[5]. Она получила отражение как в «Трапезундской хронике»[6], так и в огузском героическом эпосе «Деде Коркут»[7].
За перевалами, лежала третья зона, засушливое плато, с резко континентальным сухим климатом, значительными перепадами температур между зимой и летом и скудной растительностью. Она начиналась уже сразу, как только путник спускался с южных склонов Понтийских гор. С самим Трапезундом экономически были более всего связаны лежавшие в этой зоне район Пайперта и Халдии. Хотя там издавна выращивали злаки и даже превратили селения в житницы приморских городов, район был безлесным, и даже тростник (как топливо и строительный материал), собираемый по течению неблизких рек, например, Сирмены, представлял большую ценность и мог служить подарком даже епископу Пайперта[8].
В приморских областях Понта, как отмечалось, холодные зимы случались редко. Но тогда его города, включая и Трапезунд, оказывались в бедственном положении. Падеж скота, гибель плодовых деревьев, блокирование путей, разрушение домов из-за ветра и обильного снегопада были подлинной катастрофой. Она усугублялась, если бурное море препятствовало подвозу хлеба. К холоду добавлялся и голод, избавление от которого происходило только через открытие навигации и подвоз продовольствия морем. Но такие ситуации были необычными, и именно их экстраординарность и заставала неподготовленных жителей врасплох, оставляя им надежду лишь на заступничество своего святого патрона — Евгения[9]. Суровые зимы, однако, отмечены за перевалами, в области Пайперта и Халдии, где, начиная с октября, проливные дожди и сильные ветры или дожди со снегом и, затем, обильные снегопады могли прервать сообщение, на целые месяцы задерживая путешествующих[10].
Сильные засухи, иногда — следствие суховеев, происходили в понтийских долинах, вызывая пересыхание рек, гибель посевов и падеж скота. Но они не были частыми, и именно как чрезвычайные отмечаются агиографом в Хериане[11]. Трапезундцы внимательно следили за погодой, часто менявшейся на Понте. Поэтому и в трапезундском анонимном гороскопе 1336 г. так много сказано о холодной и дождливой весне, сухом и теплом лете, ветреной осени, сгущении весенних и осенних туманов, влажной и снежной зиме, благодатных дождях и добрых ветрах. Болезнетворным временем назван декабрь, с дождем и снегом, сильным ветром и холодом, в январе ожидался сильный мороз, а в августе — умеренная жара, громы и молнии (без дождей) и облако пыли[12].
Источники изредка упоминают землетрясения на Понте; впрочем, ни одно из них не было катастрофичным. Если они были небольшими и происходили на чтимый праздник, они истолковывались как знак присутствия и благословения святого[13].
Неурожаи подчас были связаны с саранчой. Михаил Сириец, например, как страшное бедствие, вызвавшее голод, отмечает нашествие саранчи на территории от Египта до Персии, Ивирии и берегов Понта в 1195 г.[14] Трапезундский гороскоп прогнозирует появление саранчи в Газарии (Крыму) и пишет о влиянии этого на хлебные цены на Понте. Подобные же беды ожидали от крыс[15].
Гористый рельеф Понта и Пафлагонии создавал немалые трудности для сообщения по суше. На всем протяжении от Амастриды до Трапезунда лишь из района Амиса и Самсунского залива открывался удобный путь вглубь материка. Здесь две основных реки — Галис и Ирис — впадали в море, как бы образуя водораздел между Пафдагонскими горами и Париадром. Именно путь на юг от Амиса до Амасии, Зелы и Кесарии использовался со времен античности и пересекал главную артерию шедшую с запада на восток и соединявшую три основные плодородные долины Западного Понта-Фемискиры, Фанарии и Дазимона (ныне Чаршамба, Ташова и Казова)[16]. Пути от Трапезунда на юг были гораздо менее удобными и шли по ущелью реки Дегирмен дере, затем — через Зиганский проход или через урочище Кара Капан — Понтийские ворота[17]. Эти пути имели особое стратегическое значение со времен Римской империи и были главной торговой магистралью в ХIII–XV вв. После османских завоеваний их значение резко упало[18]. Использовался также торговый путь от Синопа к Кесарии или к Гангре и Анкире, от Инея — к Никсару и Токату, от Триполи (Тиреболу) по течению р. Филабонит (Харшит) до Цанихи (Цанха, близ совр. Гюмюшхане), от Ризе к Испиру и, имевший второстепенное значение, путь через Пафлагонию — от Амастриды — на юг[19].
