чупах были только пояса, а спутанные волосы, косички, дикие крики и бурная жестикуляция делали их похожими на речных демонов.
Река Шайок состоит из главного русла и восьми рукавов, разделенных отмелями и галечными берегами, всего нам предстояло преодолеть около полутора миль. Когда мы добирались до берега, чупы заставляли нас пить мутную речную воду, чтобы, по их словам, «предотвратить головокружение», а также попросили меня не считать грубостью то, что они будут часто брызгать мне в лицо водой с той же целью. Побледневшие от страха Хасан Хан и Мандо надели темно-зеленые очки, чтобы не видеть порогов. Во втором рукаве вода уже доходила лошадям до брюха, и мое животное начало уводить в сторону. Раздались взрывы дикого смеха, однако причиной тому было не веселье, а возбуждение. По мере усиления течения погонщики все громче кричали Кабадар! Шарбаз! («Осторожно!», «Отлично!»), подбадривая лошадей под дикий аккомпанемент ревущего Шайока. Гьялпо, по чьим стальным ногам я тосковала, как обычно, резвился и пытался укусить своего погонщика во время остановок. Когда мы вошли в самый глубокий рукав, Хасан Хан дрожащим голосом сказал мне: «Я не боюсь, мем-саиб». На протяжении первого часа переправы через восемь рукавов Шайока мне казалось, что риск был сильно преувеличен, а главную опасность представляло головокружение.
Однако когда мы, мокрые и замерзшие, вышли на галечный берег главного русла, я изменила свое мнение. Нам еще предстояло пересечь самый глубокий и бурный поток из всех, его ширина составляла примерно четверть мили, а течение немного замедлялось лишь у противоположного берега, где глубина была больше. Опасность этого участка сомнений не вызывала. Чупы долго прощупывали дно выше и ниже по течению, прежде чем им удалось найти подходящий маршрут для переправы. Все грузы подняли выше, подпруги затянули, мужчины обвязали промокшую одежду веревками на плечах, нам в лицо несколько раз плеснули водой, а затем с криками и воплями весь караван погрузился в глубокий, бурный и ледяной поток. Полчаса мы пытались перейти реку вброд без видимого прогресса, в головокружительном водовороте казалось, что лошади пятятся назад. Сквозь оглушительный грохот реки доносились отчаянные крики «Кабадар!», вода уже доходила до подмышек мужчин и седел, мою лошадь несколько раз вело в сторону. Берег, к которому мы медленно, но верно приближались, был весьма крутым, да и глубина русла увеличилась. Я услышала ободряющий крик, и сильная лошадь мистера Редслоба выскочила на берег. Гопы стали подбадривать мою лошадь, она сделала отчаянное усилие и прыгнула, но не удержалась на склоне и покатилась назад в Шайок вместе со мной. Я отчаянно барахталась, пытаясь сделать глоток воздуха, на мгновение меня подхватили чьи-то сильные руки, но течение вырвало меня из них, а затем меня снова кто-то подхватил и втащил на осыпающийся берег. К счастью, я отделалась лишь сломанным ребром и несколькими сильными ушибами, а вот моя лошадь утонула. Мистер Редслоб, который думал, что меня уже не спасти, и тибетцы были так расстроены случившимся, что я сделала вид, что со мной все в порядке и позволила себе лишь один день отдыха. Следующим утром река унесла жизни нескольких человек и животных, после чего переход вброд стал возможен лишь через пару недель. Такой риск ― неотъемлемая часть великого торгового пути из Индии в Центральную Азию!
Нижняя часть долины Нубра более дикая и узкая, чем верхняя, абрикосовые сады здесь пышнее, а заросли облепихи и тамариска гуще. Деревни всегда находятся вблизи ущелий, устья которых уставлены чод-тенами, мани, молитвенными барабанами и культовыми сооружениями. К ним, как правило, ведут каменистые русла ручьев, над которыми сплелись ветвями абрикосовые деревья, образуя тенистый тоннель. Мы постоянно разбивали лагерь в абрикосовых садах, листва у деревьев густая, а плоды маленькие, но вкусные. Самое большое фруктовое дерево, которое я видела, достигало девяти футов шести дюймов в обхвате на высоте шести футов от земли. Чужеземцам позволено есть сколько угодно абрикосов, при условии, что косточки они вернут хозяину сада. Как известно, Нубра ― крупный поставщик кураги, и на крыше каждого дома можно увидеть женщин, выкладывающих половинки абрикосов на просушку, однако главная ценность плодов ― это косточки, ядра которых перетирают между двумя камнями и получают изумительно ароматное белое масло. В каждом гомпе стоит ежегодно пополняемая серебряная чаша, вмещающая от четырех до шести галлонов115 абрикосового масла для поддержания вечно горящего пламени перед храмом Будды. Это масло прекрасно подходит как для сжигания в лампах, так и для кулинарии. Детей ежедневно натирают им вместо того чтобы мыть, а при отлучении от груди в возрасте четырех или пяти лет их какое-то время буквально пичкают шариками из ячменной муки, смешанной с абрикосовым маслом.
