Как бы там ни было, этот индус знал детей майора, знал их собаку, знал разные подробности, из которых было видно, что он встречался с ними и раньше; кроме того, он был очень несчастен, чем мог лучше всего заслужить расположение этих людей, по природе добрых. Они тем больше к нему привязывались, чем больше оказывали ему благодеяний. Один только факир при каждом удобном случае подчеркивал нерасположение к нему.
По правде сказать, индус не оказался неблагодарным. По мере того, как к нему возвращались силы и здоровье, благодаря изобильной и разнообразной пище, он стал выказывать своим благодетелям истинно трогательную привязанность, столь редкую у восточных людей. Эта благодарность, которая все возрастала, выражалась в разных знаках внимания, обнаруживавших деликатность, которой трудно было ожидать от такого несчастного существа. Теперь он уже весело бродил по пагоде, заглядывая в каждый уголок, интересуясь всем, стараясь быть полезным, выдумывая разные забавы, которые все более и более заставляли окружающих к нему привязываться. Миссис Клавдия и Мэри очень любили цветы. Он угадал это и приносил им каждый день самые роскошные букеты из запущенного, одичавшего сада пагоды. Патрик, со своей стороны, очень любил птиц. Индус, который был отличным заклинателем, обладал странной способностью привлекать к себе самых диких из них, даже таких, которые не выносили человеческого прикосновения. При помощи простого листа с дырочкой, который он подносил к своим губам, он производил странную, действующую на нервы музыку, непреодолимо привлекавшую птиц. Они садились к нему на голову, на плечи, прилетали к Патрику и, наконец, начали садиться на его протянутый палец! Мальчик, дрожа от радости и волнения, мог рассматривать вблизи все эти чудеса природы, этих прелестных созданий с нежными формами, с цветами радуги и драгоценных камней. Патрик и индус сильно подружились и составили вместе с Бобом семью неразлучных друзей.
Одним словом, этот бедняга за каких-нибудь две недели приобрел общую любовь, за исключением одного факира, чье недоверие, как было уже сказано, превратилось в ненависть. Эта чисто инстинктивная ненависть возросла до такой степени, что факир попробовал освободиться от этого хитрого выскочки. Он принялся караулить его со стойкостью и упорством хищного животного, надеясь поймать его на шпионстве или на общении с внешним миром. Напрасные усилия! Этот человек все время оставался усердным, преданным, скромным слугой, которого никак нельзя было уличить в двоедушии. До этого, впрочем, мало было дела фанатику, для которого человеческая жизнь, при известных условиях, считалась за ничто.
Однажды, когда факир застал его бродившим по бесконечным коридорам огромного здания, он почувствовал в себе непреодолимое желание убить его. Тот шел все дальше и дальше по переходам теперь ему знакомого лабиринта. Он оставил за собой комнаты, где жили беглецы, и проходил по той части здания, которая уже много лет стояла совершенно пустою. Факир босиком тихо и беззвучно следовал за ним во мраке, в котором могли различить что-нибудь только его глаза. Он развернул страшный шелковый платок душителей и держал его обеими руками за концы. Прыжком тигра он кинулся на беспечно идущего человека, не чувствовавшего погони. С быстротой мысли он накинул ему на шею тонкую материю и быстро затянул ее. Но вместо короткого, отрывистого хрипения, издаваемого захваченной врасплох жертвой, он услышал во мраке раскаты иронического смеха, который бил его будто ударами бича. В первый раз в жизни начальник бенгальских тугов, ужасный виртуоз своего дела, душитель Берар — промахнулся! Дрожь пробежала по его бронзовой коже, из пор выступил холодный пот. Здесь, вероятно, крылось волшебство, сверхъестественная и сверхнаучная сила. Однако человек продолжал скользить дальше во мраке. Берар с проклятьями бросился за ним. Оттого ли, что тот был менее ловок, или он поддавался врагу, но Берару удалось его нагнать. Оставалось схватить его и опрокинуть в темноте. Берар заскрежетал зубами и кинулся вперед, думая, что он уже держит врага. Тут бесшумно открылась боковая дверь. Беглец, очертя голову, кинулся в это отверстие. Берар смело последовал за ним, расставив руки, чтоб не дать ему возможности вернуться назад. Они очутились в большом зале со сводом, слабо освещенном лучами молодого месяца, который смотрел в крестообразное окошко. Здесь не было другого выхода, кроме того, в который они вошли, по крайней мере Берар другого не знал. Беглец плотно прижался к панели из кедрового дерева, как будто отказавшись от дальнейших попыток к бегству. Берар, со скрученным шелковым платком, собирался возобновить свою попытку, но это ему не удалось. Панель, приведенная в движение какими-то невидимыми пружинами, подалась, повернулась и открыла углубление, в котором человек исчез. Панель моментально закрылась и приняла прежний вид перед носом разочарованного Берара, услышавшего еще раз более иронический, более презрительный смех. Охваченный бессильной яростью, начальник тугов кинулся на панель, которая стояла неподвижно, как каменная стена, под его напором и ударами.
ГЛАВА IX
Берар побежден. — Подземная темница. — Каменная лестница. — Потайной вход. — Заговорщики овладевают священной пагодой. — Сопротивление оказывается невозможным. — Пленники. — Хитрость, к которой прибегают, чтоб завлечь в ловушку миссис Клавдию. — Ярость Биканеля. — Несколько горьких истин. — Среди развалин. — Собака и слон. — Ужасная угроза.
