Требование Народного Суда над виновниками 3 июня. Мы, рабочие фабрик и заводов г. Иваново-Вознесенска, собравшиеся на общее собрание 13 сего июня, постановили заявить: Начавши 12 мая всеобщую забастовку, мы в числе прочих требований выставили требование невмешательства военной силы, полиции в дело рабочих, в противном случае за последствия мы не ручались. Три недели продолжалась мирно наша борьба, порядок в городе был образцовый, три недели мы пользовались свободой собраний, слова, союзов, печати, стачек, неприкосновенностью личности. С первых же дней, кроме вопросов чисто экономических, мы все обсуждали вопросы политические, так как одно с другим связано непосредственно. Вопросы политического характера обсуждались открыто на площади, и мы все единогласно поднятием рук, в присутствии владимирского губернатора, еще 15 мая приняли требование Учредительного Собрания, выбранного на основе всеобщего, прямого, равного для всех и тайного избирательного права. Мы все считали, что несправедливо, если І5 это собрание будут выбираться только богатые. Несмотря на то, что мы все три недели обсуждали вопросы политического характера, — нас не трогали, никого из нас не арестовали. Трех арестованных по нашему требованию выпустили. Но вот 2 июня вывешивается неожиданно объявление губернатора, которым нам запрещается собираться на Талке — последнее место, где мы могли беседовать. Основанием запрещения послужило то, что мы, якобы, начали в последнее время обсуждать вопросы политического характера. Да мы же обсуждали и голосовали эти вопросы с первого же дня! Недоумевая, в чем дело, мы все-таки собрались 3 июня на Талку. Здесь были уже казаки. Мы спокойно сели у леса. Наши депутаты отправили с четырьмя казаками, стоявшими патрулем, бумагу, где от нашего лица требовали разрешения собираться. Какова судьба этой бумаги, — неизвестно. Говорят, будто казаки ее потеряли. В ответ на наше требование, появились астраханские казаки, во главе с полицеймейстером Кожеловским, и прежде чем мы успели опомниться, не то что разойтись, по крику Кожеловского, казаки бросились на сидящую толпу с гиком и свистом. Нельзя описать той ужасной, невероятной картины, которая произошла. Лес оглашался стонами, рыданиями, криками злобы и проклятья, улюлюканьями пьяных казаков на пьяных лошадях. Голос неистовствовавшего полицеймейстера выделялся: «бей их, сукиных детей, руби, режь, Дунаева мне, Дунаева!» и т. д. Он злорадно хлопал в ладоши и сатанински хохотал. Зверски, бесчеловечно избивались мы тяжелыми, со свинцом на конце, нагайками. Зверски расстреливались поодиночке. Казаки выезжали из леса и снимали, как куропаток, людей с насыпи. Сил не хватает описывать всего. Тут же сотнями захватывали в плен и снова избивали, сильно избитых оставляли на месте. В числе прочих арестовали и надругались над секретарем собрания — депутатом Н. Грачевым. Толпа подхватила двух раненых с насыпи и понесла к фельдшеру Витовскому; когда последний вез их после перевязки в больницу для чернорабочих, толпа на улицах навзрыд рыдала. Судорожно сжимались кулаки, со всех сторон неслись проклятья убийцам. Сдержать прорвавшееся чувство злобы и мести не было никакой возможности. Толпа рвала, ломала, жгла на своем пути. Так продолжалось с 3 по 11 июня, когда вновь разрешили собрания. За все это время город был в осадном положении: казаки и драгуны хватали встречных и поперечных, обыскивали и избивали ни за что ни про что, как например, двух почтенных жителей Боголюбовской слободы. Насильники не останавливались перед тем, чтобы врываться в наши жилища и там надругаться над нами. Никто не был уверен за свою жизнь и безопасность. И после всего этого появляется объявление губернатора, извещающее нас о том, что мы первые нарушили мирный ход забастовки грабежами и насилиями. Объявление это говорило также, будто кучка людей, не останавливающихся перед преступлением, не давала работать большинству благонадежных, тяготившихся вынужденной безработицей. 