В Хундаре116, великолепно расположенной деревне, которую мы посещали дважды, нас пригласил к себе монах Герган. Он оказался заминдаром, и большой дом, где мы разместились, являлся его собственным родовым имением. К нашему приезду явно готовились. Глиняные полы подмели, на балконах расстелили хлопчатобумажные одеяла, все комнаты были украшены букетами из голубых васильков и бархатцев, которые выращивают в качестве религиозных украшений, а женщины нарядились и были увешаны довольно грубыми украшениями. Иными словами, нам был оказан радушный прием. Мистер Редслоб любил людей, и они отвечали ему взаимностью. Тибетцы для него были не «местными жителями», а братьями. Он видел в них только хорошее. Их суеверия и верования были для него не «чепухой», а объектом тщательного изучения. Мистер Редслоб со всеми был вежлив и учтив, а в делах скрупулезен и честен. Он проявлял искренний интерес к тому, что было важно для окружающих. Тибетское образование и знание священной литературы поставили его в один ряд с настоятелями монастырей, а благодаря медицинским знаниям, врачебным навыкам и неизменной готовности прийти на помощь он стал уважаемым человеком. Так что в Хундаре, как и везде, нам навстречу вышли старейшины, были срезаны ветви абрикоса, которые могли помешать нам проехать, а из гомп на вершине горы доносился приветственный рев серебряных труб. В долине Инда слуги англичан позволяют себе бить тибетцев, в долинах рек Шайок и Нубра их обманывают и избивают торговцы из Яркенда, а женщины боятся незнакомцев, однако в Хундаре люди были со мной очень дружелюбны и откровенны. Как и многие другие до них они сказали: «Мы будем доверять любому человеку, пришедшему с этим миссионером».
Дом Гергана был типичным жилищем богатого земледельца и феодала. Это было большое трехэтажное строение, нижняя часть которого сложена из камня, а верхняя ― из огромных высушенных на солнце кирпичей. Его украшали эркерные окна и коричневые деревянные балконы. Топлива (кизяка) в этих местах настолько мало, что его используют исключительно для приготовления пищи, и суровой зимой люди выходят на эти балконы, чтобы понежиться в теплых лучах солнца. Потолок в просторных комнатах был отделан очищенными от коры тополиными прутьями, а пол ― расколотой белой галькой, вдавленной в глину. На крыше находилось святилище, где на платформах восседали статуи Будды в натуральную величину с кротким лицом и опущенными веками, изваяния тысячерукого Чан-ра-зига (воплощение высшего милосердия), Джам-пал-янга (воплощение высшей мудрости) и Чаг-на-дорже (воплощение высшей справедливости). Перед ними на алтаре стояли семь небольших горящих масляных ламп, наполненных абрикосовым маслом, и двадцать маленьких медных чаш с ежедневно заменяемыми подношениями из риса и тому подобного. Также в святилище были молитвенные барабаны, цимбалы, трубы, барабаны и большой молитвенный цилиндр высотой шесть футов, который могли повернуть только два человека. На полке под идолами лежали медный скипетр, колокольчик и ваджра117, медный цветок лотоса и украшенный павлиньими перьями латунный кувшин с носиком, используемый для омовения рук святой водой во время праздников. В домах, где нет святилища на крыше, для религиозных нужд отводят лучшую комнату, а изваяния божеств всегда окружены музыкальными инструментами и символами власти, им ежедневно поклоняются и делают подношения, поскольку тибетский буддизм ― религия, покровительствующая семье и домашнему хозяйству. В своем семейном святилище Герган сделал подношения богам и поблагодарил их за наше благополучное возвращение из путешествия. В течение двух лет он помогал мистеру Редслобу переводить Новый Завет и проникся искренней любовью к христианской вере. Он оплакивал страдания Господа нашего Иисуса Христа и даже хотел, чтобы его сын принял крещение, но сам «не мог отступить от обычаев и веры предков».
В семейной гостиной стену с внутренней стороны частично огибала платформа, приподнятая над полом всего на несколько дюймов. Посреди комнаты был устроен глиняный очаг, на котором стоял молитвенный барабан, а также глиняные горшки и медные кастрюли для приготовления пищи. Полки, железная решетка для жарки ячменя, деревянная маслобойка и несколько прядильных устройств ― вот и вся обстановка. Из семейной гостиной можно было пройти в ряд небольших темных помещений, используемых для сна и хранения вещей, а на втором этаже находились балконы и комнаты для приема гостей. Крышу поддерживали увитые люцерной деревянные столбы. Узкие, крутые лестницы во всех тибетских домах ведут в семейные гостиные. Зимой люди живут внизу, рядом с животными и запасами фуража, а летом спят на крыше в шалаше из тополиных ветвей. Крыша дома Гергана, как и крыши других домов в то время, была покрыта двухфутовым слоем сена, а точнее скрученной в длинные веревки травой и люцерной, тибетцы на собственном опыте выяснили, что такой способ хранения фуража наиболее эффективен в местных климатических условиях. Я купила в Хундаре большой запас сена для Гьялпо.