18
ЖЕНЯ. Самолет, задрожав, сорвался с места и помчался по бетонной дорожке, все более разгоняясь. В конце полотна он отстал от земли и с воем начал взбираться по невидимому крутому подъему. Мимо протекли сизые и мокрые клочья тумана, и вскоре по глазам ударило солнце. Внизу несметными овечьими стадами мирно паслись белые облака.
Эльвира Защаблина непоседливо вертелась в кресле. Заглядывая в круглое окошечко, с неостывающим возбуждением тормошила меня:
— Ты только взгляни, Женя! Вот бы выйти сейчас и шагать, шагать без устали на край света! По мягкому белому ковру. Босиком!
Я не отвечала ей, опрокинулась на спинку кресла и зажмурилась. Самолет нес меня на своих крыльях к Алеше, с каждой минутой приближая меня к нему. Я пыталась представить нашу встречу. Я стремилась к этой встрече и побаивалась ее. Какой он теперь, Алеша? А вдруг изменился, огрубел, сделался чужим; может быть, у него уже есть девушка. Мужчины, говорят, тяжелей переносят разлуку и одиночество. Мне надо быть очень стойкой и решительной, чтобы убедить его: жить врозь больше невозможно. Или вместе, или развязать друг другу руки. Да, так и заявлю: развязать руки... И я уже видела, как мы летим обратно. Домой. Вдвоем!
— Чему ты улыбаешься? — Аркадии Растворов, склонившись, коснулся бородой моего лба; глаза его обеспокоенно светились, изжеванная сигарета кочевала из одного угла рта в другой.
— Приснилось смешное,— ответила я.
— Счастливая ты,— сказал Аркадий.— Забавные сны видишь. Они снились мне только в детстве — просыпался от смеха. Теперь мои сны — сплошной кошмар... Или за мной кто-то гонится, или я за кем-то гонюсь. С ножом...— Он отстегнул ремни на Эльвире.— Посиди на моем месте. С Вадимом.
Эльвира, немного побаиваясь Аркадия, поспешно уступила ему кресло, и через минуту в задних рядах послышались всполошенные всплески ее голоса:
— Глядите, ребята, какое все крохотное! Дома как игрушки. Вадим! Ой, голова кружится!
Облака рассеялись, и теперь виднелась земля — зеленая, вся в лесах. Яркой узкой лентой сверкала на солнце полоса, реки. Словно горсть орехов, раскинулась деревушка на ее берегах. Я сказала Аркадию:
— Все ты преувеличиваешь. И бежишь ты сам от себя и гонишься сам за собой. Играешь какую-то трагическую роль. Ты полюбил эту роль и не можешь расстаться с ней. Вот и вся разгадка...
— Ошибаешься, Женя,— возразил Аркадий с искренней печалью.— Если бы роль... Я в жизни сыграл их немало. Это легко — сыграл и забыл. Тут другое. Живу весь униженный, опозоренный, точно неполноценный какой-то. Взяла и отшвырнула с дороги, с презрением, носком туфли. А когда-то поклонялась мне, благоговела...
— Зато у тебя не то что благоговения — элементарного внимания к ней не было. Одни окрики, да косые взгляды, да угрозы. Как она вообще могла терпеть тебя, первая-то красавица, с характером!
— Я был свиньей,—сознался Аркадий.— Теперь убедился в этом. А тогда я был убежден, что из-под моей власти никто не в силах выйти. Ошибся. Преувеличил свои возможности. И это приводит меня в бешенство. Задыхаюсь от ярости, Женька! Сладить с собой не могу.
Я повернулась к нему. Расстегнув ворот рубашки, он хватал воздух прерывисто, сквозь стиснутые зубы, резко очерченные ноздри трепетали от напряжения.
— По-моему, Аркадий, ты и не любил ее никогда,— сказала я. Он вздрогнул... — Да, да, не любил. Сознайся уж. Тебе просто льстило, что возле тебя, всегда рядом, у правого плеча такая девушка, красивая, послушная. Это щекотало твое мужское тщеславие. И выделяло среди других ребят.
— Не любил? — переспросил он и задумался.— А знаешь, может быть...
— Вот видишь! А ты ее обвиняешь. Разве это честно?
Глаза его сузились, он подался ко мне и прошептал в ухо:
— Честно это или нет, но жить им я помешаю. Не дам им жить! Мне горько, но и ей сладкого не видать. Сделаю то, что задумал.
— Я знала, что ты из-за этого и поехал с нами, — сказала я. — Подумаешь, подвиг — помешать жить другим! Уходи, видеть тебя тошно!
Я столкнула его с кресла. Он не упирался, встал и ушел, досадливо морщась.
И сейчас же вернулась Эльвира, все такая же возбужденная, раскрасневшаяся — побыла в обществе ребят.
— Почему так скоро ушел Аркадий? — спросила она.— И сердитый. Ты опять наговорила ему гадостей? Ох, дождешься ты от него...
Вечерело. Сумерки заволокли облака, их сверкающую белизну словно присыпали пеплом.
Среди ночи стюардессы, молоденькие и хорошенькие, принесли на пластмассовых подносах ужин. Ребята наперебой ухаживали за ними, и девушки, привыкшие к комплиментам, отшучивались, улыбаясь и кокетничая.
После ужина в салоне стало тихо. Пассажиры дремали под монотонное гудение турбин лайнера. Я устроилась поудобней в кресле и тоже задремала. А проснулась, когда самолет пошел на снижение и в окно ворвался свет зари. Розовые блики её вспыхивали на плоскости крыла и ослепляли. Эльвира, застегивая ремни, зажмурилась и замерла в испуганном ожидании.
