[99], безобидное заведение; на другом «Портминстерская ложа» — дом Палинодов. Улица, как и весь этот район, за тридцать лет заметно одряхлела, и вместе с ней интересующий нас дом. Он принадлежит сейчас приятной старой даме, бывшей актрисе варьете, а ныне содержательнице пансиона. Дом был заложен, срок закладной истек, и ей его отдали. Ее собственный дом разрушила бомба. Захватив с собой нескольких постояльцев, она и переехала сюда. Палиноды достались ей вместе с домом.
— Мисс Роупер моя давняя приятельница.
— Вот оно что! — яркие щелочки глаз Люка превратились в два вытянутых ромба. — Тогда ответьте мне на один вопрос. А она не могла написать эти письма?
Брови у Кампьена полезли выше очков.
— Я ее так близко не знаю и не могу сказать наверняка, — мягко проговорил он. — Но думается, она не из тех, кто забывает подписываться.
— И у меня создалось то же впечатление. Мне, знаете ли, она понравилась, — Люк говорил совершенно серьезно. — Хотя всякое может быть. Женщина одинокая, лучшие деньки позади. Нелегкая, унизительная работа, ненависть к этим нищим господам. Возможно, они ее поедом едят: их старое гнездо на глазах разрушается, а ей и горя мало. — Люк немного помолчал и продолжил с горячностью: — Не думайте, я не ставлю ей это лыко в строку. У каждого человека на дне души своя муть. И жизнь иногда так повернется, что муть эта может выйти наружу. Я ни в чем не подозреваю нашу увядшую розочку, просто все приходится проверять. Может, она хочет избавиться от них всех скопом и придумала такой способ. А может, влюбилась в доктора Смита и решила помучить его. Хотя, конечно, для шашней возраст уже не тот.
— А кто еще мог бы?
— Писать эти письма? Несколько человек наберется. Да любой из пациентов. После очередной головомойки дома он какое-то время просто не в себе, а клиенты его — люди больные, нервные. Но если мы сейчас станем перебирать возможные варианты, просидим здесь всю ночь. Пейте, сэр. Я буквально в двух словах остановлюсь на других обитателях. На углу, против театра, бакалейная лавка, торгующая и скобяным товаром. Ее хозяин переехал из провинции в Лондон пятьдесят лет назад. Торгует он, как будто это фактория на краю света. Кредит неограничен, вследствие чего, конечно, бывают неприятности. Сыр лежит рядом с керосином, ну и все такое. Палинодов знает всю жизнь. Старый профессор помог ему начать дело; он^помнит добро, и, если бы не он, кое-кто из Палинодов в конце квартала клал бы зубы на полку.
— Рядом с бакалейной лавкой угольщик. Он здесь недавно. Затем приемная доктора Смита. Его сосед — зеленщик. Этот вне подозрений. У него куча детей, и все дочери. Напудренные, накрашенные, а под ногтями чернозем. Дальше аптекарь.
Чарли Люк явно старался говорить тише, но перегородки все равно дрожали от его зычного голоса. Наступившая вдруг тишина бальзамом пролилась на уши Кампьена.
— Аптекарь может представлять интерес? — спросил он — рассказ инспектора становился все занятнее.
— Еще какой! Хоть сейчас на экран кино. Аптека у него — не аптека, а кунсткамера. Чего в ней только нет! Слыхали когда-нибудь о таком снадобье: «Лекарство от кашля и живота. Бабушкин яблочный сад»? Разумеется, нет. А ваш дед принимал его утром, в обед и вечером. Так вы и его найдете у папаши Уайлда, и даже в той самой упаковке. А сколько там выдвижных ящичков со всякой гадостью! А запахи! Как в спальне у больной старухи. И среди всего этого сам папаша Уайлд, волосы крашеные и тугие-претугие воротнички, — Люк натужно задрал подбородок и выпучил глаза. — Узкий черный галстук, полосатые брюки. Когда старый Джоуи и Джес Пузо выкапывали мисс Руфь Палинод, а мы стояли вокруг и угрюмо ждали, пока сэр Доберман наполнял свои вонючие банки, признаюсь, я вдруг вспомнил папашу Уайлда. Не хочу сказать, что именно он отправил старуху на тот свет, если все-таки ее кто-то туда отправил. Но держу пари, зелье взято из его кладовых.
— Когда будет готов анализ?
— Уже есть предварительные результаты. Окончательный ответ получим поздно вечером. Скорее всего, к полуночи. Если будет обнаружен яд, тут же разбудим гробовщиков и выроем брата. У меня уже есть ордер на эксгумацию. Отвратительное это дело — кости, смрад, бр-р!
Он затряс головой, как вымокший под дождем пес, и отпил из бокала.
— Старший брат? Самый старший из детей профессора Палинода?
— Да, Эдвард Палинод, умер в возрасте шестидесяти лет в марте этого года. Значит, семь месяцев назад. Надеюсь, он еще не совсем разложился. Кладбище у нас старое, сырое, давно пора закрыть.
— Мы остановились на подозрительном аптекаре, — улыбнулся Кампьен. — Следующий кто? Может, перейдем к Палинодам?
Инспектор немного подумал.
— Пожалуй, — согласился он с явной неохотой. — На другой стороне улицы только этот тип Пузо, крошечное отделение банка Клофа, переулок Мьюз и самая худшая в мире забегаловка «Фут-менз». Дом Палинодов стоит на углу, на той же стороне улицы, что и аптека. Дом — огромный и облезлый, как старый верблюд. В нем, как мне сказали, есть обширные подвалы, с одной стороны — маленький скверик, песчаные дорожки, обсаженные лавровым кустарником. Этот скверик — царство кошек и пустых бумажных пакетов.
