ю жизнь, и вот теперь приходится надолго прощаться с ним. Сегодня Ирина последний день проведет дома, в последний раз зайдет в школу, на стадион, в последний раз повидается с подругами. Завтра — в дорогу, а впереди далекий, еще никогда не виданный ею Киев, новые знакомые и друзья, университет.
Недалеко от улицы Артема стоит ее родная школа. Какая бы долгая жизнь ни лежала впереди, разве можно забыть дни и годы, прошедшие в этом скромном двухэтажном доме с колоннами у входа! Сколько радостей и огорчений видели эти коридоры, уставленные растениями в горшках, знакомые до последней трещинки в паркете! Какая была счастливая минута, когда директор объявил, что Ирина Гонта окончила школу с золотой медалью! Когда–то Ирина отчаянно боялась директора Тодорова, грозу всех шумных, озорных девчонок. А потом оказалось, что Тодоров совсем не гроза, а, наоборот, добрый, хороший, все понимающий человек, чем–то похожий на Ирининого отца. Вообще многое изменилось с тех пор. И теперь при воспоминании о классе, о подругах и учителях немножко сжимается сердце и щекочет в носу.
Ирина с минуту постояла на крыльце школы, потом решительно открыла дверь и вошла. Пахло свежей известкой и масляной краской. Школа уже приготовилась к началу учебного года, классы были отремонтированы, паркет в коридоре блестел, как лед на катке, на стенах висели новые портреты и картины.
— Прощаться пришла? — раздался негромкий голос над самым ухом Ирины.
Это была старенькая сторожиха Семеновна.
— Да, прощаться… — И у Ирины еще сильнее защипало в носу.
— Ну, походи, сегодня уже сколько таких, как ты, приходило, — и Семеновна назвала по имени девушек, которые заглядывали сегодня в школу.
Ирина вошла в свой класс. Вот ее парта. Вот доска, старая, поцарапанная, но сейчас блестевшая свежей краской. Через несколько дней перед этой доской будет стоять другая девушка, а через год и она будет вот так же прощаться с классом. Ирине стало грустно. Изо всех сил стараясь не расплакаться, она еще раз оглядела класс и быстро вышла из школы, поцеловав на прощанье Семеновну в морщинистую сухую щеку.
Значит, прощай, школа!
И снова квартал за кварталом, улица за улицей медленно потянулись перед глазами.
Ирина все ближе и ближе подходила к террикону старой шахты — высокий, серебристо–черной горе породы, вынутой из–под земли. У подножия этой горы раскинулся стадион, туда и направилась Ирина. Террикон стоял совсем рядом со стадионом и казался его продолжением, еще одной трибуной, более грандиозной, чем все сооружения стадиона. И действительно, во время футбольных состязаний пологие склоны террикона бывали усеяны зрителями, а некоторые болельщики даже вырубали себе в породе удобные, раз и навсегда закрепленные за ними «ложи».
В раздевалке, помещавшейся возле центральной трибуны, Ирина встретила множество знакомых и друзей. В это воскресенье на стадионе проводились состязания по легкой атлетике, посвященные началу нового учебного года, в них принимали участие также и вчерашние школьники и школьницы.
Ирина быстро переоделась и поспешила выйти на свежий воздух — вечерняя прохлада еще не наступила, и в раздевалке стояла нестерпимая духота. Вместе с Ириной на поле вышли еще три девушки — команда школы в эстафете четыре по сто.
Тренер школьной команды внимательно следил за соревнованиями. Все, что от него зависело, он уже сделал и теперь ничем не мог помочь своим воспитанникам. Завтра он разберет ошибки каждого спортсмена, но сейчас все они сами отвечают за себя и за свою команду. Глядя на юношей и девушек опытным взглядом, он ясно видел сильные стороны и недостатки каждого.
Тренер внимательно наблюдал за тем, как бежит Ирина Гонта. Она бежала на четвертом этапе эстафеты, по последней финишной прямой. Он сам поставил девушку на это место, хоть и не надеялся на особенно хороший результат — спортивные данные Ирины не давали оснований для таких надежд. Невысокого роста, круглая, крепкая, как яблоко, она, казалось, не бежала, а катилась по ровной черной дорожке. Тренер не раз слышал, как на стадионе Ирину называли «колобком». Но у нее была чудесная координация движений, и это заставляло тренера иногда думать о том, что последнего своего слова в спорте девушка еще не сказала.
Вот и теперь он смотрел, как Ирина пробегает четвертый этап, — бежит быстро, стремительно. Может быть, он поторопился причислить девушку к разряду средних спортсменок? Он вспомнил, что завтра ее уже не будет в городе, и это его чуточку опечалило, но печаль тут же прошла: у старого тренера оставалось немало способных учеников, будет, вероятно, еще больше.
А Ирина, возбужденная успехом, зная, что сегодня она бежала лучше, чем когда–либо, уже прощалась с подругами. Две из них только перешли в десятый класс, третья уезжала в Киев, в медицинский институт.
Последние прощальные слова, последние объятия и поцелуи. Все! Прочитана до конца еще одна страница незабываемой книги юности — стадион с его соревнованиями, победами и поражениями, о которых до конца жизни останутся такие приятные воспоминания.
