Сталин. Феномен вождя: война с собственным народом, или Стремление осчастливить его любой ценой — страница 8 из 27

[34].

20 июня 1941 года, то есть за день до вторжения вермахта, европейский отдел Госдепа США порекомендовал президенту Ф. Д. Рузвельту не определяться с дальнейшими отношениями с СССР.

В специальном меморандуме Госдепа «О позиции США в отношении СССР в случае войны между Советским Союзом и Германией» президенту США была высказана рекомендация «отказаться признать советское правительство в изгнании или прекратить признавать советского посла в Вашингтоне в качестве дипломатического представителя России, если Советский Союз будет разбит и советскому правительству придется покинуть страну».

Ледяным холодом веет от этих бесстрастных слов сотрудников американского Госдепа, абсолютно уверенных в том, что у сталинского режима нет никаких шансов выжить под ударами гитлеровской армии.

Но такова была действительность тех дней. 15 июля 1941 года английская разведка доносила в Лондон из Москвы, что советское правительство, скорее всего, «может быть захвачено в плен», и оценивала продолжительность советского сопротивления в 1,5–3 месяца.

Более того, Лондон сильно опасался вероятности заключения сепаратного мира между СССР и Германией, некоего подобия ленинского Брестского мира, или создания в России «марионеточного прогерманского правительства», наподобие французского коллаборационистского правительства маршала Петена во Франции, в результате разгрома СССР.

Военный атташе Великобритании в Москве И. Итон сообщал в Лондон, что, скорее всего, советское правительство «может быть захвачено в плен» и потому британскому правительству следует думать о выстраивании в скором будущем своих отношений не с Москвой, а с Берлином.

Фактически, США и Англия с началом германского вторжения списали СССР с политической карты мира.

Аппарат военного атташе в Москве за несколько дней до начала войны в оценке боеспособности РККА акцентировал ее слабости – обескровленный «чистками» командный состав, неграмотные, «безынициативные солдаты», «возможное массовое дезертирство в Прибалтике и на Кавказе».

Но главный порок РККА американские специалисты усматривали в «нехватке современного оснащения, вооружений и техники. Советская армия… не сможет противостоять мобильной армии большой огневой мощи, оснащенной современной техникой и вооружением… Трудно представить боеспособную Красную армию в стране, до сих пор практически неграмотной и технически отсталой». Основным препятствием для «армии вторжения», предсказывали военные разведчики, могут стать лишь «плохие дороги и огромность территории страны».

В силу констатации этой технической отсталости английские военачальники резко возражали против военно-технической помощи России.

«Русские механики, – говорилось в докладе британского маршала авиации А. Гарриса, – не способны к эффективной эксплуатации и ремонту даже знакомой им техники» (Печатнов В. О. Указ. соч. С. 27).

Как и немцы перед войной, американские и английские эксперты глубоко заблуждались в оценке профессионального уровня русских технарей. Судя по всему, от них ускользнула деятельность Сталина в 1930-х годах по преодолению отсталости советских технических кадров.

Западные эксперты в своем высокомерии в этом плане мало чем отличались от гитлеровских, которые тоже недооценили СССР. Вспоминаю, в связи с этим, одну из моих многочисленных бесед с директором Института народнохозяйственного прогнозирования РАН академиком Виктором Ивантером (приводится по магнитофонной записи). «Перед Второй мировой войной педантичные немецкие специалисты, ученые экономисты, – заметил он, – на основе произведенных ими расчетов убедили Гитлера, что русские не смогут произвести требуемого количества боевой техники, чтобы противостоять германской армии. И действительно, по всем теоретическим выкладкам к концу 1944 года наша промышленность не могла выпустить такого количества танков, боевых самолетов, артиллерийских стволов, сколько на самом деле выпустила, учитывая, что к этому моменту СССР потерял южную промышленную базу, рабочую силу и т. д. Однако мы это сделали. И во многом это был результат проведенной в 1930-х годах индустриализации».

Но в отличие от «педантичных немецких специалистов» американские специалисты прозрели быстрее.

Первые же контакты советских техников с американскими специалистами привели тех в изумление.

Проверка хода работ по сборке первых истребителей «Томагавк», доставлявшихся в Архангельск, показала удивительные для американцев результаты. За три с половиной недели сентября 1941 года 50 техников собрали 47 самолетов. Военный атташат американского посольства в Москве докладывал в Вашингтон: «Наши дежурные офицеры в Архангельске ставят их (советских техников) выше армейских техников США по мастерству, смекалке и моральному духу. Они работают под открытым небом, в грязи на ветру и под дождем по 14 часов в сутки… не имея штатного инструмента и технических инструкций… Советская сторона способна очень эффективно использовать и ремонтировать американскую летную технику. Советскому Союзу следует поставлять только лучшие американские самолеты».

Специальный посланник американского президента Аверелл Гарриман в своем радиообращении к соотечественникам из Лондона так подытожит это прозрение западных союзников России: «Нам не нужно беспокоиться о посылаемом нами оборудовании, самолетах и танках. Русские знают, как содержать и эффективно использовать их… Неуклюжий русский мужик стал искусным механиком».

Но в целом ситуация в начале войны из-за просчетов вождя в определении сроков нападения Гитлера на СССР, которые (просчеты) он так никогда и не признал, была настолько тяжелой и в психологическом плане так потрясла Сталина, что 30 июля 1941 года, во время беседы с прибывшим в Москву специальным посланником Рузвельта Гопкинсом, он уведомил последнего, что согласен пригласить на советско-германский фронт войска США «целиком под американским командованием».

Опубликованная в советское время запись этой беседы этих слов не содержит. Неудивительно: за все время правления Сталина никогда, ни на один день, на территории СССР не было иностранных войск под иностранным командованием. Это была редкая для вождя минута слабости, которая всего лишь показывает, насколько действительно трагическим было в тот момент положение страны.

Почему это произошло? Ответ на этот вопрос сегодня уже не является секретом – вследствие репрессий, учиненных вождем против собственной армии во второй половине 1930-х годов.

Часть вторая. Загадка репрессий

Глава 1. До 37-го «От тайги до британских морей Красная армия была всех сильней»

Ошибок своих, совершенных в 1930-х годах, нанесших огромный вред армии и во многом определивших военную катастрофу 1941 года, генсек не признал никогда, скрывшись за пословицей «лес рубят – щепки летят». Однако в действительности, как мы теперь знаем достоверно, эти ошибки были.

В исторической литературе принято считать, что вплотную за строительство новой армии Сталин принялся после Финской кампании, которая продемонстрировала всему миру, но прежде всего руководству гитлеровской Германии, высокую степень непрофессионализма как высшего командования РККА, так и всего офицерского корпуса в целом. Но на деле все началось много раньше. И очень успешно.

Работу по строительству вооруженных сил страны генсек начал почти сразу после смерти Ленина и снятия Троцкого с поста председателя Реввоенсовета. Историческая литература справедливо отмечает, что генсек и индустриализацию-то начал ради технического оснащения армии.

Большую роль в этом деле Сталин отводил вначале Фрунзе, а после его смерти – Тухачевскому.

Диктовалась эта необходимость тем, что после Версальского мирного договора 1919 года, завершившего Первую мировую войну, международная обстановка в Европе выстраивалась таким образом, что к концу 1920-х годов Германия стала неумолимо двигаться к восстановлению своего, разоренного Антантой в 1914–1918 годах, экономического и военного потенциала и нашла себе союзника в лице фашистского режима Б. Муссолини в Италии. Наблюдая за этим неумолимым движением, европейские демократии (Англия и Франция), в желании отвести от себя угрозу военного столкновения с набиравшим силу европейским фашизмом, стремились канализировать эту угрозу на Восток, в сторону, как им казалось, слабой и разоренной Гражданской войной Советской России (СССР).

Однако эту угрозу углядело для себя и политическое руководство СССР. Едва заняв должность генерального секретаря ЦК РКП(б), И. Сталин сразу же обратил свой взор на состояние дел в РККА.

Картина, которая предстала перед его глазами, оказалась просто катастрофичной: вооруженные силы страны к иноземному нашествию не были готовы.

Чтобы убедиться в этом, генсек инициировал создание специальной комиссии по изучению боеспособности армии. В январе 1924 года комиссия ЦК РКП(б) доложила партийному ареопагу: «Красной армии как организованной, обученной, политически воспитанной и обеспеченной мобилизационными запасами силы у нас в настоящее время нет. В настоящем виде Красная армия небоеспособна»[35]. Это был сокрушающий удар по авторитету создателя РККА – Льва Троцкого. Генсек начал готовить ему замену.

Выбор пал на талантливого самоучку М. В. Фрунзе, который во время Гражданской войны успешно командовал несколькими фронтами, а после создал несколько военно-теоретических трудов, на основе которых еще в должности начальника Военной академии РККА приступил к реформированию вооруженных сил республики. В марте 1924 года он был назначен заместителем председателя Реввоенсовета СССР и наркомвоенмора, в апреле – начальником штаба РККА, а в январе 1925-го полностью заменил Троцкого на всех военных постах.

Но Фрунзе (1885–1925) за год работы во главе Красной армии исправить положение не успел. Да можно сказать, и не сумел, так как в реформировании вооруженных сил делал упор не на создание кадровой армии, а на территориально-милицейский принцип и на особую роль политотделов и комиссаров.

После смерти Фрунзе, в конце декабря 1926 года, Сталин вновь ставит вопрос о состоянии подготовки СССР к возможной войне, и политбюро ЦК РКП(б) поручает начальнику штаба РККА М. Тухачевскому провести исследование состояния Красной армии на предмет возможности отпора внешнему агрессору.

В начале 1927 года Тухачевский представил на заседание политбюро ЦК ВКП(б) доклад «Оборона Союза Советских Социалистических Республик», в тексте которого констатировал, что за два прошедших года, когда в 1924 году комиссия ЦК признала, что боеспособной армии у СССР нет и не предвидится, положение только ухудшилось. «Ни Красная армия, ни страна, – категорически заявил он, – к войне не готовы. Наших скудных материальных боевых мобилизационных ресурсов едва хватит на первый период войны»[36].

Вот этот момент и можно считать началом настоящего строительства новых Вооруженных сил СССР.

Предвидение генсека было верным. Уже к середине 1930-х стало окончательно ясно, что западные демократии двигают войну в направлении СССР. А в 1938 году произошло Мюнхенское соглашение Англии, Франции, Германии и Италии о наглом разделе Чехословакии. Эту первую после Первой мировой войны агрессию активно поддержало польское правительство, введя, как и гитлеровская Германия, свои войска на территорию Чехословакии, отхватив под сурдинку целую Тешинскую область. По завершении этого сговора, покидая Мюнхен, британский премьер-министр Чемберлен сказал Гитлеру: «Для нападения на Советский Союз у вас достаточно самолетов, тем более что уже нет опасности базирования советских самолетов на чехословацких аэродромах»[37].

М. Тухачевский задачу, сформулированную Сталиным, понял правильно и еще в 1931 году в своей книге «Памятка красноармейцу на маневрах» активно поддерживал развитие тяжелой промышленности, отмечая, что «в связи с успехами индустриализации СССР неуклонно растет и военная техника в РККА». 4 февраля 1934 года в выступлении на XVII съезде ВКП(б) маршал остановился на этом аспекте подробно. «Победоносное осуществление задачи, поставленной товарищем Сталиным, – говорил маршал, – задачи превращения нашей страны из аграрной в индустриальную, позволило нам не только производить все средства производства, но и позволило нам производить и все необходимые орудия обороны». А дальше разъяснял: «…Я бы хотел на этом вопросе остановиться. Если посмотреть, как протекало снабжение армий во время империалистической войны в наиболее передовых индустриальных странах, то увидите, что военные кадровые заводы играли в этом деле очень небольшую роль. Основная масса производства падала на гражданские заводы, которые кооперировались с военными и давали основную массу производства. Для примера: в Германии производство орудий до войны имело 4 кадровых завода. Во время войны работало на производство орудий 586 частных заводов. Пулеметы: до войны работало 3 кадровых завода, во время войны – 60 частных заводов. Самолеты: до войны работало 16 кадровых заводов, во время войны – 124 завода и т. д. …Сейчас весь капиталистический мир, все капиталистические страны на основе опыта империалистической войны стараются в мирное время проделать всю ту подготовительную работу, на которую они тратили так много времени во время войны, и сейчас мобилизационное развертывание промышленности произойдет в очень короткий срок»[38].