Он опять замолчал. Энтузиазма в нем явно поубавилось, глаза помрачнели.
— Знаете что, — вдруг сказал он, вздохнув с облегчением. — Хотите, я покажу вам капитана? — Он мягко поднялся со стула с той осторожной пластичностью, какая свойственна силачам, подошел к стене, где висел большой щит, рекламирующий ирландское виски, и сдвинул его в сторону. За щитом было застекленное оконце, сквозь которое хозяин мог незаметно следить за происходящим внизу. От центральной стойки отходили перегородки, образуя несколько отдельных залов, заполненных сейчас посетителями. Верхние гости смотрели вниз, сблизив головы, их наблюдательный пункт находился в глубине ресторана.
— Вот он, — сказал Люк, понизив голос, который пророкотал, точно отдаленный гром. — Видите? Высокий старик в зеленой шляпе?
— Тот, что разговаривает с Прайс-Уильямсом из «Сигнала»?
Кампьен узнал благородной лепки голову одного из самых блестящих лондонских репортеров уголовной хроники.
— Прайс еще не располагает никаким материалом. И у него явно разочарованный вид. Смотрите, чешет в затылке, — тихо проговорил инспектор с затаенным азартом страстного рыболова.
Во всем облике капитана заметно проглядывала военная выправка. Подтянутый, сухопарый, как будто только вчера вышедший из эдвардианского времени, он, потихоньку ссыхаясь, накапливал старческие черты. Волосы и узкая щеточка усов были так коротко подстрижены, что трудно было различить, седые они или просто русой масти. Кампьен не слышал его голоса, но не сомневался — тембр приятный, бархатистый, с легкими укоризненными нотками. На тыльной стороне ладоней должны быть пигментные пятна, как на лягушечьей коже. Возможно, носит на пальце скромное кольцо с печаткой и в портмоне десяток визитных карточек.
«Как у такого человека, — изумился Кампьен, — может быть сестра, которая носит на голове вместо шляпки кусок картона, подвязанный вуалью, и ни капли при этом не смущается?» Подумал немного и высказал эту мысль вслух.
— Прошу меня простить, — повинился Люк. — Должен был сразу сказать. Капитан не имеет никакого отношения к семейству Палинодов. Он постоялец пансиона. Рене привела его с собой. Он всегда был ее любимцем, занимает одну из лучших комнат, зовут его Алестер Сетон. Он служил в регулярной армии, откуда и ушел на пенсию по здоровью. Кажется, сердце. Пенсия у него около четырех фунтов четырнадцати шиллингов в неделю. Но он настоящий джентльмен и старается, как ни трудно, вести жизнь, достойную джентльмена. Этот трактир — его тайное прибежище.
— О Господи! Идет сюда, а дома, наверное, говорит, что у него важное деловое свидание.
— Да, наверное, — сочувственно кивнул Люк. — Свидание с Нелли и пивной кружкой. Но он, вопреки себе, любит эти тайные посещения. Гордость его, конечно, страдает, что приходится якшаться со всякой швалью, но с другой стороны, здешняя обстановка щекочет ему нервы, вносит разнообразие в его унылую жизнь.
На минуту воцарилось молчание. Взгляд Кампьена скользил поверх голов.
Он снял очки и, не поворачивая головы, неожиданно сказал:
— Почему вы избегаете разговора о Палинодах, инспектор?
Чарли Люк налил бокал, посмотрел на него, и в его глазах вспыхнули искорки.
— Я не избегаю, я просто не могу о них говорить, — решительно заявил он.
— Почему?
— Не понимаю я их, — признался он, как признается в невыученном уроке лучший ученик.
— Как это не понимаете?
— Вот так. Не понимаю, что они говорят, и все.
Он сел на краешек стола и развел свои мускулистые руки.
— Если бы они говорили на иностранном языке, — продолжал он, — я бы брал с собой переводчика. Но в том-то и дело, что они говорят на моем родном языке. И они не молчат. Говорят часами, очень любят говорить. Когда я ухожу от них, голова у меня гудит, как пчелиный улей. А читаю стенографическую запись, так зову стенографистку, может, она где ошиблась. Но нет, никаких ошибок. Она их тоже не понимает.
Опять замолчали.
— А слова эти э-э… длинные? — запинаясь спросил Кампьен.
— Нет, не очень, — ничуть не обиделся Люк. — Их трое, — наконец решился он приступить к нелегкой теме. — Было пятеро, двое умерли, осталось трое: мистер Лоренс Палинод, мисс Эвадна Палинод и «малышка» мисс Джессика Палинод. Та самая, что ежедневно ждет в парке милостыни. Ни у кого из них нет состояния, о котором стоит говорить. Просто уму непостижимо, кому понадобилось их убивать. И они не идиоты. Я сделал было эту ошибку поначалу, посчитал их всех «с приветом». Нет, не могу о них говорить. Вы должны увидеть их своими глазами. Когда вы поселитесь у Рене?
— Да прямо сейчас. У меня и чемодан с собой.
Инспектор довольно хмыкнул.
— Приятная новость, — сказал он. — У дверей дежурит полицейский, которого зовут Коркердейл. Он вас знает в лицо. Приношу извинения, что не мог как следует