Ирина попрощалась со старым учителем и побежала на самый верх трибуны. Отсюда был виден весь город, сейчас такой нарядный, в пышной зелени молодых деревьев. Ирина знала здесь каждую заводскую трубу, каждый террикон и каждый новый дом, могла по цвету дыма определить, что происходите домне или в мартене, умела различать гудки каждого завода. Прощай, родной город! Ирина вернется сюда журналисткой через пять лет.
Уже вечерело, тени стали длиннее, дым над заводами потемнел, и в легком ветерке чувствовалась прохлада.
Ирина вышла со стадиона и быстро зашагала вдоль его высокой ограды.
Семья Гонта жила в небольшом, сплошь увитом диким виноградом домике на окраине, недалеко от шахты, где работал отец Ирины Николай Иванович Гонта. Войдя в столовую, Ирина поняла, что отец решил устроить ей пышные проводы. За столом, уставленным тарелками с едой, между которыми, как зенитные пушки с нацеленными в небо жерлами, стояли бутылки, собралась вся родня — человек десять.
Николай Иванович, седоусый, коренастый и, видимо, очень сильный человек лет пятидесяти, сидел во главе стола, с нетерпением ожидая прихода дочки, чтобы начать пир. На шахте он работал забойщиком — когда–то орудовал обушком, потом отбойным молотком, а теперь уже командовал угольным комбайном. Ради сегодняшнего торжества он надел парадную шахтерскую форму, черную с золотым шитьем, приколол все свои ордена и значки и, несмотря на жару, не позволил себе расстегнуть ни одной пуговицы.
За столом среди гостей, главным образом пожилых мужчин и женщин, сидел парень лет двадцати двух, на которого Ирина старалась не обращать внимания. Это был Степан Кротов, сталевар с большого металлургического завода. Простое, открытое лицо молодого человека выражало глубокую грусть, которую он тщетно пытался скрыть. Ему казалось, что он делает это очень искусно, однако Серафима Павловна, мать Ирины, то и дело коротко вздыхала, поглядывая на Степана.
Через полчаса после возвращения Ирины домой прощальный пир был в полном разгаре. В столовой стало так жарко, что пришлось открыть настежь все окна и двери.
А за окнами уже совсем стемнело, над черными силуэтами терриконов замерцали звезды, вспыхнуло зарево доменного шлака над заводом. Ирина так любила смотреть ночью на свой родной город! Когда–то теперь удастся снова увидеть это зарево? И хоть это большая честь — ехать учиться в столичный университет, а все–таки сердце сжимается, когда подумаешь о разлуке с родными людьми и местами.
Мало–помалу опустели бутылки, поубавилось тарелок на столе. Гости стали расходиться, пожелав на прощанье будущей журналистке успехов в жизни и ученье. Степан Кротов вышел из столовой на веранду и сел в темном углу, где его почти нельзя было заметить.
— Подожди, я сейчас, только помогу маме убрать, — пробегая мимо, сказала Ирина.
Долго ждал ее Степан, неподвижно сидя в углу. Старый Гонта прошел'через веранду, постоял у калитки, потом сорвал огромный красный георгин и вернулся в столовую. Налив из графина воды в стакан, он поставил в него цветок и понес в комнату Ирины. Потом снова вошел в столовую, присел к столу и некоторое время сидел, прислушиваясь к голосам жены и дочери. Наконец он поднялся и решительным шагом направился в спальню. Пора спать.
Ирина появилась только после того, как во всех окнах маленького домика погас свет. Пришла, взяла Степана за руку и тихо сказала:
— Идем.
Они прошли в небольшой садик, туда, где под старым развесистым берестом стояла низенькая скамейка, и сели. Сильный, широкоплечий Степан обнял, точно крылом прикрыл, маленькую Ирину. Некоторое время они сидели молча.
— Слушай, Иринка, — невесело улыбнулся Степан, — поедешь ты завтра в Киев, там у тебя будет много интересных встреч, и, наверное, ты найдешь немало людей гораздо лучше меня. Я ничего от тебя не требую, я хочу только, чтобы ты знала одно: никто и никогда не будет любить тебя вернее, чем я. Вот и все.
Несколько секунд стояла полная тишина.
— Ты глупый, ты страшно глупый, — вдруг напряженно, почти гневно, со слезами в голосе зашептала Ирина. Она ждала от него этих слов, уже не раз слышанных, они тревожили, сердили, но и радовали ее, и ей хотелось слышать их еще и еще. — Ты у меня очень глупый, — уже несколько иным тоном повторила девушка. — Как ты можешь говорить про каких–то других, когда я люблю тебя! Я часто буду тебе писать… очень часто.
Над городом плыла ночь, ясная, звездная, только кое–где затуманенная дымом огромных заводов и освещенная то и дело вспыхивающими золотисто–багровыми отблесками расплавленного металла.
Скоро рассвет. Наступит назначенный час, и гулко прозвенят два удара в медный колокол, и медленно двинется длинный зеленый поезд, который повезет Ирину Гонта в далекий и уже родной, город, в незнакомый университет, к будущему верному и надежному счастью.
Глава третья
Массивные металлические двери контрольной проходной в тюрьме Шпандау захлопнулись с мелодичным звоном. Для всех, кого привозили в тюрьму, этот звон не предвещал ничего хорошего. Для Берты Лох он, наоборот, был сейчас вестником возвращения свободы. Она сошла с невысоких каменных ступенек и очутилась на улице.