Фактически генсек и маршал пели в унисон. Сталин еще 5 июня 1931 года инициировал постановление ЦК ВКП(б) «О командном и политическом составе РККА», где отмечалось: «ЦК считает основной решающей сейчас задачей в деле дальнейшего повышения боеспособности армии решительное повышение военно-технических знаний начсостава, овладение им в совершенстве боевой техникой и сложными формами современного боя»[39].

Но отношения вождя с талантливым военачальником складывались сложно.

С. Минаков[40] пишет, что 11 января 1930 года М. Тухачевский, командующий войсками Ленинградского военного округа, направляет наркому обороны К. Ворошилову докладную записку с детально проработанными предложениями о необходимости модернизации РККА. Суть этой записки сводилась к предложению резко увеличить численность Вооруженных сил СССР до 260 стрелковых и кавалерийских дивизий, 50 дивизий артиллерии и минометов.

Однако речь в записке командующего округом шла не только об увеличении численности армии. Начальник кафедры оперативного искусства Военной академии Генерального штаба РККА в 1930-х годах Георгий Самойлович Иссерсон[41] так характеризовал этот документ: «В записке Тухачевский говорил, что наша армия в техническом оснащении и развитии авиации отстала от европейских армий. Необходимо, писал он, немедленно приступить к ее полному техническому перевооружению, создать сильную авиацию с большим радиусом действия и бронетанковые силы из быстроходных танков, вооруженных пушкой, и перевооружить пехоту и артиллерию, дать армии новые средства связи (главным образом радиосредства и новые переправочные имущества). Для решения этих задач развивать нашу военную промышленность и построить ряд новых заводов».

На деле в этой записке Тухачевский фактически предлагал альтернативный правительственному (ворошиловскому) оборонный проект. Он предлагал программу, которая смещала военно-экономическую доминанту в оборонную сферу. Это была уже особая концепция развития страны и государства.

Ворошилов тогда всполошился: эта записка показывала полную несостоятельность его как наркома обороны. Два месяца понадобилось ему, чтобы уговорить начальника штаба РККА Б. М. Шапошникова (1882–1945) раскритиковать содержание и основную цель записки командующего ЛВО. Хитрый лис Шапошников был профессиональным военным и прекрасно понимал значимость идей, содержащихся в записке, но к Тухачевскому испытывал сильную неприязнь и потому принял сторону Ворошилова. Это позволило наркому обороны 5 марта 1930 года (два месяца ушло на подготовку) направить генсеку не саму записку Тухачевского, а ее резюме от своего имени и имени Шапошникова, в котором Ворошилов писал: «…Направляю для ознакомления копию письма Тухачевского и справку штаба по этому поводу. Тухачевский хочет быть оригинальным и радикальным. Плохо, что в КА (Красной армии. – Вл. К.) есть порода людей, которая этот радикализм принимает за чистую монету».

Сталин ответил своему наркому через 18 дней (23 марта), но этого времени, судя по ответу, ему недостало, чтобы разобраться в деле по существу. «Я думаю, – отвечает он Ворошилову, – что «план» т. Тухачевского является результатом увлечения «левой» фразой, результатом увле чения бумажным, канцелярским максимализмом. Поэтому-то анализ заменен в нем «игрой в цифири», а марксистская перспектива роста Красной армии – фантастикой. Осуществить «такой план» – значит наверняка загубить и хозяйство страны, и армию. Это было бы хуже всякой контрреволюции…»

Разумеется, Ворошилов тут же направил копию письма Сталина Тухачевскому, упрекнув того в «канцелярском максимализме», а от себя добавил: «Я полностью присоединяюсь к мнению т. Сталина, что принятие и выполнение Вашей программы было бы хуже всякой контрреволюции, потому что оно неминуемо повело бы к полной ликвидации социалистического строительства и к замене его какой-то своеобразной и, во всяком случае, враждебной пролетариату системой «красного милитаризма».

Но этого наркому показалось мало. Чтобы окончательно подорвать моральный авторитет Тухачевского в глазах военных, Ворошилов созвал расширенное заседание Реввоенсовета, на котором поиздевался над «фантазером» Тухачевским и огласил свою оценку записки командующего ЛенВО и письмо Сталина.

Тухачевский обиды не стерпел и 19 июня написал личное письмо Сталину: «Я не собираюсь подозревать т. Шапошникова в каких-либо личных интригах, но должен заявить, что Вы были введены в заблуждение, что мои расчеты от Вас были скрыты, а под ширмой моих предложений Вам были представлены ложные, нелепые, сумасшедшие цифры…»

Судя по этому письму, Ворошилов направил Сталину вовсе не копию записки Тухачевского от 11 января 1930 года, а соответствующим образом препарированную выжимку, снабженную комментарием профессионального военного Шапошникова. Поэтому Тухачевский настойчиво пытается донести до Сталина свою идею в неискаженном виде.

В июле 1930 года во время XVI партсъезда он в кулуарах подходит к Сталину и в коротком разговоре пытается объясниться уже не с Ворошиловым и Шапошниковым, а лично с генсеком, говорит, что Ворошилов исказил его основную идею о модернизации вооруженных сил. Сталин не был бы Сталиным, если бы не сумел понять, что речь идет не о личной склоке, а о судьбе страны. Не имея возможности выслушать Тухачевского в зале заседаний партсъезда, он предлагает тому подробно изложить свою точку зрения в личном письме на свое имя. Тухачевский перерабатывает свои предложения и в декабре 1930 года направляет генсеку личное письмо.

Почему тянул с этим письмом несколько месяцев? Судя по всему, наблюдал за действиями Сталина. А генсек за это время приказал не только увеличить строительство заводов по производству самолетов, но и значительно увеличил число дивизий РККА. И потому 30 декабря 1930 года Тухачевский пишет Сталину:

«Уважаемый товарищ Сталин!

В разговоре со мной во время 16-го партсъезда по поводу доклада Штаба РККА, беспринципно исказившего и подставившего ложные цифры в мою записку о реконструкции РККА, Вы обещали просмотреть материалы, представленные мною Вам при письме, и дать ответ.

Я не стал бы обращаться к Вам с такой просьбой после того, как вопрос о гражданской авиации Вы разрешили в масштабе большем, чем я на то даже рассчитывал, а также после того, как Вы пересмотрели число дивизий военного времени в сторону значительного его увеличения. Но я все же решил обратиться, т. к. формулировка Вашего письма, оглашенного тов. Ворошиловым на расширенном заседании РВС СССР и основанного, как Вы мне сказали, на докладе Штаба РККА, совершенно исключает для меня возможность вынесения на широкое обсуждение ряда вопросов, касающихся проблем развития нашей обороноспособности…»

И далее Тухачевский подробно аргументирует свою точку зрения.

Получив это письмо, Сталин 9 января 1931 года приглашает Тухачевского в Кремль и после длительного разговора принимает все его предложения. А вслед за этим в июне 1931 года генсек назначает Тухачевского заместителем наркома по военным и морским делам, заместителем председателя Реввоенсовета СССР и начальником вооружений РККА. Шапошникова же снимает с поста начальника штаба РККА и направляет командовать Приволжским военным округом. Таким образом, Шапошников заплатил за интригу, созданную Ворошиловым.

7 мая 1932 года Сталин пишет Тухачевскому личное письмо, но копию его (хоть оно и носит личный характер) тем не менее направляет и Ворошилову.

«Т. Тухачевскому: Копия Ворошилову.

Приложенное письмо на имя т. Ворошилова написано мной в марте 1930 года. Оно имеет в виду два документа. а) вашу «записку» о развертывании нашей армии с доведением количества дивизий до 246 или 248 (не помню точно).

б) «Соображения» нашего штаба с выводом о том, что Ваша «записка» требует, по сути дела, доведения численности армии до 11 миллионов душ, что «записка» ввиду этого нереальна, фантастична, непосильна для нашей страны.

В своем письме на имя т. Ворошилова, как известно, я присоединился в основном к выводам нашего штаба и высказался о вашей «записке» резко отрицательно, признав ее плодом «канцелярского максимализма», результатом «игры в цифры» и т. д.

Так было дело два года назад. Ныне, спустя два года, когда некоторые неясные вопросы стали для меня более ясными, я должен признать, что моя оценка была слишком резкой, а выводы моего письма – не совсем правильны…

Мне кажется, что мое письмо не было бы столь резким по тону, и оно было бы свободно от некоторых неправильных выводов в отношении Вас, если бы я тогда перенес спор на эту новую базу. Но я не сделал этого, так как, очевидно, проблема не была еще достаточно ясна для меня.

Не ругайте меня, что я взялся исправить недочеты моего письма с некоторым опозданием. 7.5.32.

С ком. прив. Сталин»[42].

Одновременно с разворачиванием этого эпистолярного детектива полным ходом шла модернизация вооруженных сил. Как свидетельствуют архивы, не было в это время ни одного заседания политбюро ЦК ВКП(б), на котором не рассматривались бы проблемы модернизации армии, снабжения ее новой техникой. Кроме того, каждый вид вооруженных сил и отдельные рода войск стали получать «свои» военные академии. К 1937 году насчитывалось 13 военных академий и 75 училищ и школ. К этому времени 79,6 % командного состава имели законченное среднее и высшее военное образование, а в бронетанковых войсках – 96,8 %, в авиации – 98,9 %, на флоте – 98,2 %.

Генсек начинает приходить к выводу, что дела идут настолько хорошо, что советскую боеготовность уже можно продемонстрировать и потенциальному противнику – буржуазной Европе. В сентябре 1935 года на полях Киевщины впервые в Европе Москва решает провести самые крупные, со времени создания РККА, военные учения по отработке «теории глубокой операции», родоначальником которой был начальник оперативного отдела Генштаба Красной армии В. К. Триандафилов, трагически погибший в авиационной катастрофе в 1931 году.

Сталин придавал такое большое значение этим учениям и был настолько уверен в том, что ему есть что показать Европе, что пригласил на них в качестве наблюдателей многочисленные иностранные делегации, а также и военных атташе посольств всех стран, аккредитованных в Москве.

На этих учениях впервые в мировой военной практике были задействованы в широких масштабах крупные авиадесанты. Отработка таких операций в Красной армии велась с 1930 года, а в 1935 году на Киевщине Красная армия рискнула показать, что называется, товар лицом западным специалистам.

Под руководством командующего Киевским военным округом И. Э. Якира с транспортных самолетов было десантировано 1200 парашютистов, которые после приземления организовали круговую оборону с целью обеспечения взлетно-посадочной полосы для посадки самолетов. Затем несколько групп самолетов высадили еще 2500 человек с вооружением и боевой техникой.

Освоение новых форм и методов борьбы с потенциальным противником не прекращалось и после этих учений. В 1936 году на маневрах в Белорусском военном округе под руководством командующего И. П. Уборевича был высажен еще более крупный десант в районе Минска. Очевидец этих маневров английский генерал (позднее фельдмаршал) Уэйвелл, докладывая своему правительству о выброске воздушного десанта, писал: «Если бы я сам не был свидетелем этого, я бы никогда не поверил, что подобная операция вообще возможна».

Не только англичане отмечали новаторство военачальников Красной армии. 19 мая 1940 года американская «Нью-Йорк таймс», комментируя успехи гитлеровского вермахта по завоеванию европейских государств, писала: «Сочетание немецких парашютных десантов, захватывающих аэродромы, с посадочными десантами, использующими их, является страницей, вырванной из книги о Красной армии, которая первой продемонстрировала эти методы в широких масштабах на маневрах 1936 года».