9 июня, когда уныло, безрезультатно свистели свистки, призывавшие встать на работу рабочих на старых условиях, доказало противное. Мы все, озлобленные насилиями, не хотели работать после 3 июня, более чем когда-либо, на старых условиях. И вот мы избиты, над нами надругались, нас они обвиняют во всем, наши братья томились и томятся в тюрьме, их же обвиняют в вооруженном сопротивлении и других преступлениях. В это же время насильники и настоящие преступники ходят по воле. Кожеловский, астраханские казаки и высшее начальство, приказавшее им расправиться с нами, те ходят с сознанием исполненного долга. Где же тут справедливость? Чувство обиды, злобы, мести глубоко затаилось в сердце у каждого. До тех пор оно не изгладится, пока мы не отомстим. Пока виновные не потерпят должного возмездия, невинные не будут освобождены и не падет с них обвинение. Мы требуем все освобождения наших томящихся в злой неволе братьев. Говорят, у них были или они распространяли прокламации. Да у кого их не было? Кто их не распространял? Мы ничего в них, кроме правды, не видим. Нам говорят, что арестованы за то, что произносили политические речи. Но мы все были согласны с ними. Мы все говорили то же самое. Мы слушали, что по поводу 3 июня назначено следствие, будет суд. Но мы видим по началу, каков будет этот суд: пострадавшие томятся в заключении, их же обвиняют, виновники гуляют. Мы требуем настоящего суда над виновниками 3 июня, мы требуем открытого, гласного народного суда, при условии полной свободы устного и печатного обсуждения всего происшедшего. Иначе мы будем считать суд не судом, а комедией, шемякиным судом. Чувство обиды никогда не уляжется в нас. Никто из нас не поручится тогда за неприкосновенностъ насильников, за порядок и спокойствие. Иваново-Вознесенская группа Северного Комитета. (На листовке охранкой помечено: «раздавал В. Белов».) /Смирнов. «Стачечное движение в Иваново-Вознесенске в 1905 г.», стр. 49 — 51./
Что такое «вольный социалистический университет» на р. Талке?
Как проводились собрания стачечников на речке Талке, что на этих собраниях говорилось и кто выступал? На эти вопросы проливает значительный свет жандармская переписка, основанная на информации филеров, провокаторов и шпиков, осведомленность которых о ходе стачки была поставлена в достаточной мере солидно. Ниже приводится целый ряд документов, скопированных из дела жандармской переписки о стачке 1905 г. Начальник Шуйского Отделения. Секретно. На сходке рабочих 23 мая на реке Талке оратор не из числа рабочих, а приезжий, возбуждал народ против правительства, объясняя, что войну кровопролитную устроило именно правительство. «Кого они спрашивали? Крестьян вовсе не опрашивали, а требуют солдат из крестьян. Убытки падут на тех же крестьян. А разве мы японцам досадили или они нам? Нет. Между нами ничего этого не было. Долой эту кровопролитную бойню, долой и тех, кто осмелился это затеять во вред всем крестьянам. Оратор Дунаев говорил, когда они ходили 23 числа на площадь: «когда фабриканты и начальство увидело, что мы идем так сильно, напором, то хотя и сказали нам, «уходите из города», но мы ничуть не струсили, а пошли под своими красными флагами и с песнями. Вы видите, как только мы пришли сюда на назначенное место, с которого не смеют согнать, так называемая Талка, и вот, шлют нам бумагу о приглашении нас в город к фабриканту Дербеневу для переговоров о наших требованиях. Вот, товарищи, пока мы во время забастовки вели себя скромно и только лишь собирались на назначенном месте, — мы ничего не достигли, а как сегодня пошли на площадь, увидали нашу силу — вот, и струсили; а если мы пойдем на площадь и захватим с собой все необходимое для нас оружие, о котором я говорил вам уже не раз, чтобы вы заготовили, — тогда они совсем сдадутся на наши требования». 24 мая тот же оратор, который говорил и 23 числа, объяснял из полученного письма из Вьюжи о забастовке, что там все требования рабочих исполнены; «так и мы, если будем дружно вести забастовку, то получим все требуемое, вы видите теперь, кто о вас заботится: не мерзкое правительство, не эти жирные глоты фабриканты, а только Московский Комитет Российской Социал-Демократической Рабочей Партии; вы сами теперь видите, что наша партия плохого не приносит, хотя нас и считают врагами всего государства, а враги те, кто управляет государством. Долой его!» Оратор, мужчина, не из рабочих, малоросс по наречию, объяснял значение их «партии», чего добиваются и как этого достигнуть. «Прежде всего нужно выработать так называемые прокламации, которые вы теперь рвете друг у друга из рук, а почему вы раньше так боялись их и в руки брать. Когда мы отработаем эти бумажки, то постараемся разбросать, чтоб не пропали даром. Когда знаем, что бумажки попали в руки, — стараемся разъяснить, к чему они клонятся. Кабы вы звали, под каким