— А вдруг не сядет, Женя, воткнется носом — и прощай! Страшно, а?
Но мы благополучно приземлились. Самолет, развернувшись, подкатил к самому вокзалу. А через час, пересев на маленькие самолеты — по двенадцать человек в кабине, мы уже летели из Браславска в Ильбин. С аэродрома до стройки добирались в автобусах.
В палатке, где до нас жили строители, я попросила у Бори Берзера разрешения отлучиться. Он мельком и озабоченно взглянул на меня черными, без блеска, глазами, опушенными густыми ресницами.
— Подожди, Женя, не до тебя.
— Я не могу ждать,— заявила я.
Он нетерпеливо пожал плечами.
— Ты хоть освойся сперва. А то уйдешь — не вернешься. Заблудишься.
— Не заблужусь.
— Ты место заняла?
— Да. Вон мой рюкзак лежит на койке. И Эля остается. ,
— Пускай уходит! — крикнула Эльвира из угла палатки.— Обойдусь.
— Куда ты рвешься, не понимаю! — Берзер, догадавшись наконец, нахмурил брови.— Ах да... Ладно, иди.
— Спасибо, Боря!
Я вышла на берег Ангары и замерла, задохнувшись от восхищения. Река шла размашисто, раскрепощенная и своенравная. Упругие струи, переплетаясь, кипели, бурлили и пенились. Они с разгона бились в каменистый обрыв и отскакивали с брызгами.
«Вот она какая, Ангара,— подумала я не без зависти.— Вот на кого променял меня Алеша. Такая кого хочешь закружит...»
Повернувшись, я увидела на взгорье среди сосен и берез двухэтажное здание и решила, что это управление строительства. Я поднялась по тропе и вошла в него. Моя студенческая форма — темно-зеленая рубашка с эмблемой института на рукаве и брюки — придала мне уверенность. В помещении было пустынно, шаги на деревянной лестнице, в коридорах отдавались гулко. Растворилась одна из дверей, и передо мной остановился человек, немолодой уже, с седой прядью, прикрывавшей темя: в одной руке он держал листки бумаги, в другой синий берет.
— Кого-нибудь ищете, милая девушка? — спросил он с участием.
— Да,— сказала я и почему-то смутилась.— Не скажете ли, где живет Токарев Алексей?.. Он москвич, зимой сюда приехал... Или Петр Гордиенко. А еще Елена Белая, жена его?..
— Скажу.— Седой человек едва приметно улыбнулся,— И Гордиенко и Токарев сейчас на берегу, на основных сооружениях. А Елена ушла домой, у нас обед.— Он тронул меня за локоть, приглашая следовать за собой. На деревянном крыльце он, задержавшись, указал в ту сторону, откуда я только что пришла.— Палаточный городок видите?
— Да. Мы там будем жить.
— Вы из студенческого отряда? Очень приятно.— Он протянул мне руку. — Верстовский.
— Женя,—ответила я и прибавила тише: — Токарева...
Он пристально, со скрытым удивлением оглядел меня, потом объяснил:
— За палатками два домика стоят. С яркими наличниками. Вы их сразу увидите... В одном живут Елена и Петр, в другом Будорагины...
— Спасибо,— сказала я и туго сжала веки: вдруг заболело в груди. Я вышла на откос и сразу же увидела в стороне от палаток две избушки с острыми кровлями. Я побежала с горы, неслась что есть духу, напрямик, мимо мелькали белые стволы берез в черных заплатах, бронзовые — в чешуе — сосны, зеленые иглы ветвей обжигали руки, шею. На мгновение мне почудилось, что избушки не стоят на месте, а тихо плывут по низине к реке, и я побоялась не догнать их.
Подлетев к первому домику, я остановилась и перевела дух. Окна были закрыты и занавешены. Я негромко постучала в стекло. Подождала немного и еще раз постучала. Ситцевая занавесочка шевельнулась, уголок ее отогнулся, и я увидела лицо Анки, бледное и исхудавшее. Она смотрела на меня, не узнавая, сощурясь от солнца. Затем глаза ее округлились и застыли в каком-то радостном испуге, рот чуточку приоткрылся, а ладошка прислонилась к щеке. Занавеска отодвинулась совсем, и рядом с Анкой очутилась Елена. Я вздрогнула и чуть не вскрикнула от внезапности. Я, кажется, очень долго стояла, не в силах стронуться с места, не отводя взгляда от Елены. Родная моя, ненаглядная, моя волшебница... Очнулась я от их крика.
— Иди сюда! Скорей! — Они махали мне руками. Потом обе оторвались от окошка.
На крылечке они подхватили меня под локти и ввели в избу. Усадили на лавку. Я тут же расплакалась. Анка, глядя на меня, тоже заплакала, уткнувшись лбом в мой висок. Елена, сдерживаясь, молча гладила меня по волосам, по спине, дышала часто, с остановками.
Первой заговорила Анка. Она села на маленькую табуреточку и положила руки мне на колени.
— Женька! Откуда ты взялась? — воскликнула она, улыбаясь сквозь слезы.— Вот уж не ждали-то! Не было дня, чтобы мы не говорили о тебе. А ты про нас и не вспомнила небось ни разу. Забыла.
— Что ты, Анка, как я могу забыть!.. Почему ты такая? Болела?
— Ох, не спрашивай! — Чтобы заглушить крик, она надавила на глаза кулачками. Из-под них обильно сочились слезы, капали мне на коленку.
Елена сказала скупо:
— Не надо сейчас, Женя. Потом... Давайте обедать. Вставай, Анка. Идите к столу.