Отзывы присутствовавших на учениях иностранцев о силе и военном мастерстве Красной армии, показанных на этих учениях, были очень высокими. Французский генерал Луазо: «В отношении танков я полагал бы правильным считать армию Советского Союза на первом месте». Чешский генерал Крейчи: «Наиболее характерным считаю массовое применение больших моторизованных соединений и новую интересную тактику». Итальянский генерал Монти: «Я просто в восторге от применения воздушного десанта».

Г. К. Жуков только в 1943 году решился на крупномасштабное использование военно-воздушного десанта для решения локальной военной операции. И неудачно, десант был почти полностью уничтожен немцами. Он не владел умением, достигнутым еще в 1930-х годах Якиром, Уборевичем и др.

Известный военный историк полковник В. А. Анфилов, подводя итог этим маневрам и последовавшим за ними в 1936 году военным маневрам в Белоруссии, приходит к выводу: «До 1937 года Красная армия превосходила вермахт (рейхсвер) в количественном и качественном отношениях. Главную роль в реорганизации Красной армии сыграл Тухачевский и его сторонники, которых было подавляющее большинство… Тем, что Красная армия к середине 1930-х годов стала хорошо организованной и могучей силой, Сталин был обязан больше всего Тухачевскому. Архивные материалы убедительно свидетельствуют о том, что все сколько-нибудь крупные вопросы, связанные с организацией и вооружением Красной армии, ставились и проводились в жизнь именно им. По его совету Сталин устранил дуализм (командир – комиссар) в Красной армии, так сильно мешавший командованию».

Чтобы завершить с этим сюжетом, стоит добавить, что до 1933 года высшие командиры РККА часто приглашались в Германию для краткой учебы в военных учебных заведениях там и немецкие специалисты неизменно очень высоко оценивали талант и организационные способности русских коллег. В особенности высокой популярностью и авторитетом пользовался в германской военной среде командарм И. Э. Якир. После его участия в командно-штабных учениях в Германии, где он, как правило, оказывался в победителях, немецкие генералы не стеснялись вслух говорить о том, что в случае военного столкновения с РККА они ни под каким соусом не хотели бы иметь своим противником на театре военных действий командарма Якира: опасались.

И вот на этом пике силы и мощи, достигнутой Вооруженными силами СССР к 1937 году, генсек начинает уничтожать достигнутое – на высший командный состав РККА и офицерский корпус вдруг опускается топор беспрецедентных в истории вооруженных сил репрессий. Это было похоже на политическое сумасшествие, потому что в конечном итоге обернулось катастрофой 1941 года.

Расстрел Тухачевского

В архивах не сохранилось свидетельств, которые могли бы охарактеризовать маршала Тухачевского[43]. Ничуть не могут помочь историку и не вызывающие ни у кого, кроме бездумных почитателей Сталина, доверия каллиграфическим почерком заполненные и подписанные самим Михаилом Николаевичем протоколы допросов, в которых он «признается» в измене Родине (первичные протоколы допроса комиссия ЦК КПСС в 1956 году не смогла обнаружить. Видимо, маршал поначалу отрицал свою вину, и потому протоколы были уничтожены).

Но сохранились переданные через третьи-четвертые руки последние слова маршала. Очевидцы расстрела рассказывали, что когда в ночь на 12 июня 1937 года он шел по коридору к расстрельной стенке в подвале здания Верховного суда СССР, то произнес, ни к кому не обращаясь, как бы самому себе: «…Как во сне…» А за минуту до того, как Маршал Советского Союза Семен Буденный повернул его к себе спиной и выстрелил ему из своего нагана в затылок, успел крикнуть: «Не в меня вы стреляете, а в Красную армию!..»

Вместе с Тухачевским в эту ночь были расстреляны командармы: И. Э. Якир, И. П. Уборевич, Р. П. Эйдеман, В. К. Путна, Б. М. Фельдман, В. М. Примаков. В приговоре Специального судебного присутствия Верховного суда СССР присутствовала фамилия командарма Я. Б. Гамарника, покончившего с собой накануне ареста. Всего восемь военачальников. Позже по аналогичным обвинениям (измена Родине) были расстреляны и пять из семи членов Специального судебного присутствия, вынесшие смертный приговор Тухачевскому и другим: командармы Я. И. Алкснис, И. П. Белов, П. Е. Дыбенко, Н. Д. Каширин, также маршал В. К. Блюхер, а также маршал А. И. Егоров.

Немецкая пресса после этого писала: «Сталин распорядился расстрелять восемь лучших командиров РККА. Так закончился краткий период реорганизации командования Красной армии».

Маршал Г. Жуков (1896–1974) в своих мемуарах, не вдаваясь в цифровые выкладки, утверждал, что в 1937-1938 годах Сталин обезглавил армию и деморализовал ее управление[44].

Герой СССР, генерал армии А. В. Горбатов (1891-1973), полководческий талант которого высочайшим образом оценивали маршалы Жуков, Рокоссовский, Василевский, сам прошедший с сентября 1937-го до марта 1941-го нечеловеческие истязания в тюрьме и в сталинском концлагере на Колыме, опубликовал в 1965 году мемуары «Годы войны», где основную причину военной катастрофы 1941 года оценивал так: «Считалось, что противник продвигается столь быстро из-за внезапности его нападения и потому, что Германия поставила себе на службу промышленность чуть ли не всей Европы. Конечно, это было так. Но меня до пота прошибли мои прежние опасения: как же мы будем воевать, лишившись стольких опытных командиров еще до войны? Это, несомненно, была по меньшей мере одна из главных причин наших неудач, хотя о ней не говорили или представляли дело так, будто 1937–1938 годы, очистив армию от «изменников», увеличили ее мощь».

Еще определеннее высказывался маршал А. М. Василевский: «Без тридцать седьмого года, возможно, не было бы вообще войны в сорок первом году. В том, что Гитлер решился начать войну в сорок первом году, большую роль сыграла оценка той степени разгрома военных кадров, который у нас произошел в 1930-е годы»[45].

Наверное, наши полководцы имеют моральное право на такую оценку сталинских репрессий в военной среде в 1937–1938 годах. Основатель Итальянской компартии Антонио Грамши (1891–1937), десять лет проведший в фашистских застенках Муссолини (с 1928 по 1937), захвативший, по времени, начало репрессий военных кадров в СССР, писал в своих дневниках, которые он называл «Тюремными тетрадями»: «Принято говорить о генералах без армии, но в действительности значительно легче создать армию, чем вырастить генералов. Также бесспорно, что уже существующая армия разрушается, если она оказывается без генералов. Между тем если существует группа военачальников, умеющих сотрудничать между собой, хорошо понимающих друг друга и стремящихся к общим целям, то дело не станет и за созданием армии даже там, где ее вовсе не существует».

Убедительной иллюстрацией к этим словам А. Грамши может служить военный конфликт с японцами в 1938 году в районе озера Хасан, а в июне 1939 года в Монголии, в районе реки Халхин-Гол.

29 июля 1938 года в Кремле стало известно, что рота японских военных внезапным ударом захватила в районе озера Хасан сопки Безымянную и Заозерную, с вершины которых на несколько километров в глубину просматривалась советская территория. Командующий 38-й отдельной краснознаменной Дальневосточной армией маршал В. К. Блюхер, легендарный герой Гражданской войны, до этого без удержу превозносившийся советской пропагандой, был захвачен этим событием врасплох и не нашел ничего лучшего, как обвинить в случившемся дальневосточных пограничников (не подчинявшихся ему), предложил заморозить ситуацию и даже отвести пограничников на 4 метра в глубь советской территории от нейтральной пограничной черты. Взбешенный таким поведением командующего Сталин приказал наркому Ворошилову отстранить Блюхера от должности, назначить на его место комкора Г. М. Штерна и восстановить статус-кво. Ценой больших, но бестолковых усилий и больших потерь Штерн 9 августа статус-кво восстановил.

Как позже было отмечено на собранном Ворошиловым Высшем военном совете, в военном столкновении у озера Хасан выявились «огромные недостатки в состоянии Дальневосточного фронта», которые выступавшие на совете объясняли не только ослаблением кадрового состава Дальневосточной армии в результате проведенных там арестов «врагов народа», но и личными упущениями маршала Блюхера (растерянностью, утерей управления войсками и запоем, вследствие чего Сталин в течение трех дней не мог связаться по телефону с командующим армией). 22 августа 1938 года Блюхер был арестован, подвергнут изуверским пыткам, в процессе которых 22 октября 1938 года умер во внутренней тюрьме Лубянки прямо во время допроса.

Всю жизнь делавший карьеру на комиссарско-политическом поприще комкор Штерн в этот раз уцелел, был переведен в Москву, а во время советско-финской кампании был назначен командующим 8-й армией. Однако комиссарское прошлое, то есть отсутствие профессиональных военных способностей, «догнало» его и здесь. Части 8-й армии попали в окружение и были почти полностью уничтожены.

С военной точки зрения Финская кампания стала почти полным повторением хасанских событий, то есть участвовавшие в ней части РККА под командованием таких «полководцев», как Штерн, Мерецков, маршал Кулик и др., проявили потрясающую военно-профессиональную некомпетентность, а в ряде случаев и просто беспомощность[46].

В 1945 году, после Победы над фашистской Германией, из найденных в Берлине архивов стало известно, что окончательное решение о нападении на СССР Гитлер принял именно после советско-финской войны, посчитав, что Красная армия в этом военном конфликте выказала свою полную профессиональную несостоятельность.

Сталин понимал это не хуже Гитлера, но советскому народу надо было показать, что «от тайги до Британских морей Красная армия всех сильней», и генеральный секретарь ЦК в марте 1940 года начал «пригоршнями» раздавать награды военным, которые ещё остались на свободе и в живых после кадрового разгрома 1937–1938 годов. Так, в марте 1940 года президиум Верховного Совета СССР «за образцовое выполнение боевых заданий командования в советско-финляндской войне» присваивает звание Героя Советского Союза комкору Г. М. Штерну, маршалу Г. И. Кулику, генералу К. А. Мерецкову и др., а генерал-полковнику С. К. Тимошенко присвоил звание Маршала Советского Союза.

Однако Штерну это не помогло. После зимней войны он был назначен начальником Управления ПВО РККА, но после того, как 15 мая 1941 года немецкий транспортный самолет неожиданно беспрепятственно преодолел границу СССР и приземлился на Тушинском аэродроме в Москве (по неофициальным сведениям, летчик доставил личное письмо Гитлера Сталину), Штерн был арестован, а 28 октября 1941 года по личному приказу Берии расстрелян в куйбышевской тюрьме.

Трагичной оказалась и судьба маршала Кулика.

В июне 1939 года последовало новое столкновение с японцами в Монголии на реке Халхин-Гол, где Кулик «отличился» как замнаркома обороны. С 26 мая по 2 июля японцы захватили территорию на правом берегу реки Халхин-Гол. Командиров, которые были бы способны выправить положение, в распоряжении генсека не оказалось: все были либо расстреляны, либо рассованы по лагерям и тюрьмам, как Рокоссовский или Горбатов[47]. Поэтому Кулик, с четырьмя классами церковно-приходской школы за плечами, в 1938 году был назначен замнаркома обороны и послан на Забайкальский фронт в помощь командарму Штерну. Но новоиспеченный маршал опять натворил командных ошибок. Ворошилов объявляет ему выговор и отзывает в Москву.

После нападения Гитлера на СССР Сталин посылает Кулика на Западный фронт для помощи командованию 51-й армии. Но маршал попадает в окружение, из которого через две недели выходит в одиночку, сбросив все документы и военную форму. Тем не менее в ноябре Сталин лично направляет его в Керчь в помощь командованию 54-й армии. По его приказу Керчь сдана немцам. За этот «подвиг» Сталин лишил его звания маршала СССР, звания Героя СССР, разжаловал в генерал-майоры. К 1945 году Кулик дослуживается до генерал-лейтенанта, но потом снова разжалован до генерал-майора. В 1947 году арестован за «кухонные разговоры» с критикой Сталина. В 1950 году расстрелян.