страхом мы все это делаем, с опасностью для своей жизни, все для улучшения вашей же жизни». Несколько раз во время речи провозглашал «да здравствует Российская Социал-Демократическая Рабочая Партия». Дунаев говорил толпе, что Дербенев пришедшим из города депутатам сказал: «разбирайтесь по фабрикам и просите, что вам нужно». Дунаев стал объяснять: «если вы разделитесь по фабрикам, то вас возьмут в руки, и вы не получите ничего. Но мы дали слово не распределяться по фабрикам до тех пор, пока не получим своих требований. А как вы думаете?» Тут все закричали, что на работу не пойдут. Дунаев добавил: «если мы так дружно будем бороться с врагами, то получим требуемое. Если мирным договором не возьмем, то силой, а своего добьемся». Все согласились продолжать забастовку. 23-го Дунаев показывал сторублевку, присланную комитетом для беднейших рабочих. Будто бы, Дунаев был переодет в костюм «приезжего из Москвы» и наоборот. 23-го прокламации раздавала женщина и предупреждала, что новые не готовы. Пели революционные песни. Пастух может указать, где за городом печатаются прокламации. (Сведение это не проверено). Вышеизложенное сообщено лицами, не вызывающими сомнения. Кроме того, доношу, что я лично наблюдал нарастающее негодование общества на допускаемое явное безнаказанное сплочение народа к свержению Государя, о чем говорится открыто народу и пишется в прокламациях в таких выражениях, как «гнать царя и его родных». Возмущаются безнаказанностью и неопровержением газеты «Русское Слово», которая излагает, что «забастовка идет замечательно мирно, к ней примкнули сапожники, плотники и т. п.». Рабочие других городов, читая такие известия, не подозревают, какое делается насилие даже над честным трудом, чтобы заставить участвовать против воли в забастовке. На сходках бывает много любопытных посторонних лиц. Рассказы их волнуют и возмущают общество, которое, вопреки происходящему, читает в «Русском Слове» насмешку, что на Талке под открытым небом читается народу курс «социологии» и по жадному вниманию толпы видно, что темному люду нужно «живое слово». Между тем, ни для кого не секрет, даже для солдат, что «живое слово» открытая брань Государя, правительства, пение подлых песен, обман народа, развращение его, открытая раздача прокламаций революционных, но не экономического характера. Безнаказанность насилий толпы, врывающейся для разбойно-насильственных действий, также вызывает открытые нарекания на власти и подчеркивается именно наличностью в Иванове губернской власти в данное время. Ротмистр Левенеп. (Получено 25 мая 1905 г.) Начальник Шуйского Отделения Московско-Архангельского Жандармск. Полиц. Управления железных дорог. 29 мая 1905 года. Г. Иваново-Вознесенск, Владим. губ. 29 мая на сходке рабочих оратор высокого роста, с небольшой темно-русой бородой, говорил толпе: «Раньше полицейместер и инспектор по требованию нашему явились к нам на Талку, а теперь заявили, что ходить к нам не будут, «а если хотите, то присылайте к нам депутатов». Товарищи, вед, это еще новый обман. Как эти мерзавцы нас обманывают! Попомним им, отмстим!» (В толпе: «отомстим!») «Товарищи, мы говорили вчера полицеймейстеру, чтобы они выпустили арестованных ими наших ораторов, в особенности Степаненко, который приехал из Москвы, чтобы помочь нам. Они его арестовали, вырвали у нас самый сильный корень. Товарищи! Пойдемте на выручку своего товарища, который пал жертвою за всех нас. Пойдем всей толпой, заявим, что если не отпустят, — то мы пойдем вооруженным восстанием. Товарищи! Как нам быть? Всем итти толпой или послать депутатов? Со своей стороны, я думаю послать депутатов, пусть они скажут, что если не отпустят нам Степаненко, то толпа двинется в город». Толпа согласилась, послали депутатов. Оратор продолжал: «Товарищи! Скажите всем жандармам и полиции, что кто хочет быть из них живым, пусть скидают мундиры и синие штаны, а то скоро окажутся трупами. Товарищи! Вы читаете: «долой самодержавие». Под этими слонами находится не только один царь, но и весь российский строй. Вы знаете, 9 января в Петербурге, когда шли с иконами и крестами к государю, выразить ему все, что у кого наболело, то их не допустили, их расстреливали. Проклятие им всем, кто стрелял в наших братьев. Проклятие им, кровопийцам». Другой оратор, среднего роста, худощавый, говорил: «Товарищи, я вам говорил: соберемся плотной стеной под «красное знамя», а это вот что