебя, – добивает вездесущая ба, проходя мимо в направлении кухни. – Нравишься ты ему с горшка.
– А он мне нет!
Мадам садится, не отпуская подушку, гордо задирает подбородок и смахивает назад каре, будто длинную шевелюру. Ох, по ней плачут все награды и кинопремии за лучшую игру.
– Нравился, пока не отказался поступать в институт в городе, – шепчу я так, чтобы слышала только она, а Вета сразу шикает на меня. И молчит, думая, скорее всего, о том же, о чем и я.
Они с Мишей были грозой всей деревни – даже коровы обходили их стороной, когда эти двое шагали по полю под руку. И по деревьям лазать научились вместе, и целоваться на сеновале, откуда их вилами прогоняли не раз. До прошлого лета, когда Миша, окончив школу, не переехал в город, как они с Ветой мечтали, а остался помогать отцу-фермеру, который слег после инсульта. Вета ему это не простила: она планировала совсем другую жизнь. И хотя очень любила Мишиного папу и от всей души желала ему выздоровления, принять выбор друга не сумела: жить в деревне было не по ней. На этом, собственно, их история и могла закончиться, но почему-то мне не верилось в это.
– Он, кстати, вымахал. С отцом работает, такой крепкий стал!
Бабуля снова появляется в комнате так внезапно. Любительница мужского пола! Эх, деду за ней, видимо, нужен был глаз да глаз. Она, конечно, всегда была такой тонкой, миниатюрной и яркой. Это сейчас стала крохотной и почти незаметной, согнувшись под весом прожитых лет.
– Семен, – это Мишин папа, – наконец ходить стал, тренируется. Лечился в Москве, там его быстро на ноги поставили, не то что у нас. Только голос до сих пор хрипит. Ну, и силы, конечно, уже не те. Без Мишки-то и не справился бы – он на него все хозяйство оставил. Но мальчишка молодец, одобряю. Так что, мы едем или нет? Встаем, встаем!
Ба сгоняет Вету с дивана, чтобы шла собираться. Та подчеркнуто ворчит, что никуда не поедет, мол, и не уговаривайте, а сама по стеночке крадется в спальню сложить рюкзак «на всякий случай». Там, по всей видимости, застает обнимающихся Риту с Пашкой и очень громко и требовательно просит выколоть ей глаза. Эти двое, чтобы отвлечь внимание от себя, соглашаются ехать, даже не понимая куда. Мама уже велит папе спускать потихоньку баулы, которые приготовила с собой, а я… я наблюдаю за разворачивающимися событиями с невозмутимым спокойствием. Все так быстро и неожиданно, но ведь по факту меня ничего и не держит в городе? В кафе по договоренности с хозяйкой я до конца января не выхожу, потому что сдаю сессию. Готовиться к ней я могу где угодно – только конспекты и телефон захватить. Кстати, о телефоне!
Ставлю его на зарядку, пока все вокруг суетятся и громят дом. Когда телефон включается, мне сыплются сообщения от Лизы, которая не меньше десяти раз спрашивает, как мы с Даней вообще добрались и все ли у нас хорошо, потому что с виду казалось, что нет. В последних двух, не получив ответа, она болтает сама с собой, устроив целое расследование в стиле «кто разозлил Данила Романова». Но, по ее словам, их мама молчит как рыба, папа отшучивается, а Даня не берет трубку, поэтому она теряется в догадках, что же на самом деле произошло. Я пишу ей, что «все хорошо», и блокирую экран. Не хочу сейчас говорить об этом. Не злюсь на нее, но… ладно, глупо, но злюсь, потому что она продолжит обниматься с Тимом в сказочном загородном доме, пока я собираюсь уехать на электричке далеко-далеко от Романова. И только думаю о нем, как телефон загорается еще одним входящим – от него.
«За победу в конкурсе не переживай, все будет».
И это все? Самое важное, что ли? Со злостью швыряю телефон в рюкзак, чтобы не перезвонить в ту же секунду и не накричать на него, но сдерживаюсь. Что это вообще должно значить? Он поговорит с мамой, папой, остальными членами жюри и преподнесет мне приз на блюдечке? А со мной он говорить не хочет, значит? Объясниться, например, в какую такую Канаду намылился?!
Через два часа я уже наблюдаю из окна электрички, как городской вокзал становится размытой точкой вдали. Что написать Данилу – так и не придумала. Решила ничего не отвечать. Но когда сеть начинает пропадать, о чем с ужасом сообщает дрожащим голосом Вета, не отлипающая от экрана, мои ладони становятся влажными, а руки так и тянутся к рюкзаку. Скоро я сдаюсь и пишу ему, что уехала – коротко и ясно, без пояснений и недомолвок. Смахиваю чат вверх и теперь точно прячу телефон подальше, чтобы не настрочить следом еще десять дурацких посланий шаловливыми пальчиками. Некстати вспоминаю, что ничего не сказала Лизе об отъезде в деревню, но ей, наверное, будет не до меня, да и братишка, если что, сообщит, что я не пропала без вести.