Каким образом РККА оказалась в такой ситуации?

Большинство авторов сталинианы справедливо указывают на масштабность «чистки» в командных рядах РККА. Но здесь наблюдается довольно большая путаница, в особенности со стороны не столько историков, сколько публицистов. Казалось бы, нужно опираться на документы, но документов на этот счет не так уж много. Среди главных:

– дела арестованных тех лет и

– справка комиссии ЦК КПСС от 1964 года, возглавляемой председателем парткомиссии ЦК КПСС Н. М. Шверником (1888–1970).

Что касается первых, то сразу следует сказать, что в архивах историкам открыты только некоторые протоколы допросов обвиняемых. Много лет работая в архивах, могу засвидетельствовать, что сами уголовные дела остаются недоступны историкам до сегодняшнего дня. Да и существовали ли они вообще, эти «дела», как классические?

Валентин Лесков, автор книги о Тухачевском[48], не смог, например, обнаружить в деле Тухачевского и других краскомов постановлений прокуроров на арест. Существует только справка комиссии президиума ЦК КПСС «О проверке обвинений, предъявленных в 1937 году судебными и партийными органами тт. Тухачевскому, Якиру, Уборевичу и другим военным деятелям, в измене родины, терроре и военном заговоре»[49]. Документ из 135 машинописных страниц оправдывает всех осужденных и подписан председателем комиссии Н. Шверником и ее членами A. Шелепиным, З. Сердюком, Н. Мироновым, Р. Руденко и В. Семичастным.

В публицистике же гуляют самые разные цифры. В стремлении эпатировать читателя публицисты нередко действуют по принципу: кто больше?

Так, Л. Млечин пишет о 44 тысячах арестованных командиров, из которых 39 тысяч, пишет он, были расстреляны[50].

Эмигрировавшие в 1980 году в США бывший научный сотрудник Центрального государственного архива Советской армии СССР (ЦГАСА) Ю. Геллер и публицист B. Рапопорт утверждают, что «за два года чистки (1937 и 1938) было репрессировано приблизительно 100 тысяч человек»[51].

(Справочно стоит заметить, что на начало 1937 года списочная численность начальствующего состава РККА составляла 142 427 человек.)

Не так уж далеко от публицистов в этом вопросе отстают и профессиональные историки. Так, доктор исторических наук, бывший секретарь ЦК КПСС А. Н. Яковлев незадолго до смерти, в 2005 году, заявил: «Более 70 тысяч командиров Красной армии было уничтожено Сталиным еще до войны»[52]. Доктор исторических наук, руководитель Центра военной истории Института российской истории РАН Г. А. Куманев пишет о 50 тысячах репрессированных[53], академик РАН А. М. Самсонов – о 43 тысячах[54], Д. А. Волкогонов – о 40 тысячах уничтоженных командиров[55].

Особняком в этом списке стоит единственное в своем роде, признанное в среде историков достоверным фундаментальное исследование д. и. н., академика РАЕН, полковника Олега Федотовича Сувенирова (1917–1999), участника войны, который, опираясь на многолетнюю работу в архивах, сообщил, что в 1937–1938 годах увольнениям из Вооруженных сил по различным основаниям, арестам и расстрелам было подвергнуто 28 685 командиров РККА и 5616 человек из Военно-морского флота и из Военно-воздушных сил, то есть всего 34 301 человек[56]. Но Сувениров подверг исследованию архивные документы только за указанный период. А репрессии военных командиров начались раньше 1937 года и продолжались вплоть до октября 1941 года (последний расстрел высших командиров РККА был совершен в октябре 1941 года в Куйбышеве, Саратове и Воронеже)[57].

На мой взгляд, при всем недостатке документальной базы по рассматриваемой теме при определении цифр подвергнутых репрессиям краскомов в 1930-х годах следует все же исходить не из оценочных суждений, а из архивных документов. По крайней мере, из тех, что имеются. Хотя следует оговориться, что точных цифр репрессий в среде военных мы, по-видимому, уже не сможем узнать никогда: в справке Шверника 1964 года, над которой, по заданию Хрущева, несколько лет работали специалисты ЦК КПСС, КГБ СССР и другие эксперты, четко сказано: «В архивных материалах НКВД СССР и Наркомата обороны СССР нет точных статистических данных о числе арестованных военнослужащих за 1937–1938 годы».

Поэтому в справке подчеркивается, что речь может идти только о «некоторых документах», которые помогают «определить размах репрессий в отношении военнослужащих».

Имеется небольшое число и других документов. В Российском государственном военном архиве (РГВА) хранится отчет заместителя наркома обороны СССР Е. А. Щаденко маршалу Ворошилову (наркому), датированный апрелем 1940 года, о количестве арестованных и уволенных в 1937–1939 годах командиров PKKA[58]. В отличие от всех пишущих на эту тему справка, подписанная Щаденко, отличается точностью и даже детальностью сведений. Она сообщает обо всех краскомах, покинувших за этот период РККА, а не только об арестованных, то есть и о тех, кто выбыл из списочного состава по причине естественной смерти, болезни, инвалидности, по причине пьянства, хулиганских действий, морального разложения, расхищения имущества и даже просто из-за подозрения в том, что тот или иной командир мог быть шапочно знаком с заговорщиками.

Сообщается также, что в соответствии с директивой НКО СССР от 24.06.1938 № 2 200 из армии были уволены все инонациональные командиры, кроме евреев (поляки, немцы, латыши, литовцы, финны, эстонцы, корейцы и др.), а также уроженцы заграницы или как-либо связанные с заграницей[59].

С учетом всех этих категорий причин выбытия из армии действительная картина политических репрессий краскомов, нарисованная вышеупомянутыми авторами, существенным образом меняется.

В 1937 году, сообщает справка Щаденко, по доказательной базе арестовано было 4474 командира, а по оговорам – 11 104 человека, из числа которых в 1938–1939 годах было восстановлено в армии 4338 человек. Весь списочный состав командиров в 1937 году состоял из 142 427 человек. Эти данные никак не коррегируются с утверждениями, что в ходе репрессий был уничтожен «весь офицерский корпус РККА»[60], или не менее 50 %[61].

Щаденко сообщает Ворошилову, что в ходе этих процессов в 1936–1939 годах «было большое количество (командиров) арестовано и уволено несправедливо. Поэтому много поступило жалоб в Наркомат обороны, в ЦК ВКП(б) и на имя тов. Сталина. Мною, – пишет Щаденко, – в августе 1938 г. была создана специальная комиссия для разбора жалоб уволенных командиров, которая тщательно проверяла материалы уволенных путем личного вызова их, выезда на места работников Управления, запросов парторганизаций, отдельных коммунистов и командиров, знающих уволенных, через органы НКВД и т. д. Комиссией было рассмотрено около 30 тысяч жалоб, ходатайств и заявлений. По результатам работы Комиссии всего было восстановлено 11 178 человек»[62], то есть более одной трети от всех, подвергшихся увольнению из РККА.

Таким образом, доля репрессированных командиров от общего их списочного состава в 1937–1940 годах составила, согласно справке Щаденко, 3,1 %. С 1939 года начался обратный процесс – командиров стали освобождать из заключения и восстанавливать в армии.

А сейчас о том, какими методами НКВД (нарком внутренних дел Ежов Н. И. (1895–1940) осуществлял указания Сталина о «чистке» в армии. Вот типичный пример.

«Прошу меня расстрелять, но не бить!»

Эти слова принадлежат К. И. Душенову, бывшему командующему Северным флотом. Арестован 22 мая 1938 года.

В письме председателю Совнаркома В. М. Молотову от 23 мая 1938 года за номером 267 Душенов пишет:

«…22 часа ко мне применяли жестокие физические методы воздействия, и я в почти бессознательном состоянии, в результате внутреннего кровоизлияния, написал под диктовку следствия ложное заявление, что я – заговорщик и предатель. Через 5 дней тех же методов я подписал заранее написанный протокол, где указано более 30 человек командиров, якобы моих сообщников, которых после арестовали.

В течение года я три раза отказывался от ложных протоколов, но все три раза ко мне применяли физические методы воздействия, и я вновь подписывал ложь… В итоге меня 5 раз били 9 человек. Я не враг народа, не заговорщик, не вредитель и не террорист. Я бывший рабочий, старый матрос крейсера «Аврора», секретарь судового комитета в Октябрьские дни, брал Зимний дворец…

Я всем сердцем Вас прошу, не можете ли сделать так, чтобы меня не били… прошу меня расстрелять, но не бить…

Если Вы не найдете возможным вмешаться в это дело, то прошу сделать так, чтобы хотя бы за это заявление меня не били. Я опасаюсь, что следствие может рассмотреть его как провокацию».

В справке Шверника в 1964 году написано: «Однако это 267-е заявление Душенова, направленное Молотову, было оставлено им без внимания, а сам Душенов, член КПСС с 1919 года, после почти двухлетнего содержания в тюремном заключении, после серии пыток и издевательств в феврале 1940 года был осужден к расстрелу» (уже при Берии).

Били не только бывшего матроса с «Авроры». Били всех. «Физические методы воздействия» на арестованных военачальников, как аккуратно предпочитают называть применяемые к арестованным пытки авторы справки – Шверник, Шелепин, Семичастный, Руденко, Сердюк и Миронов, – были главным инструментом выбивания «признаний» о якобы совершенных военачальниками «преступлений» в процессах 1930-х годов. Так, Блюхера в Лефортовской тюрьме пытали при личном участии Л. Берии (справка). Бывший замначальника Лефортовской тюрьмы Харьковец в 1957 году сообщил:

«Применение физических методов воздействия при допросах заключенных началось при Ежове, который лично подавал пример следователям. Узаконилось это и стало широко применяться при Берия.

Я однажды лично был свидетелем, как он с Кобуловым в своем кабинете избивали резиновой дубинкой заключенного Блюхера».

Бывший начальник Лефортовской тюрьмы Зимин в 1957 году дал письменные показания: «Часто на допросы приезжали и наркомы НКВД, как Ежов, так и Берия, причем и тот, и другой также применяли избиение арестованных. Я лично видел – Ежов избивал арестованную Каплан, как Берия избивал Блюхера, причем он не только избивал его руками, но с ним приехали какие-то специальные люди с резиновыми дубинками, и они, подбадриваемые Берия, истязали Блюхера, причем он сильно кричал: «Сталин, слышишь ли ты, как меня истязают?!» Берия же в свою очередь кричал: «Говори, как ты продал Восток!»

Замкомандующего войсками Московского военного округа комкор Фельдман был арестован 15 мая 1937 года. Следователем Ушаковым (настоящая фамилия Ушамирский) сломлен на допросах психологически и физически. 16 мая он показал, что в военно-троцкистскую организацию его вовлек в 1934 году Примаков, а через 3 дня «исправил» показания и заявил, что в 1932 году это сделал Тухачевский. Про этого следователя арестованный в 1938 году член Военного совета Тихоокеанского флота корпусной комиссар Волков Я. В., выживший в чистках, в объяснениях в КПК при ЦК КПСС от 30 декабря 1961 года за 2 года до смерти писал:

«Что я могу сказать об З. Ушакове… Преступник, бандит, кретин, это слабые слова – просто изверг, выродок рода человеческого. ‹…›

Я на 2-м или 3-ем допросе заявил Ушакову, что теперь, как никогда, я понял, как фабрикуются враги народа и изменники родины… просил поскорее меня расстрелять, чтобы не мучить меня и не терять время ему, а на провокацию я не пойду, чего бы мне это ни стоило. На это мне Ушаков ответил, что не таких, как я, фашистская б…, раскалывали… что мне показали только подготовительный класс, в дальнейшем будет показана московская техника, и не родился еще тот, кто бы устоял против этой техники и не раскололся… Первую неделю, а может быть и больше, Ушаков лично с остервенением зверски избивал меня до потери сознания резиновой дубинкой… а затем передавал меня в руки «молотобойцам», которые по его указанию в соседней комнате меня били всюду и везде».