означает: вы видели, что в царские дни вывешивают флаги, сшитые из трех полотнищ, вверху белое, в середине синее, внизу красное. Вот это верхнее белое обозначает высшее правительство; среднее синее — это самые наши кровопийцы, фабриканты и чиновники, все эти наемные шкуры, которые нас давят, теснят: красное полотнище внизу — это и есть мы, и мы находимся под ними, под их управлением. Но вот, товарищи, мы и поднимаем красное знамя в знак того, что мы не хотим подчиняться этому мерзкому правительству, а хотим, чтобы правительство было из наших товарищей, и законы вырабатывались нашими выборными: тогда фабрики перейдут в управление наших рук, тогда мы скажем кровопийцам, чтобы они шли работать вместе с нами и получать равную часть из вырученных денег. «Да здравствует свобода!» (В толпе: «да здравствует».) Товарищи, я еще раз повторяю: чиновников и полиции за нынешний год немного останется в Иваново-Вознесенске!» Вышеизложенное, записанное возможно дословно, доношу Вашему Превосходительству. Ротмистр (подпись). Начальник Шуйского Отделения Московско-Архангельского Жандармск. Полиц. Управления железных дорог. 30 мая 1905 года. № 210. Г. Иваново-Вознесенск, Владим. Губ. Секретно. 30 сего мая, на собрании рабочего класса близ реки Талки оратор (роста ниже среднего, одетый в пиджачный поношенный темно-коричневого цвета костюм, брюки на выпуск, в красной рубашке, обыкновенной фуражке черного цвета; лицо белое, небольшие усы, борода бритая, на вид около 25 лет) держал речь окружающей его публике. «Господа, просимое нами у хозяев, чего вам известно, не удовлетворяется, настояли бы мы на нем, но только мешают нам наши враги — это солдаты; теперь нагнато их много, нам с ними бороться очень трудно, да и мы теперь к этому не подготовлены, устроится немного наше дело, мы проработаем несколько времени, а войска, т.е. солдаты, уйдут за это время, тогда мы возобновим свое дело и получим все то, что нам нужно. Согласны на это?» Все единогласно закричали: «будем покамест бастовать, впоследствии получим, что нам требуется, не просьбой, так силой». Кончив речь, оратор слезает с возвышенного места. Из толпы выскакивает несколько человек мужского пола, садятся в кружок и под личным его руководством поют революционные песни по адресу императора и г. Трепова. По окончании песен бросаются опять в толпу и рассеиваются в оной. По окончании всего этого, собираются кучками отдельно по фабрикам и обсуждают свои интересы. По окончании расходятся по домам. Речь Дунаева не записана. Ротмистр (подпись). Начальник Шуйского Отделения Московско-Архангельского Жандармск. Полиц. Управления железных дорог. 2 июня 1905 года. № 218. Г. Иваново-Вознесенск, Владим. Губ. Секретно. Господину Начальнику Владимирской губернии. На сходке сегодня, 2 июня, первым оратором был «приезжий», скуластый, опять в черном пиджаке и шароварах, брюки на выпуск. О нем говорили было, что это — рабочий от Смолякова, но сегодня говорят, что он — московский. Он говорил: «Товарищи, хотя нам сходка здесь разрешена, но теперь хотят воспретить и уже печатают листки о воспрещении. Но мы будем сбираться где-нибудь на крестьянской земле или в лесу где-нибудь, но сходку делать будем». Не слышно было, что он говорил, когда отворачивался к толпе, но призывал о чем-то клясться. Многие достали револьверы и клялись. Револьверов подняли штук 40, может быть, и больше. В чем-то клялись. Оратор говорил, что разрешенные сходки запрещены и остается помериться, чья сила возьмет. Оратор говорил: «будем избивать купечество, жечь полицейские участки». После этого оратора вышел молодой, без бороды, с усами, в фуражке с зеленым бархатным околышем, развернул № 136 «Вечерней Почты» и читал о разрешении сходок, «а тут воспрещают». В это время в толпе закричали «шпион». Кого то поймали, бросились бить. Второй раз его около водокачки били. Избитому говорил еврейского типа, хотя со светло-русой окладистой бородой, человек: «виноват ты или нет, — уходи отсюда, все равно мы тебя убьем», пальцем водил перед лицом и говорил резко. После замешательства этого запели песни. Пропели две песни «Доля моя, доля» и «Рабочая сила». Затем более 100 человек ушли в лес. Песнями руководил Дунаев. Ротмистр (подпись). А вот и другие ценные документы из архива жандармской охранки — записи речей ораторов-стачечников. Очевидно, среди бастовавших находились лица, сообщавшие о всех предположениях стачечников.
