Сакс Ромер.
Знаменитое описание из романа «Зловещий доктор Фу Манчу» не оставляет ни малейших сомнений в том, о чем идет речь: «Представь себе человека высокого, сутулого, тощего и гибкого, точно кошка, со лбом Шекспира и лицом Сатаны, выбритым черепом и продолговатыми, магнетическими, поистине кошачьими зелеными глазами. Надели его всем жестоким коварством восточной расы, собранным воедино в громадном интеллекте, владеющем всеми научными знаниями прошлого и настоящего, всеми ресурсами, какими располагает, скажем, правительство богатой страны… Представь себе это ужасное существо — и перед тобой предстанет мысленный портрет доктора Фу Манчу, желтая опасность, воплощенная в одном человеке».
Вполне понятно, что Ромер широко использовал расистские клише, да и сам не отличался расовой терпимостью. Его ксенофобия доходила до настоящей паранойи: индусы, русские, евреи, итальянцы, китайцы — все они, как увидит читатель «Спящего детектива», несут страшную угрозу. В цикле романов о Фу Манчу параноидальная ксенофобия Ромера достигла неслыханных высот. Много позже, уже оправдываясь, он писал: «Временами мне казалось, что Восток обладает большей мудростью, более глубоким пониманием основ жизни. Надеюсь, вы воспримете доктора Фу Манчу так, как воспринимал его я. Возможно, в один прекрасный день он завоюет мир. Странный это будет мир, и я не знаю, будет ли он хуже или лучше того, в котором живем мы сегодня. Биг-Бен? Лондон? Будут ли существовать Биг-Бен и Лондон в империи доктора Фу Манчу?»
Впрочем, Ромер был истинным сыном своей эпохи — времени, проникнутого «бременем белого человека» и духом колониальной экспансии, заигрывавшего с восточной мудростью и оккультизмом и тянувшегося к «египетским тайнам»; времени, когда расистские стереотипы витали в воздухе, закат Европы был у всех на устах, а публицисты и ученые, императоры и банкиры взахлеб обсуждали достоинства арийской расы и «желтую опасность», грядущую из Японии и Китая. Так в десятые годы века начинался Ромер, таковы все его увлечения, такова его болезненная страсть к Востоку и страх перед ним. Сто лет спустя многое повторяется, хотя Ромер, безусловно, избежал забвения не благодаря, а вопреки воплощенному им Zeitgeist — в своих книгах он остается, прежде всего, первоклассным мастером «криминального чтива».
Ромер неоднократно утверждал, что образ Фу Манчу пришел к нему в Лаймхаузе, лондонском Чайнатауне, где он собирал материал для статьи о таинственном «мистере Кинге», контролировавшем все игорные дома и опиумные притоны квартала. Однажды ночью писатель увидел, как из роскошного лимузина «вышел высокий, с благородной внешностью» китаец в сопровождении «арабской или египетской» красавицы. Ромер так и не узнал, был ли это таинственный Кинг. Пара зашла в подозрительного вида дом, шофер захлопнул дверцу, огни автомобиля исчезли в тумане и — «родился доктор Фу Манчу!»[4].
Ромер не упоминает о своих литературных предшественниках, но они были: многие авторы криминальных романов конца XIX и начала XX века писали о зловещих ориентальных головорезах и творцах подпольных империй. Среди них не последнее место занимает созданный Артуром Конан-Дойлем «Наполеон преступления», профессор Мориарти, гений математики и зла. Нетрудно заметить, что ромеровский Фу Манчу сохраняет не только духовную и интеллектуальную близость, но и внешнее сходство с главным врагом Шерлока Холмса: «Он очень тощ и высок. Лоб у него большой, выпуклый и белый. Глубоко запавшие глаза. Лицо гладко выбритое, бледное, аскетическое… Плечи сутулые — должно быть, от постоянного сидения за письменным столом, а голова выдается вперед и медленно, по-змеиному, раскачивается из стороны в сторону» («Последнее дело Холмса»)[5].
Погодите-ка! Высокий, бледный, сутулый человек со странными повадками, химерической речью и невообразимыми познаниями. Лысеющая голова, реденькая бородка, «цвет кожи лишь на полтона светлее, чем у китайца». А рядом с ним соблазнительная темноглазая брюнетка, экзотическая восточная красавица. Да, это все та же загадочная пара из Лайм-хауза, однажды и навсегда поразившая воображение Ромера. Мориарти, Фу Манчу и Морис Клау — несомненные родственники. В Морисе Клау писатель, недолго думая, изобразил положительного двойника Фу Манчу: жаль только, что «духовный гигант» преступности и непобедимый «исследователь эфирных рубежей» не успели померяться силами.
Первый роман о Фу Манчу вышел в свет в 1913 году, всего же Ромер посвятил этому уголовному титану более десятка романов и повестей, включая посмертно изданные. В промежутках он бойко сочинял детективные и приключенческие романы и рассказы, создал целую толпу сыщиков — Гастона Макса, Пола Харли, майора Бернарда де Тревиля (Морису Клау посвящены лишь десять рассказов, которые и составили цикл «Спящий детектив», впервые выпущенный отдельным изданием в 1920 г.). Если прибавить к этому многочисленные радиопостановки и экранизации романов о Фу Манчу, можно понять, почему в 1920-1930-х гг. Ромер стал одним из самых успешных и высокооплачиваемых авторов англоязычного мира. Вместе с женой он побывал на Ямайке, в любимом Египте, путешествовал по Ближнему Востоку, но через некоторое время потерял большую часть состояния по причине неосмотрительных финансовых вложений и неодолимой тяги к зеленым столам Монте-Карло.