Пытки ломали психику и волю почти всех арестованных военкомов.

Комкор Фельдман уже через 2 недели допросов писал следователю Ушакову (Ушамирскому): «…Зиновий Маркович! Начало и концовку заявления я написал по собственному усмотрению. Уверен, что Вы меня вызовете к себе и лично укажете, переписать недолго… Благодарю за Ваше внимание и заботливость – я получил 29-го печенье, яблоки, папиросы и сегодня папиросы, откуда, от кого, не говорят, но я-то знаю, от кого. Фельдман. 31.V.37 г.».

В справке Шверника отмечено, что некоторые заявления арестованных с изложением фактов беззакония, имевших место в НКВД, были доложены Сталину. На них имеются личные пометки Сталина, однако, отмечается в справке, никаких мер по прекращению творящихся в НКВД преступлений принято не было.

А вот как был обвинен в заговоре начальник Генерального штаба РККА, первый заместитель наркома обороны маршал А. И. Егоров.

В декабре 1937 года состоялся дружеский ужин, на который Егоров пригласил заместителя наркома обороны по кадрам начальствующего состава РККА Е. А. Щаденко (сподвижника Буденного, члена Реввоенсовета 1-й Конной) и начальника Центрального военно-финансового управления РККА А. В. Хрулева (впоследствии знаменитого начальника тыла Красной армии).

К концу ужина маршал Егоров вдруг заговорил о том, что в военной и исторической литературе явно недооценивается его, Егорова, историческая роль в период Гражданской войны, и делается это за счет того, что незаслуженно возвеличивается роль Сталина и Ворошилова.

От автора. Трудно понять такой демарш со стороны Егорова. Уже вовсю шли аресты и расстрелы десятков военачальников, выдвинувшихся в годы Гражданской войны. Он прекрасно знал, что Щаденко является ярым сторонником Буденного и Ворошилова. И вдруг такая откровенная фронда в адрес сразу и Сталина, и Ворошилова! Зачем ему это было надо?! Такое можно было сотворить только спьяну.

Доносы на маршала Егорова в адрес Ворошилова, Сталина и в НКВД от участников этой пьянки поступили в тот же вечер…

Уже 25 января 1938 года политбюро ЦК ВКП(б) и СНК СССР приняли постановление по маршалу Егорову (протокол политбюро № 257), где говорилось, что «первый заместитель Народного комиссара обороны СССР т. Егоров в период его работы на посту начальника штаба РККА работал крайне неудовлетворительно, работу Генерального штаба развалил», «кое-что знал о существующем в армии заговоре, который возглавлялся шпионами Тухачевским, Гамарником и другими мерзавцами из бывших троцкистов, правых, эсеров, белых офицеров и т. п. Судя по этим материалам, т. Егоров пытался установить контакт с заговорщиками через Тухачевского, о чем говорит в своих показаниях шпион из эсеров Белов».

И резюме: «т. Егоров безосновательно, не довольствуясь своим положением в Красной армии, кое-что зная о существующих в армии заговорщических группах, решил организовать и свою собственную антипартийного характера группу, в которую он вовлек т. Дыбенко и пытался вовлечь в нее т. Буденного».

В постановлении Ворошилову рекомендовалось освободить Егорова от занимаемой должности, поставить вопрос о выводе маршала из кандидатов в члены ЦК и направить его командующим «одного из не основных военных округов». Подписали постановление председатель СНК СССР Молотов и секретарь ЦК Сталин.

Никуда, конечно, Егорова больше не назначили. Два месяца он просидел в своей квартире практически под домашним арестом. За это время в НКВД на основании показаний арестованных военачальников было создано уголовное дело на Егорова. Вскоре его исключили из ЦК (постановление пленума ЦК от 2 марта 1938 года, путем опроса, подписал Сталин), арестовали и уже через неделю «в результате, – как утверждается в справке Шверника, – применения к нему физических методов воздействия Егоров вынужден был дать вымышленные показания в своей антисоветской деятельности. Кроме того, он оговорил целый ряд военнослужащих». 23 февраля 1939 года по приговору суда был расстрелян.

Было ли известно узкому кругу руководства страны, что арестованных военачальников подвергают в НКВД при допросах пыткам и истязаниям? Было известно. 28 июня 1938 года сотрудник особого отдела НКВД по Забайкальскому военному округу Зиновьев направил заместителю наркома внутренних дел СССР письмо, где сообщал:

«Примерно 7 месяцев тому назад у нас в аппарате Особого отдела ЗабВО привита другая практика – теория, бить можно кого угодно и как угодно…

Большое количество арестованных по военно-троцкистскому заговору при допросах подвергалось избиению, посадке на кол, приседанию, стойке в согнутом положении головой под стол.

Я лично считал, и сейчас считаю, что такие методы допроса неправильные, ибо они не только наши органы компрометируют, показывают нашу слабость и неумение разоблачить на следствии иначе врага, но и способствуют врагу нас провоцировать, давать ложные показания, клеветать на честных людей…

Настоящим письмом докладываю Вам, что избивали многих, трудно сказать сколько, скажу только, что из 168 человек, дела на которых уже Вам доложены, больше трети в той или иной степени подвергли избиению, в том числе и больших людей: Гребенник – бывший нач. ПУОКРА, Невраев – бывший зам. нач. ПУОКРА… и ряд других. Били по разным причинам: не дает показаний, отказывается от показаний, не хочет свои показания подтверждать на очной ставке».

Письмо до адресата дошло. Автор письма был арестован и в 1939 году расстрелян. Есть и другие документальные подтверждения, свидетельствующие о том, что речь шла не об издержках, а о хорошо осознанной генсеком политике.

В нулевые годы 3-го тысячелетия в архиве был найден подписанный Сталиным текст шифротелеграммы секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, наркомам внутренних дел, начальникам УНКВД, где Сталин инструктирует: «…ЦК ВКП стало известно, что секретари обкомов-крайкомов, проверяя работников УНКВД, ставят им в вину применение физического воздействия к арестованным как нечто преступное. ЦК ВКП разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП. При этом было указано, что физическое воздействие допускается как исключение и притом в отношении лишь таких явных врагов народа, которые, используя гуманный метод допроса, нагло отказываются выдать заговорщиков, месяцами не дают показаний, стараются затормозить разоблачение оставшихся на воле заговорщиков, – следовательно, продолжают борьбу с Советской властью также и в тюрьме. Опыт показал, такая установка дала свои результаты, намного ускорив разоблачение врагов народа… ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа как совершенно правильный и целесообразный метод. ЦК ВКП требует от секретарей обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, чтобы они при проверке работников НКВД руководствовались настоящим разъяснением. Секретарь ЦК ВКП(б) И. Сталин»[63].

Утверждал ли генсек самолично «расстрельные списки»? И на этот вопрос есть документальные ответы.

В справке Шверника приведены многочисленные собственноручные резолюции Сталина на протоколах первоначальных допросов арестованных военных от 5 августа 1937 года: «Арестовать: 1) Каширина. 2) Дубового. 3) Якимовича. 4) Дорожного (чекист). 5) и других (см. показания). И. Сталин».

От 11 ноября 1937 года:

«Т. Смирнову (ПУР) и Щаденко.

Обратите внимание на показание Ланды. Видимо, все отмеченные (названные) в показании лица, пожалуй, за исключением Мерецкова и некоторых других – являются мерзавцами. И. Сталин».

От 25 сентября 1937 года. «Тов. Ежов. Надо немедля арестовать всех названных Акоповым армян-военных (см. в тексте). И. Сталин».

В ноябре 1937 года НКВД СССР предоставил Сталину список из видных деятелей Красной армии под заголовком «Москва-центр» на 292 человека с предложением о расстреле. Сталин список утвердил.

В июле 1938 года Ежов направил Сталину список из 139 человек. В сопроводительной записке, исполненной карандашом на клочке бумаги, Ежов написал: «Сов. секретно, тов. Сталину. Посылаю список арестованных, подлежащих суду Военной коллегии по первой категории. Ежов. 26.VII.1938 г.».

На списке имеется резолюция: «За расстрел всех 138 человек. И. Ст., В. Молотов». Из списка был вычеркнут маршал Советского Союза Егоров, который был расстрелян позже.

Таких списков были десятки. Все они рассматривались Сталиным, Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым.

Но было бы неправильным ответственность за эти преступления возлагать только на Сталина и его ближайшее окружение. Ответственность за это несут и многочисленные те, кто из соображений карьеризма, зависти и т. д. принимал решения об арестах честных военных профессионалов, кто расправлялся с вообще прогрессивно мыслящими умными людьми, способными управлять порученным им делом.

Все эти люди, типа работавшего в то время следователем родного брата Якова Свердлова, должны быть не только названы по именам, но и публично осуждены. Никто из них не должен прикрываться именем Сталина. Эту вакханалию уничтожения «людей со своим собственным мнением, людей, которые не боялись его высказывать, наиболее эффективных людей, цвет нации» (эти слова принадлежат В. В. Путину, высказаны им 30 октября 2007 года на месте массового расстрела людей на Бутовском полигоне) проводили в жизнь многие, выдвинутые большевистской партией в руководящий слой общества из числа тех, кто по жизни находился в самом низу социальной лестницы.

Об одном из таких типичных случаев, когда человек осознал, что он творил в те годы, слишком поздно, только когда сам встал к стенке, рассказывает один документ, хранящийся в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ): речь идет о бывшем полковнике, не имевшем даже среднего образования, бывшем следователе по особо важным делам НКВД СССР в 1930-х годах Б. В. Родосе.

26 февраля 1956 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Б. В. Родоса «подвергнуть расстрелу с конфискацией лично принадлежащего ему имущества и лишением» всех государственных наград. В приговоре записано:

«Родос, связанный с Берия и Кобуловым долголетней вражеской деятельностью против коммунистической партии, принял в октябре 1941 участие в террористической расправе, организованной Берия над негодными ему людьми.

По преступному распоряжению Берия в октябре 1941 года в гор. Куйбышеве были расстреляны: член ЦК ВКП(б), депутат Верховного совета СССР, генерал-полковник Штерн; кандидаты в члены ЦК ВКП(б) и депутаты Верховного совета СССР генерал-полковник Локтионов и генерал-лейтенант авиации дважды Герой Советского Союза Смушкевич; депутат Верховного совета СССР, начальник ВВС Красной армии, Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Рычагов; генерал-майор Савченко; профессор, доктор технических наук, зам. начальника вооружения и снабжения ВВС Сакриер; депутат Верховного совета СССР Проскуров; начальник управления стрелкового вооружения Главного артиллерийского управления Склизков; начальник военной академии генерал-лейтенант Арженухин; генерал-майор Каюков; секретарь Омского обкома ВКП(б) Булатов; Засосов, Володин, Соборнов, Таубин, Розов, Розова-Егорова, Голощекин, Нестеренко, Фибих.

Родос в это время был в гор. Куйбышеве и руководил следствием по некоторым делам на указанных выше лиц и заведомо знал, что распоряжение Берия о расстреле этих лиц преступно, а ссылка в распоряжении на приговор суда является обманом, так как приговоры на этих лиц не выносились. Несмотря на это, Родос присутствовал при передаче указанных лиц из тюрьмы в комендантскую группу и подписал акт о расстреле.

Чтобы скрыть это злодеяние и придать ему внешнюю видимость правомерного действия, Родос в феврале 1942 года по указанию другого сообщника Берия – Влодзимирского сфальсифицировал так называемые заключения о расстреле каждого из указанных лиц, ложно сославшись на виновность их в тяжких контрреволюционных преступлениях и особые указания.

Таким образом, Военная коллегия Верховного суда СССР устанавливает виновность Родос в соучастии в злонамеренном, террористическом истреблении в угоду Берия крупных военных деятелей, советских и партийных работников, совершенном перед началом и в первый год Великой Отечественной войны».