Сходка 14 июня
Грачев Николай. Товарищи, мы были у губернатора, и он нам разрешил собираться здесь завтра и послезавтра, т.е. на два дня. Дунаев. Товарищи, а мы разве просили, чтобы собираться два дня? Нет, товарищи, мы не просили. Мы будем собираться здесь все время забастовки. Грачев Николай. Потом вот еще что: губернатор сказал, чтобы в городе грабежей и поджогов не было. Я ему не дал договорить и сказал, чтобы у вас не было больше пуль и нагаек. Он замахал руками и не стал больше разговаривать. Товарищи, вчера мы просили вас подписаться на нашем заявлении, многие не подписались, потому что боятся, но это заявление очень важное: тут написано обвинение Кожеловского и требование выпустить арестованных наших товарищей. Так поэтому, кто вчера не подписал, подпишитесь сегодня, потому что вчера подписались три тысячи человек (к некоторым подходили, и они подписывались пять раз разными фамилиями, смеясь). Дунаев. А вот тут люди говорят, что социал-демократы делают нам какую-то ловушку. Нет, товарищи, это неправда. Мы хотим освободить наших товарищей, которые сейчас томятся в тюрьмах за прокламации, мы хотим арестовать Кожеловского и судить народным судом. Оратор-мальчик сразу сказал: «Долой самодержавие!» Далее говорил: «Я был в тюрьме. Расскажу вам, как было нам в тюрьме. В тюрьме было очень плохо. Мне передали туда газету и я узнал, что в Иванове забастовка продолжается. Мне стало известно, как тут пороли эти проклятые пьяные казаки, как стреляли с насыпи в людей, как наши братья потащили раненых, и их казаки стали пороть. Тогда у меня забилось сердце, и я хотел было перелезть через стену, но стены были очень высоки: но я узнал, как тут боролись ивановские рабочие. Теперь вы, наверно, не боитесь этого слова «долой самодержавие» (рабочие кричат: «нет, не боимся»). Товарищи, наши братья сидят арестованными, нужно их освободить или нет? (рабочие кричат: «нужно»), но, ведь, вы вчера требовали, почему же их не освободили? (рабочие молчат). Есть ли у вас оружие? (рабочие кричат «нет»). Нужно вам запастись оружием, топорами, молотками и клещами. Если бы у меня был клинок, то я первый бы бросился на казаков. Проклятие им всем. Проклятие фабрикантам, правительству, самодержавию и всякой сволочи! Товарищи, я скажу, что тут пишут в этой газете («Русский Листок»). Товарищи, корреспондент и шпионы передают и пишут в газетах. Если он тут, так чтобы вышел и все шпионы чтобы вышли отсюда. Вот в этой газете пишут, что мы первые нарушили тишину и первые стали стрелять. Они говорят, что у казаков в винтовках не может быть свинцовых пуль, но, ведь, они могут стрелять из револьверов, а там пули свинцовые. Я этой газете не верю, я рву ее и вы, товарищи, рвите эти газеты» (рвут). Оратор ив Глинищева. Товарищи, мы не будем работать, если они не выгонят всех шпионов. У нас работа будет не работой, если наши братья будут томиться в тюрьмах. Мы будем требовать, чтобы над нами не издевались и не трогали нас. Нас разогнали и стреляли за то, что мы будто 2 июня обсуждали политические вопросы, но мы их обсуждали с первых же дней на площади. Мы обсуждали там все вопросы, и политические и экономические. Нас тогда не трогали, потому что нас было много. Мы все организовались. Но в последнее время, когда нас стало меньше, они увидали это и не знают, как придраться, и вывесили объявление, чтобы на Талке не собираться, потому что мы обсуждали политические вопросы, а не экономические. Но мы все равно обсуждали все те вопросы, которые нам нужны. Нам нужно требовать свободы, чтобы над нами не издевались, как 3 июня. Мы требуем, чтобы могли собираться, когда нам нужно, чтобы не пугаться никакой сволочи и никакой полиции. Пожертвование в пользу голодающих пришло от московских рабочих —150 руб. Полушин С. Н. дал своим рабочим 30 руб., а они передали в пользу голодающих. Какой-то студент и на этой сходке передал ораторам какую-то бумагу. Прокламации раздавались.