После Второй Мировой войны Ромер с женой перебрался из Англии в США. В пятидесятые годы его ждал новый успех: удачно продав права на экранизации своих произведений, Ромер написал вдобавок серию романов о Сумуру, женской вариации Фу Манчу.
Умер Сакс Ромер от инфлюэнцы в 1959 году; Фу Манчу продолжает жить — в популярной культуре, в музыке, кинофильмах и романах продолжателей, написанных уже в нашем, XXI веке. Живы и многочисленные потомки Мориса Клау: с легкой руки Сакса Ромера и его соратников детективы, наделенные необычными психическими способностями, давно стали общим местом книг и телевизионных сериалов.
Обложка первого отдельного издания «Спящего детектива» (Лондон, 1920) работы худ. Дьюара.
Эпизод первыйТрагедии в Греческом зале
Когда же Морис Клау появился в Лондоне? Время от времени мне задают этот вопрос, на что я неизменно отвечаю:
— Насколько мне известно, незадолго до начала странных событий в музее Мензье.
То, что я знаю о нем, я почерпнул из различных источников. В этих записках я попытаюсь истолковать методы Мориса Клау, которого часто обвиняют в пристрастии к безумным теориям, и я намерен строго изложить все факты, ставшие мне известными. В ряде расследований я сам играл некоторую, хотя и не слишком значительную роль; но считайте меня всего-навсего хронистом, и ни в коем случае не главным или даже второстепенным героем рассказа.
Итак, благодаря дружбе с Мартином Корамом я впервые встретился с Морисом Клау — и после этой встречи стал его биографом, пусть мои сведения, к сожалению, и остаются неполными.
Спустя месяца три после назначения Корама куратором музея Мензье там произошло первое из череды необычайных событий.
Это происшествие случилось августовской ночью; рассказал мне о нем сам Корам на следующее утро. Помню, я как раз сел за стол и собирался позавтракать, когда он вошел и рухнул в кресло. Его смуглое, чисто выбритое лицо выглядело изможденным. Я протянул ему сигарету, он закурил и я заметил, что руки его нервно дрожат.
— В музее беда! — резко сказал он. — Вы нужны мне, пойдемте!
— Что-либо пропало? — спросил я.
— Нет; хуже! — был ответ.
— О чем вы, Корам?
Он швырнул недокуренную сигарету в камин.
— Помните Конвея? — спросил он. — Конвея, ночного сторожа? Он — он мертв!
Я поднялся из-за стола, забыв о завтраке, и непонимающе уставился на него.
— Вы хотите сказать, что ночью он внезапно скончался?
— Да. С беднягой расправились.
— Как! Убит?
— Вне всякого сомнения, Сирльз! У него сломана шея!
Не дожидаясь дальнейших объяснений, я поспешно оделся и отправился с Корамом в музей. Стоит упомянуть, что музей состоит из четырех длинных прямоугольных комнат. Окна двух из них выходят на Саут Графтон-сквер, окна третьей смотрят на внутренний двор, откуда можно пройти в личные помещения куратора, а четвертая примыкает к огороженному саду рядом со зданием. Эта последняя, четвертая комната находится на первом этаже, войти в нее можно через вестибюль, имеющий выход на площадь, тогда как первые три зала с основной и наиболее ценной частью коллекции расположены на втором этаже, куда из вестибюля ведет лестница. Оставшаяся часть здания отведена под служебный кабинет и квартиру куратора и полностью отделена от залов, открытых для публики, причем единственная дверь между этими комнатами — железная и тяжелая — всегда заперта.
Сценой трагедии оказалась комната, названная в музейном каталоге «Греческим залом». Это одна из комнат, чьи окна выходят на площадь, и здесь выставлены едва ли не лучшие экспонаты из музейного собрания. Музей открывается для посетителей в десять утра; в Греческом зале я нашел только дежурного охранника, двух констеблей, полицейского сыщика в штатском и инспектора — не считая, конечно, тела бедного Конвея.
К телу не прикасались, Конвей лежал там же, где увидел его Бейль, охранник, заступавший на работу в верхних комнатах в дневные часы. С первого взгляда было ясно, что медицинская помощь Конвею уже не понадобится. По правде говоря, положение тела было таким странным, что казалось совершенно необъяснимым.
В Греческом зале три окна, между ними стенные витрины для экспонатов, а в нише напротив восточного окна, рядом с дверью в соседний зал, стоит стул охранника. Конвей лежал лицом вниз на натертом до блеска полу — ноги частично скрыты под стулом, сжатые в кулаки руки выброшены вперед. Его голова была свернута набок и придавлена туловищем, что несомненно указывало на сломанную шею, фуражка лежала поодаль, под столом, служившим основанием тяжелого стенда с греческими вазами.