В 1956 году Военная коллегия Верхсуда СССР адекватно определила бессудный расстрел опытных видных военных, советских и партийных работников как акт терроризма в то время, когда под натиском гитлеровской военщины армия проигрывала одну за другой битвы в военном столкновении с вермахтом именно из-за отсутствия по всем направлениям опытных кадров. Сталин именно в этот момент, в конце июля 1941 года, постоянно в изнеможении горько сетовал: «Людей нет, кому поручишь… Людей не хватает».

Характерно, что в 1956 году Военная коллегия Верхсуда СССР пришла к выводу, что все это происходило «в угоду Берия». Внешне так оно и выглядело, опубликованы на этот счет и соответствующие документы за подписью Берии. Вот только не все здесь так однозначно просто, как это представила Военная коллегия Верхсуда в 1956 году. Да, действительно, в архивах хранятся документы, подтверждающие, что в начале войны бессудные расстрелы военачальников по личной своей инициативе совершал наркомвнудел Л. Берия. Но в 2012 году в РГАСПИ был обнаружен документ, проливающий свет на эти преступления: распоряжения Берии на этот счет отдавал Сталин.

Родос, как и другие следователи НКВД, совершавшие уничтожение военных кадров, в 1950-х годах были приговорены судами к расстрелу. Почти все они подавали ходатайства о помиловании. Все (все!) эти ходатайства представляют собой документы, свидетельствующие о крайне низком уровне интеллектуального, и вообще всякого, развития этих людей, о полном отсутствии у них каких-либо моральных и нравственных границ в поведении. Но ходатайство о помиловании, написанное рукой Родоса, привлекло мое внимание попыткой этого палача выйти на уровень обобщения норм поведения представителей правоохранительных органов того, сталинского, времени. Предлагаю читателю познакомиться с выдержками из этого ходатайства.

Из «Ходатайства о помиловании осужденного к расстрелу Б. В. Родоса от 28 февраля 1956 г. в президиум Верховного совета СССР» (на 10 страницах): «Я действительно виновен перед партией. Фактически допускавшиеся мною в период работы в центральном аппарате НКВД (с 1938–1944 гг.) незаконные действия нельзя иначе рассматривать, как преступления. Я действительно, как и многие другие работники НКВД того периода, по указаниям, исходившим от Берия, Меркулова и Кобулова, применял к арестованным меры физического воздействия с целью получения от них признательных показаний, что приводило (как это теперь до конца полностью установлено) к фальсификации, а следовательно, и к невинным жертвам».

«В результате этих грубейших нарушений социалистической законности получались от арестованных признательные показания, арестованных затем судили, и по их делам выносились (в абсолютном большинстве случаев) обвинительные приговоры.

При иных условиях работы того периода, если не лично у меня, недостаточно политически развитого человека, то у других работников НКВД могли возникнуть сомнения в правильности действий Берия, сомнения в правдивости получаемых от арестованных показаний. Однако условия работы в то время сложились трагически… Следственные работники знали и не могли не принимать во внимание того, что все проводимые Берия аресты санкционировали соответствующие прокуроры, заведомо зная о массовых случаях применения в НКВД мер физического воздействия к арестованным, прокуроры и сами не принимали действенных мер борьбы с этим злом и не докладывали об этом руководителям партии и правительства. Еще в те времена в наблюдательных производствах находилось много сигналов, заявлений арестованных о допускавшихся в следствии по их делам грубейших нарушениях. Однако этим серьезнейшим сигналам соответствующие руководящие работники прокуратуры почему-то хода не давали…

Следственные работники НКВД того периода (в том числе и я) не могли не видеть того, что прокуроры, знающие о массовых случаях применения к арестованным мер физического воздействия, не только действенно не реагируют на эти нарушения, но неизменно утверждают обвинительные заключения и направляют дела в суд. Не было, пожалуй, ни одного такого случая, что прокуроры прекратили или возвратили на доследование какое-нибудь дело центрального аппарата НКВД, как не было ни одного факта опротестовывания прокурорами (в порядке надзора) необоснованно вынесенных судами обвинительных приговоров… Из этого работники НКВД делали вывод, что и прокуроры, и работники судебных органов не сомневаются в правильности получавшихся тогда от арестованных показаний».

«Но разве я предавал этих людей суду? Нет, не я, а соответствующие работники прокуратуры, которые после ознакомления с материалами этих дел утверждали обвинительные заключения, они же, и только они предавали арестованных суду.

Если я – неуч и не имеющий юридического образования – не мог (по утверждению обвинителя) не знать и не видеть, что показания перечисленных арестованных носят явно ложный характер, то почему работники прокуратуры, имеющие высшее общее, политическое и юридическое образование, а также большой практический опыт в следственной работе, не видели и не знали явно ложного характера показаний этих и др. арестованных и предавали их суду? Если же они этого не видели, то тем более не мог этого видеть я – человек с действительно ограниченными или, во всяком случае, невысокими познаниями»[64] (курсив мой. – Вл. К.).

Президиум Верховного Совета СССР в помиловании Б. В. Родосу отказал, он был расстрелян 18 марта 1956 года.

Молох репрессий работал безостановочно. Остановить этот процесс мог только генеральный секретарь ЦК партии в тех условиях. Не остановил. Наоборот, стимулировал его.

И сколько бы российское общество и власти ни откладывали вопрос о личной ответственности тех, кто эти массовые репрессии осуществлял, уйти от публичного общественного осуждения они не должны. У Сталина своя ответственность, у них, у каждого – своя.

Личную ответственность должен Сталин нести и за то, что после осуждения так называемых врагов народа репрессиям были подвергнуты жены, дети, родители арестованных. Так, после расстрела командующего Западным особым военным округом генерала армии Павлова в июле 1941 года его жену лишили всех прав, сослали в заштатный сибирский городок и определили на работу ассенизатором. Кому надо было так унижать ни в чем не повинную женщину? Лично Сталину? Или тем холуям, кто хотел этим выказать свою преданность режиму?

Уничтожение командных кадров РККА в самой среде военных объяснения не находило. Эта кампания не поддавалась логическому объяснению. Среди арестованных военачальников и командиров, в том числе и среди тех, кто уже подписал «признания» в собственном участии в так называемом «военном заговоре», по «тюремному радио» получил распространение ропот, что никакого заговора не было и нет, что на самом деле кто-то в политических верхах просто поставил себе целью уничтожить вообще все опытные командные кадры в армии (справка).

Никто не верил, что за всеми репрессиями стоял сам Сталин.

Терялись в догадках, думали на НКВД, считая, что чекисты просто ревновали военных с точки зрения борьбы за собственное влияние в глазах политической верхушки. Думали на Ворошилова и Буденного, считая, что те, опасаясь за свое властное положение, затеяли кампанию по устранению профессиональных кадров.

Некоторые известные историки и сейчас так считают. Так, Юрий Жуков утверждает, что концепцию «заговора военных» создал лично Н. Ежов, постарался обосновать ее, арестовав на свой страх и риск военачальников и выбив из них «признательные показания». Так сказать, на блюдечке поднеся этот «подарок» Сталину.

Думается, однако, что Ежов сделал это только потому (а точнее: Ежову удалось это только потому), что этого хотел сам Сталин[65].

Сталин и Тухачевский: был ли заговор

В справке Шверника о «деле Тухачевского» утверждается: «…Никаких достоверных доказательств о наличии заговорщиков среди руководящих военных кадров не было». «Суд не истребовал никаких объективных документальных доказательств и свидетельств, необходимых для оценки правильности тех или иных обвинений, не вызвал никаких свидетелей и не привлек к рассмотрению дела авторитетных экспертов». «Никаких объективных доказательств совершения вредительских актов обвиняемыми в материалах дела нет». Иными словами, Сталина совершенно не интересовала доказательная сторона тех обвинений, которые чекисты предъявили Тухачевскому.

Со времени той трагедии прошло много десятков лет. Но общей позиции в отношении того, был «заговор военных» или его не было, устоявшегося мнения среди историков и публицистов до сих пор не выработано. Есть исследователи, и их немало, кто считает, что заговор военных был. Так, С. Рыбас в дилогии «Сталин. Судьба и стратегия» по этому поводу меланхолично замечает: «До сих пор в историографии главенствует мнение, что в действительности никакого заговора не было, а имел место некий «протозаговор», то есть встречи высокопоставленных военных руководителей, выражавших недовольство политикой сталинской группы, а также конфликт Тухачевского, Уборевича, Якира с Ворошиловым. Другие историки базируются на материалах следствия и косвенных уликах и считают, что заговор все-таки был»[66].

Некоторые авторы подходят к делу еще проще: «Но был ли заговор? Сталин считал: был. И это означает, что в той политической реальности заговор действительно имел место».

Так, известный писатель Владимир Карпов в двухтомнике «Генералиссимус», в разделе «Военный заговор» утверждает, что, по его мнению, заговор был. Опираясь на протоколы допросов арестованных военачальников, Карпов пишет: «…Документы и сами подсудимые дают однозначный ответ – заговор был. Это не значит, что у них были членские билеты какой-то организации, что велись протоколы ее заседаний.

А что же было? Были конкретные заговорщические дела и планы по «дворцовому перевороту», устранению Сталина и его соратников. Власть! Власть!»

Автор двухтомника в доказательствах своих выводов много не мудрствует, а по-простому советует читать протоколы допросов. «А что касается военного заговора, – пишет он, – тем, кто еще сомневается в нем, нелишне перечитать приведенный выше отрывок из стенограммы судебного процесса. Никаких пыток – спокойный диалог. Нет намерения оговорить Тухачевского, лишь деловое изложение обстоятельств: существует план «дворцового переворота», намечены даты и силы, которым предстоит его осуществлять, определено, кого убивать в первую очередь»[67].

В. Карпов исходит из того, что отношение Сталина к Тухачевскому было всегда сугубо отрицательное еще с 1920 года, со времени провала наступления на Варшаву. Но на самом деле отношение генсека к Тухачевскому было всегда сложным. И даже после расстрела маршала. Уже во время Великой Отечественной войны Сталин возродил многие военные идеи Тухачевского, хотя никогда не признавался в этом.

В апреле 2010 года я попросил высказать свое мнение об этой ситуации человека, который давно и профессионально интересуется историей России (СССР) и к мнению которого я давно отношусь с уважением, – одному из бывших руководителей Главного разведывательного управления Генерального штаба, генерал-лейтенанту… назовем его Леонидом Михайловичем [привожу нашу беседу по диктофонной записи].

«– Как вы считаете, существовал ли на самом деле заговор Тухачевского?

– (После паузы.) Я думаю, что заговора как такового не было. Да и быть не могло. И не только по политическим причинам, а по причинам личного, психологического, характера. Тухачевский в принципе не был заговорщиком.

И хотя в его биографии была пара темных пятен, и он постоянно находился под наблюдением советских спецслужб, но фактов, свидетельствующих о наличии заговора, никто и никогда представить так и не смог.

– А что вы имеете в виду под «темными пятнами»?

– Побег из плена, например. До сих пор ведь так и остается неизвестным, как он бежал из плена. Может быть, там были какие-то причины личного характера, о которых Тухачевский так никогда никому и не рассказал. Может быть, это было специально кем-то устроено таким образом, что Тухачевский не мог об этом рассказать без того, чтобы не навлечь на себя подозрения в потере офицерской, а может быть, и дворянской чести. Но этот эпизод в жизни маршала так и остался тайной, о которой он никогда и никому не рассказал.

– Кем-то устроен? Вы имеете в виду, что германские спецслужбы устроили будущему маршалу побег с компрометирующими его лично обстоятельствами и «посадили его на крючок»?

– Нет, в это я не верю. Тухачевский, на мой взгляд, не мог быть ничьим информатором. Это была совсем другая натура.

Он был человеком широких взглядов. Красивый, статный, маршал, на скрипке играл, был вхож в столичный бомонд, где был своим и очень уважаемым и авторитетным. Ворошилова как личность рядом с ним и поставить-то было невозможно. Поэтому Ворошилов, Щаденко, Мехлис просто ненавидели его.