Сходка 15 июня
Говорили два оратора. Мишка Лакин (см. Лакин Михаил Игнатьевич) объясняет рабочим, что был задержан на ст. Иваново и приведен в жандармскую комнату. У него был обнаружен револьвер, и это для него было очень плохо. Затем его отправили в полицию, где над ним издевались. Провозглашал: «проклятие жандармам и полицеймейстеру», «долой самодержавие и проклятие ему». (Все в ответ кричали, повторяя эти слова). Советовал рабочим продолжатъ забастовку до 1 июля. Все соглашались. Читались прокламации.
Бюст Лакина на мемориальном комплексе «Красная Талка» в Иванове
2-й оратор, Дунаев, убеждал продолжать забастовку, так как у них есть хорошая поддержка. — Сегодня нам прислали 260 руб. из Революционного Комитета, которые будут разделены неимущим. Будем бастовать до тех пор, пока фабриканты сами попросят нас работать. Рабочие согласились продолжать забастовку. Дунаев руководил песнями (между прочим, пели «Вперед, вперед, просыпайся рабочий народ»). Рабочие подписывались на какой-то бумаге.
Сходка 16 июня
Дунаев (читал объявление фабрикантов). «Тут говорится, что если мы не пойдем работать до субботы, то не дадут нам того, что прибавили. Товарищи! Разве мы бастовали из-за 7 коп.? Мы им отдадим последние пиджаки, если им мало, но не пойдем работать из-за этой прибавки, какую нам прибавили. Мы лучше пойдем за старую цену работать, чтобы нам поправиться и снова забастовать. Мы скажем, что мы не из-за прибавки бастовали, а чтобы с нами обращались, как с людьми. Ведь, мы — люди, тоже есть хотим, мы требуем, чтобы нам можно было дышать свободным воздухом, а у нас на фабриках и вентиляторов нет». Дальше объяснял о принадлежности земли всем, а не отдельным лицам. Объяснял взаимную необходимость труда: ткача, крестьянина, каменщика... Все должны быть равны. Студент опять передавал ораторам прокламации для раздачи. Мишка Грязновский. Товарищи, вам известно, что купцы вывесили объявление и говорят, что они отнимут сделанную прибавку. Но это — неправда, прибавка завоевана нами, и мы за это пролили кровь здесь на Талке. Если мы продержимся еще неделю, то они нам еще прибавят. Глинищевский оратор. Я хочу вам кое-что сказать, но у меня болит голова. Все-таки кое-как я вам расскажу. Если бы купцы знали, что мы станем так долго бастовать, то с первого разу дали бы нам все мелкие требования, и, если бы знали, что будут терпеть миллионные убытки... Теперь они будут знать в следующий раз. Когда будет забастовка, то они скорее дадут все, что мы просим. Нам говорят попы, что надо покориться перед старшими и надо терпеть. Если нам на этом свете плохо, то на том свете будет хорошо. Нет, товарищи, это неправда и сплошное вранье. Нам нужно, чтобы и на этом свете было хорошо. Если мы будем бастовать и бастовать, то купцы не только не отнимут того, что дали, а дадут то, что мы требуем. Они говорят, что если мы придем работать до субботы, то они не упустят Нижегородской ярмарки. Они нагонят то, что упустили во время забастовки. Но если мы в субботу не выйдем на работу, то они не выполнят взятых заказов, поэтому нам нужно продержаться еще неделю, тогда они скорее сдадутся нам, потому что могут лишиться Нижегородской ярмарки, на которой получают доход на весь год. Во-вторых, они должны лишиться заказчиков». Во время сильного дождя пели политические песни «Зимушку». «Вихри враждебные» и «Вставай, поднимайся, рабочий народ».