Теоретически был возможен и путь по суше от Пропонтиды до Понта, вдоль морского берега[20], но он редко использовался в античности и средневековье на всем протяжении из-за необходимости преодолевать многочисленные горные отроги и реки. Чаще использовались отрезки этого пути между главными портами, а от Трапезунда до Вата (Батуми) вплоть до XIX в. сколько-нибудь пригодных сухопутных дорог не было вовсе и сообщение осуществлялось по морю[21]. Тем не менее, Прокопий Кесарийский измерял расстояние от Халкедона до реки Фасис 52 днями пути человека налегке, возможно, преуменьшая время возможного перехода[22]. Основной же северный сухопутный путь через Анатолию, известный еще с доисторических времен и используемый римскими и византийскими армиями, пролегал значительно южнее Понта — от Константинополя по долинам рек Амний (Тёксу), Галис и Ликий (Келькит) к Амасии, Неокесарии, Колонии, Феодосиуполю (Эрзеруму) При этом район Сагалы, лежащей на этом пути, играл ключевую стратегическую роль. Он контролировал «проход» как к понтийским областям, так и в центр Анатолии. Поэтому в Сатале размещались значительные римские и византийские гарнизоны, а близ нее происходили многие кровопролитные сражения, решавшие судьбы региона (битвы Византии с персами в 530 и 623 гг., битва сельджуков с татаро-монголами при Кёседаг в 1242 г, столкновения Мехмеда II с Ак-Коюнлу в 60–70-е гг. XV в.). Путь от Трапезунда через Пайперт к Сатале позволял снабжать гарнизоны продовольствием и вооружением, доставляемыми по морю[23]. В IX в. через Пайперт проходили пути паломников (с Кавказа и из Трапезунда) в Иерусалим. В Пайперте старцы получали подаяние на этот нелегкий и дальний путь[24].
Торговые пути с севера на юг по суше не были лишены опасности как от нападения врагов, разбойников, так и даже от диких зверей. Волки и медведи могли испугать скот и загнать его в горы или загрызть на ночных стоянках[25]. Даже трехдневное путешествие по трудным горным дорогам казалось длинным[26]. Большим препятствием в пути были частые, густые туманы и низкая облачность, особенно в восточной части Понта[27].
Морские пути были зачастую удобнее сухопутных. Лежащие друг против друга мысы Карамбис на Анатолийском берегу и Криумегопон (Бараний лоб) — на Крымском лежали на оси в самом узком месте Черного моря и как бы делили его на два моря[28]. Именно вдоль этой оси шли нисходящее и восходящее течения, с древности используемые мореходами для быстрейшего пересечения Эвксинского Понта. Уже с конца V — начала IV в. до н. э. этот кратчайший морской путь был освоен греками и активно использовался в течение всего средневековья[29]. Столь же привычной была навигация вдоль северного побережья Анатолии и в Азовское море[30].
К сложностям плавания в Черном море античные и средневековые авторы относили туманы «по всей окружности» Понта, большое число отмелей и оледенение северной части моря в зимнее время[31]. Осенние бури с сильным встречным ветром также представляли опасность; плотная пелена дождя, волны, захлестывающие палубу, и вздымающиеся до неба, невидимого для плавающих — таким рисует шторм у берегов Пафлагонии агиограф, описывающий путь из Константинополя в Трапезунд. Чтобы спасти людей и судно, капитан был вынужден прибегать к традиционному средству — выбрасыванию всего груза за борт[32]. Опасными для навигации в бурю считались и устья рек, например, Сангария, при впадении в море образовывавших воронки, сложные и опасные течения[33]. Зимнее плавание еще в IX в. казалось делом исключительным и рискованным, требующим мужества, причем даже путь между Амастридой и Трапезундом расценивался агиографом как долгий[34]. Ситуация сильно изменилась с ХIII в., когда иные корабли и мореходный опыт генуэзцев и венецианцев фактически расширили сезонные рамки навигации, всегда не лишенной риска, сделав и зимние перерывы все более короткими и подчас не обязательными[35].
Желая обезопасить себя в плавании, византийцы полагались и на высшие силы, и на накопленный навигационный опыт. Сплав этих двух компонент на огне астрологии привел к появлению любопытного жанра морских календарей. Два из них, относящиеся к X в., сохранились в рукописи, принадлежащей выходцу из Трапезунда кардиналу Виссариону, но касаются они плавания в Восточном Средиземноморье, а не в понтийских водах