А Сталин побаивался. Но и многому у него научился. Если бы Тухачевский не был уничтожен, а вооруженные силы страны развивались по его замыслам, мы бы не потерпели в 1941 году катастрофу.

Эту катастрофу я объясняю двумя причинами. Первая – это полное уничтожение командного состава РККА (95 % командиров дивизий было уничтожено во второй половине 1930-х годов). В 1940 году было развернуто полторы сотни военных училищ с ускоренным обучением. Кого они за полгода могли подготовить? Офицеров на уровне младших лейтенантов. А они в 41-м командовали уже не взводами, а выше. Вот и ввалились вооруженные силы в катастрофу.

Вторая причина – отсутствие связи в войсках. Мы ведь вступили в войну практически полностью без связи. Тухачевский только начал внедрять саму мысль о необходимости разворачивания связи в войсках. Но с его расстрелом все прекратилось. И в 1941-м войска вступили в бои практически без связи. А нет связи – нет и управления войсками. Вот оборона и развалилась. Сталин уже потом, в ходе боевых действий в срочном порядке стал развивать идеи Тухачевского по внедрению средств связи в войсках.

И третья причина – отсутствие тыла в армии. Тухачевский эту идею сформулировал, но материализовать не успел, был расстрелян. Ведь наши части снабжались с колес. Лишь с 1941 года начала возрождаться идея Тухачевского о создании тыловых частей. Американцы, те вообще только после Второй мировой войны по нашему образу и подобию стали создавать тыловые части.

Я уже не говорю об идеях Тухачевского о механизированных корпусах, танковых армиях и других идеях.

Маршал обладал редким среди военных качеством – он не очень образованный был, конечно, но обладал колоссальной интуицией полководца и мог на основе этой интуиции формулировать организационные идеи и потом воплощать их в жизнь в промышленности и в войсках.

Если бы он не был выключен из жизни армии, а вслед за ним не были бы репрессированы больше 40 тысяч командиров всех звеньев управления в армии, Великая Отечественная война совсем по-другому развивалась. И не мы потеряли бы около 30 миллионов человек, а Германия…»

Разумеется, мнение Леонида Михайловича – это всего лишь одно из существующих на этот счет. К нему есть что добавить.

Сравнительно недавно на прилавках книжных магазинов появилось фундаментальное исследование профессионального военного контрразведчика генерал-лейтенанта А. А. Здановича[68], написанное на базе изучения уникальных материалов Центрального оперативного архива Федеральной службы безопасности РФ, Государственного архива РФ, РГАСПИ и большого количества документальных публикаций и закрытых диссертаций по изучаемой теме. Так вот, в принципе Александр Александрович по казусу Тухачевского приходит к тому же выводу, что и цитированный выше источник.

Отмечая наличие в среде комсостава РККА «образования и функционирования «групп интересов», выступающих на практике как «группы давления», А. Зданович пишет: «Руководители и члены «групп давления» не ставили перед собой в качестве цели приход к власти в стране, в отличие от политических групп и партий. Эти группы давления из числа военных деятелей, прежде всего высшего звена, безусловно, хотели обозначить перед политико-административными центрами выгодную им «повестку дня» в той или иной исторической обстановке, непосредственно участвовать в разработке внешне– и внутриполитических вопросов и добиваться выгодных для себя решений.

Такое поведение высокопоставленных военных деятелей в условиях ведения страной войны было бы во многом объяснимо. Другое дело в межвоенный период, когда роль армии в обществе естественно снижается и ей уделяется меньше внимания. Все это сказывается на общегосударственном статусе военных, бьет по самолюбию командиров, привыкших к почету и вниманию со стороны руководства страны и партии…

Однако лоббирование должно иметь свои пределы. Особенно жестко данный вопрос стоял в условиях «диктатуры пролетариата», фактически же диктатуры большевистской партии, а затем и диктатуры одной личности – генерального секретаря ЦК ВКП(б) И. Сталина. Здесь очень важна та грань, тот Рубикон, перейдя который «группы давления» расцениваются уже как претенденты на власть, а стало быть, приобретают образ врага в глазах вождей существующего режима»[69].

В этом свете крайне интересной выглядит приведенная А. Здановичем позиция Сталина по поводу Тухачевского, высказанная им еще в сентябре 1930 года.

В августе 1930 года ОГПУ арестовало по подозрению в заговоре против власти бывших старших офицеров Генштаба, преподавателей Военной академии Н. Какурина и И. Троицкого, входивших в самый узкий круг доверенных людей Тухачевского. Арестованные дали компрометирующие сведения о Тухачевском. Председатель ОГПУ В. Менжинский доложил о полученных сведениях Молотову, но тот, что называется, «лег под корягу», то есть промолчал. Тогда 10 сентября Менжинский направил доклад отдыхавшему на юге Сталину, предложив арестовать всех фигурантов. Сталин молчал две недели, а потом ответил, но не Менжинскому, а члену политбюро Орджоникидзе и попросил его оценить протоколы допросов Какурина и Троицкого.

«Материал этот, как видишь, – писал Сталин, – сугубо секретный, о нем знает Молотов, я, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу об этом. Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из ряда правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено»[70].

Менжинскому Сталин предложил решение об аресте Тухачевского отложить до середины октября, с тем чтобы обсудить его в узком кругу членов политбюро. Но фактом остается, что сомнения у генсека в отношении виновности Тухачевского появились уже тогда. В 1937 году эти сомнения укрепились, и «Красный Бонапарт» был арестован.

Колебания Сталина в 1930 году, считает А. Зданович, «можно объяснить только одним: в конце 1930 г. Сталин не хотел избавляться от столь популярной в армии фигуры, как М. Тухачевский, и порождать у других крупных командиров РККА сомнения в их дальнейшей судьбе, что, несомненно, повлияло бы на политическую лояльность последних. Генсек не дал также указания развернуть уже имевшиеся показания на С. Каменева и Б. Шапошникова».

В принципе не оспаривая мнение Здановича, считаю возможным добавить, что в 1930 году Сталин еще не чувствовал за собой силы для схватки с военными. К 1937 году он эту силу набрал.

Размышление № 1. Ситуацию очень сильно осложняло то обстоятельство, что большинство высшего состава военных командиров вырастали до своих командных высот в одно время и вместе с политическим ростом Сталина. Многие военные командиры высшего звена, вышедшие из Гражданской войны, не чувствовали пропасти, разделяющей их и Сталина. Многие из них лично знали Ленина, и Сталин для них был политической фигурой, которая качественно была неравной Ленину, но где-то почти равной каждому из них. А воспринимая Сталина почти как равного себе, они его не боялись. И интриги они против него плели (во всяком случае, в кулуарных разговорах), не отдавая себе отчета в том, что их и Сталина разделяет пропасть, и эта пропасть называется «политика». Это неощущение дистанции между старыми большевиками и вождем (уже вождем!) доходило до того, что в 1932 году на одной из вечеринок «победитель Колчака», как его все называли, герой Гражданской войны И. Н. Смирнов произнес: «Только не говорите мне, что ни один человек в стране не способен убрать его!»[71] Наутро Смирнов был арестован, а потом арестованы и расстреляны его жена и дочь.

Военные слишком поздно осознали наличие этой пропасти. Слишком поздно они поняли, что Сталина нужно было бояться, ну, или хотя бы воспринимать его всерьез.

В исторической литературе нередко можно встретиться с тезисом о том, что Сталин в 1930-х годах подверг так называемой чистке военно-командные кадры РККА исключительно в целях укрепления своего положения на вершине политической власти. Вот типичный образчик такой позиции. «В 1936–1938 годах Сталин развернул кампанию массового террора», потому что «хотел быть уверенным, что угроза его диктатуре не возникнет даже в случае, если в ходе военного конфликта страна вдруг окажется в критическом положении»[72].

С моей точки зрения, такое суждение является глубоко ошибочным. Как мне представляется из нынешнего, исторического по отношению к Сталину, далека, его борьба за личную власть – это только внешняя канва действительных событий того времени. Настоящая причина много глубже. Генсек считал, что если оппозиция устранит его, то под вопрос будет поставлено дело, которому он посвятил всю свою жизнь, – а таковым он считал (правильно или нет – это вопрос другой) возрождение российского государства в форме Российской империи.

Для него даже строительство социализма в СССР было всего лишь средством для возрождения сильной мировой державы, величие которой он отождествлял только с самим собой. Для достижения этой цели генсек шел даже на открытую конфронтацию с Лениным, которого между тем всю жизнь для окружающих подавал как своего единственного настоящего Учителя с большой буквы.

22 мая 1937 года Тухачевский был арестован. Как свидетельствует один из руководителей зарубежной разведки РККА Вальтер Кривицкий (Гинзберг Самуил Гершевич), в 1938 году бежавший на Запад, нарком внутренних дел Н. Ежов, сам производивший арест Тухачевского, спросил Сталина, можно ли применить к маршалу пытки при допросах. Вождь ответил: «Сами решайте, но Тухачевский во что бы то ни стало должен все рассказать. Не верится, что он действовал один»[73].

Что же касается конкретного вопроса по поводу заговора военных, то у меня складывается впечатление, что никакого заговора Тухачевского в собственном значении этого слова на самом деле никогда в действительности не было.

В 2012 году в издательстве «Алгоритм» вышла книга «М. Н. Тухачевский. Как мы предавали Сталина», авторы которой почему-то предпочли скрыть свои имена. В книге собраны из разных источников и опубликованы некоторые протоколы допросов Тухачевского. В том числе и первое заявление самого Тухачевского от 26 мая 1937 года наркому внутренних дел Н. И. Ежову. Этому краткому заявлению (9 строк и собственная подпись маршала) предшествует краткая запись безвестных авторов книги, где сообщается: «22 мая 1937 года Тухачевский был арестован в Куйбышеве, 26 мая после очных ставок с Примаковым, Путной и Фельдманом дал первые признательные показания». Здесь же публикуется подпись под этим заявлением: «26.5.37. Заявление отбирал: Пом. нач. 5 отдела ГУГБ, капитан госуд. без. Ушаков (подпись)».

Авторы книги, по-видимому, убеждены, что Тухачевский сам, мирно, полтора суток пообщавшись с таким «милым» человеком, как Ушаков, дал, как они пишут, добровольное признание, «написанное четким, ровным почерком со всеми знаками препинания, абзацами и примечаниями. В этих показаниях М. Н. Тухачевский поэтапно и скрупулезно вскрывает мельчайшие детали заговора»[74].

Между тем капитан безопасности Ушаков – это ведь тот самый Зиновий Маркович Ушаков (Ушамирский), которого справка Шверника характеризует устами очевидцев и свидетелей как палача, не знающего никаких моральных и нравственных границ при пытках подследственных, как «зверя с человеческим лицом». И читателя эти безвестные авторы пытаются убедить в том, что этот «зверь» всего лишь мирно побеседовал с Тухачевским, и тот сразу же назвал два десятка военных командиров, якобы вовлеченных им с 1932 года в возглавляемый им военный заговор?!

Расстрел верхушки военных производился в большой спешке. Авторы дилогии «Сталин. Судьба и стратегия» утверждают, что Сталин, опасаясь волнений в войсках, предложил свернуть судебный процесс. «Это решение Сталина поддержали Молотов, Каганович, Ворошилов, Калинин, Микоян, Хрущев. В тот же день был вынесен приговор: расстрел».

«Ульрих внятно прочитал приговор… Якир впал в истерику и стал кричать: «Я не виновен! Дайте мне бумагу – я напишу Сталину и Ворошилову!» Члены суда стали говорить: «Надо дать!» Ульрих нехотя согласился. Якиру дали бумагу и ручку. Он быстро написал два письма и отдал их Ульриху для передачи. Записки тут же послали по адресам».