Сходка 17 июня
Грачев Николай. Товарищи! Многие из вас ходят по городу и сбирают. Это не хорошо. Лучше, если кто нуждается, приходите сюда в кассу. Мы уже разделили 1900 рублей и у нас есть еще 600 рублей. Депутат-странник. Товарищи! Мы были вчера у губернатора и сказали ему, что будем собираться здесь на Талке все время забастовки. Он на это сначала поморщился, потом подумал и долго подумал, а потом сказал: «Собирайтесь, только до тех пор, пока я не объявлю вам, как было объявлено 2 июня». Так вот, товарищи, теперь нам можно опять собираться здесь. Теперь нам бояться нечего. Потом губернатор сказал: много у вас нуждающихся, я сам вижу, что каждый день ходят толпы человек по 20 — 30 по улицам и сбирают. Мы ему сказали, что это не наши рабочие сбирают, а, те люди, которые обирали и до забастовки. Они и раньше не работали, а теперь пользуются случаем. У нас нуждающимся выдается из кассы. Царский (оратор черный). Товарищи, многие из нас, сбирают по городу, как будто бы в пользу голодающих, а, между прочим, они прикарманивают деньги себе. Надо посмотреть, кто это собирает. Они набирают по 50 руб. и более и пользуются этим. Где бы им пришлось заработать в 5 месяцев. А между тем, они еще портят нашу забастовку, потому что враги наши видят, что народ сбирает. Они нам ничего не дадут. Вот еще народ подержится, и пойдет работать. Дунаев. Я вам прочту письмо от муромских рабочих. Они нам пишут (читает): «Мы, муромские рабочие, благодарим вас. ив.-вознесенских рабочих, что вы бастуете твердо и стойко за рабочее дело. Но и мы, муромские крестьяне, начинаем бастовать. Мы сходимся из трех деревень в одну и говорим, что не будем платить оброков, и земля будет наша. А вы урядниками нам мешаете, а за это мы будем рвать вас всех. Мы уже одного земского начальника убили...». (Народ закричал: «Спасибо»). Глинищевский оратор. Так вот, товарищи, купцы говорят, что если мы не пойдем на ту прибавку, которую они нам дали, то они отнимут и это. Потом говорят, что фабрики закроют до Покрова. Почему же они не закрывают? Почему они нам денег не дают? Это у них последняя уловка. Уже они не знают, чем нас пугать. Они видят, что мы ничего не боимся. Они уже пытались и нагайками, пулями, расчетом, объявлениями разными, шпионами и черными сотнями, но все ничего не помогает. Теперь вздумали «богами» нас пугать: дескать народ бога боится, а они уже и бога продают. Попы говорят: «нужно покориться, нужно потерпеть, а на том свете золотые горы будут». Нет, товарищи, нам нужно устраиваться, чтобы здесь было хорошо. Если они дадут нам здесь устроиться хорошо, то мы устроимся, а если будут отвечать нам пулями, то и мы ответим пулями. Поэтому у нас и в песне поется: «Сами набьем мы патроны, к ружьям привинтим штыки». Товарищи! Вы остерегайтесь жандармов, не стойте с ними на станции или где-нибудь. Они вас выпытывают, чтобы после кого-нибудь взять. Почему они берут социал-демократов ночью и судят их одни, чтобы никто не видал? А потому, что если увидит народ, то он задаст!.. А почему его отдельно судят, чтобы никто не видал? А потому, что его нельзя судитъ-то. Он правду говорит. Дунаев. Товарищи, вот эта газета «Вечерняя Почта». За то, что в ней написано, ее правительство запретило выпускать (читает газету). Товарищи, скажите своим товарищам, чтобы все пришли сюда. Мы узнаем, много ли у нас нуждающихся. Если немного, то пусть они скажут нам, а если много, то тогда лучше итти работать, подкормиться и опять забастовать. Дунаев с какой-то нагайкой в руках запел песню про нагайку. Нагайка, ты нагайка, … Романовская шайка! На сходке, еще в субботу 18-го, Дунаев говорил, что если кто желает работать, то пусть в понедельник, 20-го, собираются на Садовой и на Новой улицах и, если окажется более желающих работать, тогда примемся все работать. Сегодня, т.е. 20 июня, желающие работать стали собираться на Садовой и Новой улицах, но вдруг явились забастовщики и с палками стали разгонять и даже бить. На сходке было решено послать депутатов к г. губернатору, предложить купцам, чтобы они вывесили объявление, что они думают, т.е. последние их условия, или, как написано в объявлении у фабрикантов, что фабрики останавливаются до Покрова, то бы заплатили им по Покров. Но депутатов в город не допустили к губернатору. Решено 21 июня итти по фабрикам и проситъ, чтобы выдавали или денег, если же не будут выдавать денег, то будут громить фабрики. Один из ораторов оказал, что, прежде чем итти, нужно поджечь два моста в городе, т.е. Туляковский и Соковский, чтобы не могли приехать казаки. Прежде и теперь была подписка в книге у ораторов, чтобы судить полицеймейстера Кожеловского. Но некоторые говорят, что эта подписка: «долой самодержавие». Рабочие об этом не знают.