Прошло несколько минут, и Берар, которым начал овладевать смутный ужас, услышал над своей головой тот же резкий, свирепый, иронический смех, напоминавший отвратительный визг гиены.
Он немного отступил назад и увидел в нескольких метрах от пола на возвышении преследуемого им беглеца. Находясь в этом недоступном убежище, тот мог сколько угодно насмехаться над бессильным факиром. Сладкий, тихий, мягкий голос этого истощенного, умирающего человека теперь загремел, как гром.
— Неправда ли, Берар, — с насмешкой сказал он, — я сыграл с тобой хорошую шутку?
— Откуда ты знаешь мое имя, несчастный? Я сумею заставить тебя замолчать!
— Молчи, глупец, давший обмануть себя, как ребенка, заодно с этими глупыми чужестранцами, которые подобрали меня, дали приют, накормили и спасли от смерти!
— Я это давно предчувствовал!
— Да, чтоб переступить порог священной пагоды, я принял решение и имел мужество довести себя почти до голодной смерти. Да, у меня хватило энергии на то, чтоб разыграть роль одного из умирающих на Поле Бедствия. Я был на месте железнодорожной катастрофы… я многое узнал от умиравших индусов, спутников детей майора… я без труда приручил собаку Боба, потому что заклинатель птиц и змей сумеет заставить и собаку полюбить себя… Потом я притащился сюда в агонии, в неузнаваемом виде, и опустился, как мешок, у дверей пагоды, которую я знаю лучше, чем ты.
— Кто же ты такой? — пробормотал потрясенный Берар.
— Я согласен ответить тебе на это, ничтожный раб пундитов… слепой исполнитель приказаний, внушенных ненавистью браминов… дважды рожденных… дважды презренных и проклятых…
— Берегись! Ты поносишь святых!..
— Злые, жестокие, горделивые безумцы, о которых я забочусь не больше, чем о трупе свиньи! Лицемеры и интриганы, чьи тайны и убежища мне давно хорошо известны, и которых я буду постоянно преследовать!
— Спрашиваю тебя еще раз, кто ты?
— Я — тот, кто посоветовал англичанам осквернить тело Нариндры… Я — брамин, лишенный своего сана… я — индус, отрекшийся от своей веры… я — живое воплощение ненависти к кастам… и заклятый враг тех, кому ты служишь. Я — Биканель!
При этих ужасных словах злодея, который в дерзкой речи разоблачил свое инкогнито, Берар моментально овладел собой. Он подумал, что присутствие Биканеля в пагоде представляло для беглецов ужасную опасность. Он хотел бежать, чтоб предупредить капитана и его слуг, направился к двери и закричал от ярости, увидев, что она заперта. Биканель крикнул ему в прежнем отвратительном насмешливом тоне:
— Ну, мой бедный Берар, ты совсем дурак. Как, неужели ты незнаком с тайнами этого старого здания? Ну, так я сообщу тебе, что эта дверь находится в полной зависимости от потайного входа, в который я только что забрался. Эта дверь может открыться только тогда, когда я захочу… а так как я не хочу ее открывать, то ты умрешь здесь от голода и жажды! До свидания, Берар, или, лучше сказать, прощай!
При этих словах злодей спустился по маленькой потайной лестнице, проделанной в стене.
Трудно представить себе, сколько в этих старых пагодах, устроенных вроде средневековых крепостей, всяких ходов, переходов, лестниц, подземных темниц, двойных дверей, потайных ходов! Так как темнота была полная, то Биканель зажег маленькую лампочку, которую он оставил там заблаговременно, предвидя последующие события. Потом он продолжал медленно и осторожно спускаться по этой лестнице, по сторонам которой зияли отверстия, темные, как концы водосточных труб. Таким образом он спустился до фундамента пагоды, сложенного из гранитных плит, скрепленных железными прутьями, спаянными свинцом. Все вместе представляло собой такую плотную массу, которую даже пушка не могла бы разбить. Он очутился в подземной комнатке, вероятно, тюремном помещении, без другого видимого выхода, кроме маленькой каменной лестницы.
Здесь экс-брамин огляделся, отсчитал восемь шагов, повернул направо, отсчитал три шага и остановился, ощупывая своей босой ногой слой мелкого песка, покрывшего пол. Нога его наткнулась на какой-то полукруглый предмет. Он нагнулся, осветил этот предмет лампой и увидел крепкое железное кольцо.
— Это я и искал, — сказал он, — память мне не изменила. Однако прошло десять лет с тех пор, как я, в качестве брамина, гостил некоторое время в святой пагоде!
Он поставил лампу на пол, схватил железное кольцо обеими руками и стал дергать его изо всех сил, упираясь ногами. Послышалось глухое и медленное рокотанье, будто гранит падал на гранит, потом, странное дело, одна часть тяжелого пола опустилась, а другая приподнялась, став вдоль внутренней стены. Вероятно, это был очень искусно устроенный рычаг, если относительно малое усилие могло привести в движение несколько каменных плит. Опустившаяся плита открыла сводообразное отверстие, проделанное в самом фундаменте; оно было так хорошо скрыто, что глаз никак не м