Письма И. Якира. Первое письмо. «Родной близкий тов. Сталин. Я смею так к Вам обращаться, ибо я все сказал, все отдал, и мне кажется, что я снова честный, преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и ее руководителей – потом провал в кошмар, в непоправляемый ужас предательства… Следствие закончено. Мне предъявлено обвинение в государственной измене, я признал свою вину, я полностью раскаялся. Я верю безгранично в правоту и целесообразность решения суда и правительства. Теперь я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма».

Второе письмо. «К. Ворошилову. В память многолетней в прошлом честной работы моей в Красной армии я прошу Вас поручить посмотреть за моей семьей и помочь ей, беспомощной и ни в чем не повинной. С такой же просьбой я обратился к Н. И. Ежову».

…На письме Якира появились следующие резолюции:

«Подлец и проститутка. И. Сталин». «Совершенно точное определение. К. Ворошилов».

«Мерзавцу, сволочи и бляди – одна кара – смертная казнь. Л. Каганович»… Ворошилов оставил простую резолюцию: «Сомневаюсь в честности бесчестного человека вообще»[75].

«Серов, комендант судебного присутствия, свояк Хрущева (они были женаты на родных сестрах), видный чин в НКВД, громким голосом давал команды. Рядом, зло сжав губы, стоял Блюхер. Именно ему было предложено Сталиным командовать расстрелом, но он категорически отказался, заявив, что для этого есть другое ведомство. Все было проделано быстро… Прогремел выстрел из нагана Ворошилова… Получив пулю в затылок, Якир мертвым лег на бетонный пол. За ним вызвали Тухачевского… Поставленный к стенке, он крикнул: «Вы стреляете не в нас, а в Красную армию!» …грянул второй выстрел, из нагана Буденного – и бывший маршал тоже рухнул на пол… Осужденные… подходя к расстрельной стенке… (кричали) яростную брань по адресу Сталина, называя его «предателем революции», «мерзавцем», «ублюдком», «палачом», «фашистом», «злобным убийцей», «шпионом охранки», суля ему и всему его потомству, и всем его присным страшное народное возмездие…». Только Якир успел крикнуть «Да здравствует товарищ Сталин!».

Расстрелянных… отвезли на Ходынское поле… сняли здесь с машины, опустили в заранее вырытую яму, засыпали негашеной известью, закопали; а землю плотно утрамбовали»[76].

Арестованные военачальники даже на допросах не скрывали своего негативного отношения к наркому. Так, на судебном заседании 11 июня 1937 года И. Уборевич за несколько часов до расстрела хоть и признал себя виновным в «военно-троцкистском заговоре», тем не менее про Ворошилова сказал так: «Мы шли на политбюро ставить вопрос о Ворошилове, по существу договорившись с Гамарником, что тот резко выступит против наркома». Откровенно высказался и Примаков: «Ворошилов, кроме стрельбы из нагана, ничем не интересуется. Ему нужны либо холуи вроде Хмельницкого (помощник по особым поручениям), либо дураки вроде Кулика. Ворошилов не понимает современной армии, не понимает значения танков и авиации».

До сегодняшнего дня ни один крупный руководитель спецслужб того времени, ни живой, ни ушедший в мир иной, не нашел в себе сил покаяться в содеянном. Им, правда, многим и времени на это не давали, по инициативе Сталина руководителей ГПУ – НКВД слишком быстро сажали и расстреливали после того, как они выполняли распоряжения генсека. Но ведь были и те из репрессивного аппарата, следователи 1930-х годов, такие, например, как родной брат Я. М. Свердлова, кто дожил до наших времен. Но никто не раскаялся за содеянное.

Исключением стал только генерал-лейтенант Павел Анатольевич Судоплатов. Лишь он, отсидев 15 лет во Владимирском централе, сумел многое переосмыслить и сказал «городу и миру», и прежде всего самому себе, громко и вслух, что служил, как он считает, правому делу, но при этом слишком часто использовал методы, которые были преступными. В конце своей жизни он сказал слова, которые никто другой из того времени сказать так и не решился.

«Сознательно или бессознательно, – пишет он в своих мемуарах, – но мы позволили втянуть себя в работу колоссального механизма репрессий, и каждый из нас обязан покаяться за страдания невинных. Масштабы этих репрессий ужасают меня. Давая сегодня историческую оценку тому времени, времени массовых репрессий – а они затронули армию, крестьянство и служащих, – я думаю, их можно уподобить расправам, проводившимся в царствование Ивана Грозного и Петра Первого. Недаром Сталина называют Иваном Грозным ХХ века. Трагично, что наша страна имеет столь жестокие традиции».

А потом была финская война, с ноября 1939 по март 1940 года, которая выявила профессиональную неспособность оставшихся в живых, после репрессий, советских генералов вести современную войну.

Запуганный репрессиями, сам побывавший под арестом, неспособный ни на что командующий Ленинградским военным округом командарм 2-го ранга К. Мерецков попросил у Сталина на всю финскую операцию 2 недели и силы одной (7-й) армии, состоящей из двух корпусов, усиленных танками. Сталин, несмотря на возражения опытного маршала Шапошникова, который истинную цену Мерецкову знал, план командующего ЛВО утвердил.

На деле война продлилась 105 дней (с 30 ноября 1939 до 13 марта 1940 г.). Началась военная операция силами 21 дивизии, а заканчивали военные действия 62 дивизии.

Финская зимняя военная кампания стала позором для РККА и подорвала военный авторитет СССР в мире. Именно после этой кампании Гитлер принял принципиальное решение о нападении на Россию.

Финская кампания стоила нашей стране 131 476 убитых, пропавших без вести и скончавшихся от ран[77]. Финляндия потеряла 26 600 человек убитыми, 40 тысяч ранеными, и 1000 человек оказались в советском плену. Советский официоз не только скрыл цифру потерь РККА, но и вообще ничего не сказал о советских пленных. А пленные были. Их оказалось 5465 человек. В апреле 1940 года на железнодорожной станции Вайниккака произошел взаимный обмен пленными. Финские солдаты поехали по домам, а советских пленных Сталин, стремясь скрыть от народа значение своих политических ошибок в 1937–1938 годах, приказал всех (всех!) этапировать в воркутинские лагеря[78].

В 1960-х годах мои охотничьи скитания не раз приводили меня в северные края Вологодской области и Республики Коми, на железнодорожные станции Вожега, Харовск, Ухта, Печора, Инта, Воркута. На глухих полустанках в районе этих станций еще были живы железнодорожные обходчики, работавшие там в 1940 году. Вечерами за чашкой чая они рассказывали мне о том, как по их участкам проходили на север железнодорожные составы, где в так называемых «телятниках» (зарешеченные вагоны для перевозки скота) под усиленной охраной стрелков-конвоиров гнали эшелоны с нашими пленными солдатами, возвращавшимися из финского плена. Из этих вагонов раздавались крики. Кричали о том, что они солдаты, бывшие в плену в Финляндии, что их уже пятые сутки не кормят, не дают даже воды, умоляли обходчиков бросить им хоть корку хлеба. Некоторые выкрикивали свои имена, фамилии, адреса и просили сообщить родным по этим адресам, что они живы и надеются вернуться домой. Многие выкрикивали, что они не виноваты, что их предали и т. п. Если крики были очень громкими и настойчивыми, охрана открывала огонь из винтовок по окнам вагонов. Эмоционально рассказы бывших обходчиков разнились, но равнодушных я не видел: сочувствовали, переживали, возмущались…

В 1938 году репрессии в армии пошли на убыль. Но на военных их факт воздействовал разлагающе. Генерал-лейтенант авиации, закончивший школу военных летчиков и хорошо показавший себя в небе Испании (стал Героем Советского Союза) И. И. Проскуров, назначенный в апреле 1939 года заместителем наркома обороны маршала С. К. Тимошенко, в мае 1940 года на совещании в Москве с тревогой заявил с трибуны: «Как бы ни тяжело это сделать, я должен прямо сказать, что такой расхлябанности и такой низкой дисциплины нет ни в какой другой армии, кроме нашей (голоса с мест: «Верно!»)»[79].

Генерал Проскуров, по-видимому, сравнивал дисциплину в РККА с Республиканской армией Испании, где он с сентября 1936 по май 1938 года командовал бомбардировочной авиабригадой. А уж там-то, по всем отзывам свидетелей, царила полная анархия в воинских частях. Правда, и сам Проскуров, командовавший перед войной 7-й армией ВВС и 5-м (разведывательным) управлением РККА, показал себя далеко не с лучшей стороны: его части в первые же дни войны в июне 1941 года практически перестали существовать. Сталин не простил ему ошибок. 27 июня 1941 года он был арестован, в конце октября расстрелян.

Вообще говоря, тема взаимоотношений политических лидеров и армии всегда и в любом обществе очень непроста. В любом государстве и во все времена военные всегда были (и всегда будут) особой кастой. Армия всегда была (и будет) мощным инструментом политических игр по той причине, что остается самой организованной и дисциплинированной силой в государстве и обществе, причем силой, способной подчиняться приказам.

Справедливости ради надо сказать, что военные в этом совсем «не виноваты»: такова сама природа их труда и образа жизни. В кризисные периоды от позиции армии нередко зависит и судьба политической власти в обществе. Сталин не только был хорошо знаком с ролью генералов в свержении Николая II[80], но отлично знал и о том, с чего началось целенаправленное разрушение Российского государства – с развала армии.

Плюс к этому при жизни Ленина Сталин воочию наблюдал, как Троцкий, воспользовавшись болезнью вождя, попытался конвертировать власть председателя Реввоенсовета в политические компетенции. С новой силой это было продолжено Троцким после смерти Ленина. У «демона революции» из этого ничего не вышло, но только по одной-единственной причине: на его пути оказался Иосиф Сталин, про которого в 1968 году лапидарно, но предельно точно сказал британский биограф Сталина Роберт Пэйн: «На протяжении всей его жизни все недооценивали его до того момента, когда было уже слишком поздно».

В принципе, как всякий диктатор, генсек в борьбе со своими политическими оппонентами оригинален не был и пользовался веками проверенной методикой: «если враг не сдается, его уничтожают» (эту максиму ему услужливо подсказал великий пролетарский писатель Максим Горький). Но были у него и индивидуальные особенности в поведении: в сравнении с другими политиками он был более скрытным, более дальновидным, более решительным и более жестоким. По-видимому, исходил из провидческого убеждения, что тот, кто в политическом плане недооценивает роль военных в мирное время, во время войны будет платить за эту недооценку собственной жизнью.

Один из самых крупных современных британских историков Алан Буллок, сравнивая Сталина и Гитлера, написал об этом так:

«После неудавшегося покушения германских военных на Гитлера 20 июля 1944 года, когда бомба, заложенная полковником фон Штауффенбергом в портфель, не убила фюрера, Гитлер с запоздалой горечью сказал министру вооружений и боеприпасов Альберту Шпееру, что теперь он понял, что, убрав Тухачевского, Сталин поступил очень дальновидно. Гитлер, – пишет А. Буллок, – после этого покушения готов был перестрелять и пересажать всех немецких генералов, но в той ситуации, которая к этому времени сложилась на фронте с СССР и в Нормандии с англо-американским военным десантом, начавшимся в июне того же года, Гитлер не мог себе этого позволить. Без опытных военных кадров продолжать войну было просто невозможно. Поэтому фюрер предпринял все меры, чтобы скрыть от народа раскол между ним и армией, арестовав и казнив всего 200 генералов и офицеров.

Единственное, на что он пошел, было решение направить во все воинские штабы политработников национал-социалистической партии, использовав еще одно изобретение русской практики, которой Гитлер теперь восхищался».

Сталин же на массовые репрессии командных кадров РККА пошел в мирные 1930-е годы, исходя из того, что от его действий зависит и сохранение самого политического режима.

Но у Сталина был еще один период мирной жизни, когда он, почувствовав угрозу созданному им в стране политическому режиму, еще раз воспользовался опытом 1930-х годов. Это были 1949–1953 годы.

Глава 2. После войны – сызнова война с кадрами