Сходка 19 июня
Дунаев. Говорят, что фабрики встают до Покрова, а чем же эта толстокожая сволочь будет жить-то? Ведь, она живет покамест мы работаем, и они пользуются всеми благами. Если они закроют фабрики, то они закроют тот ручей, который к ним течет и течет и притекает до тех пор, пока мы не бросим работать. А как мы бросили работу, так у них все и стало. Ведь, им нужно же выдавать своих дочерей с 50 тысячами рублей, пристраивать куда-нибудь, да чтобы и они были жирны, как свиньи. Товарищи, у нас есть правительство, за чью сторону оно стоит? За нашу или за купеческую? (Народ кричит: «не за рабочих, а за капиталистов»). Почему же оно стоит не за нас, а за капиталистов? А вот почему, — потому что у чиновников тоже есть фабрики и если не у них, то у ихних родных. Если они будут стоять за нас, то их фабрикам должно быть то же, что и купеческим. Поэтому боремся мы не с капиталистами, а с теми, кто их защищает. Если купцы закроют фабрики в самом деле до Покрова, тогда мы пойдем все к государю. Все будет тот да в наших руках и фабрики, и земля, и железные дороги. Я прочитаю вам сейчас газету (читает, кажется, «Русское Слово», № 162). Читал и говорил о флоте, о поставках в Порт-Артур и др. дефектах: присылке вместо лекарств камней, о не досылке сапог в должном количестве. Куда же остальные сапоги девались? Кто принимал все это? Вместо солдат, пушек и снарядов доставляют на войну целые вагоны шампанского (обвинял Алексеева, Стесселя, читал и комментировал случай с офицерами, посетившими Иваново-Вознесенский публичный дом под охраной драгун). Оратор-странник, молодой, но по виду старый. Прежде он дирижировал палочкой при пении преступных песен. Вчера, l8-гo, ходил в Управу, где спорил с фабричным инспектором, говорил басню «Свинья под дубом». Он очень зол на правительство. Говорил на ту же тему, что и Дунаев. Глинищевский оратор говорил о том, что не фабриканты кормят рабочих, а, наоборот, рабочие фабрикантов. Кончил речь: «долой эту сволочь — правительство». Студент всегда вертится около ораторов и подает им прокламации. Был и сегодня, 19-го. Он имел голубой пакет, толстый, наполненный прокламациями. Оратор черный (с бородой, имеет фамилию Царский). Подписей на каком-то заявлении (вероятно, о 3 июня и Кожеловском) собрано около 10 тысяч. Многие не знают, зачем требуют их подписаться и ставят кресты вместо подписей. Показываемая Дунаевым нагайка, потерянная, будто бы, в лесу казаком 3 июня и о которой Дунаев говорит: «нагайка, которая нас бьет», была им на кончике раздвоена и там оказался свинец. Очевидец нагайки говорит, что черенок ее имеет новый вид, а осмотренные у казаков нагайки никакого свинца не имеют и легко гнутся в концах. Полагает, что нагайку сделали нарочно, чтобы раздражать народ, как раздражают всякими способами против правительства. 18 июня, когда оратор Дунаев кончил песню о нагайке, то вскричал: «долой нагайку», а депутат, черный и смуглый, как цыган, лет 20-ти, крикнул в рифму: «долой романовскую шайку». Депутат и Дунаев приходят на сходку раньше народа, часов в 9. Дунаев хочет скрыться, так как какая-то женщина сообщила, что о нем спрашивали жандармы или полиция, должно быть, для ареста. Поэтому Дунаева не пускают в Управу депутатом. Теперь у него больше сторонников, чем прежде. По окончании сходок, когда народ расходится, начинается какая-то вербовка осторожная, привлекают людей в кружок, политикантов, как выражаются на Талке. Это имеет успех. Народ вообще очень уверовал в депутатов и ораторов. /Смирнов. «Стачечное движение в Иваново-Вознесенске в 1805 г.», стр. 52 — 64./
Сходки продолжаются
Шифрованная телеграмма Владимирского Губернатора Товарищу Министра Внутренних Дел, Заведывающему Полицией, от 19 июня 1905 г. Хотя в городе спокойно, но сходки за городом принимают противоправительственный характер, руководящая движением партия рабочих держит в своих руках массу, ожидая только случая новою воздействия войсками, чтобы вновь начать бесчинства. Затрудняюсь запретить сходки в виду слабости войск, невозможности арестов главарей, могущих быть выпущенными прокуратурой. Депутаты забастовщиков с каждым днем все нахальнее предъявляют мне требования, до экономических вопросов не касающиеся. Убедительно прошу прислать лицо, облеченное большими полномочиями, могущее объединить деятельность всех ведомств, чувствую себя не в силах. Вице-Губернатор не может меня сменить по причинам, сообщенным ранее. Губернатор Леонтьев.