Сталин и ГРУ — страница 7 из 15

РАЗВЕДКА СТАЛИНА

Разведупр — АбверКонтакты двух разведок

В одном из солидных трудов по истории советской военной разведки 20–30-х годов есть утверждение о том, что начальник Разведупра Ян Берзин «был твердо уверен в том, что взаимодействие между разведками различных государств невозможно, нежелательно и опасно». Утверждение достаточно спорное. Ведь любой контакт между представителями двух спецслужб на официальном уровне, то есть с разрешения своего командования, является взаимодействием даже при обмене информацией в устной или письменной форме. А таких контактов в 1923–1933 гг. было вполне достаточно, хотя исследователи и историки располагают пока что немногими документами по исследованию этой проблемы.

Историки считают, что начало обмена разведывательными данными между военной разведкой СССР и германским Абвером началось во время рурского кризиса в январе 1923 г., когда угроза вторжения французских и бельгийских войск становилась достаточно реальной. В этих условиях Польша, отношения с которой были очень напряженными, могла решиться на военный конфликт со своим западным соседом. Чтобы создать хоть какой-то противовес польским угрозам с Востока, главнокомандующий рейхсвера генерал Сект и начальник неофициального генштаба Хассе встретились с советским полпредом Николаем Крестинским и находившимся тогда в Берлине Карлом Радеком и ознакомили их с имевшимися у Абвера сведениями о положении под Мемелем и о мобилизационных мероприятиях ПОЛЯКОВ. Информация была ценной, а дальнейшие контакты в этой области были признаны перспективными. Но в то время вряд ли советские дипломаты и политические деятели могли оценить по достоинству эти мероприятия.

Подобные контакты советских политиков и дипломатов с высшими военными чинами рейхсвера по таким специфическим вопросам, как обмен разведывательной информацией, были не совсем удобны. И уже с конца 1923 г. все вопросы военного сотрудничества и связь с представителями рейхсвера были поручены заместителю председателя Реввоенсовета Иосифу Уншлихту. Так как Уншлихт курировал повседневную работу Разведупра, то контакты с Абвером и обмен разведывательной информацией были переданы начальнику Управления Берзину. Уже в августе 1925 г. наркомвоенмор Фрунзе принял решение объединить все военные контакты, в том числе и обмен разведывательной информацией, в руках Разведывательного управления. Таким образом, Берзин вместе с Уншлихтом стали одними из ключевых «рабочих» фигур в советско-германских военных контактах.

Конечно, нельзя исключить того, что, передавая разведывательную информацию, советская сторона рассчитывала искусственно подогреть в Германии и рейхсвере сильные антипольские настроения. Вполне возможно, что в массу разведывательного материала могли быть включены и некоторые дезинформационные сведения, тем более что дезбюро Разведупра работало с полной нагрузкой и нашим разведчикам было что подсунуть своим немецким «коллегам». Любая разведка при возможности занимается дезинформацией, и Берзин, руководивший этой работой, не был исключением. Можно не сомневаться и в том, что если такие мероприятия по дезинформации против немецкой разведки проводились, то они встречали полную поддержку и понимание со стороны непосредственного начальника Берзина Уншлихта. Этот поляк отлично разбирался в вопросах разведки и хорошо понимал значение стратегической дезинформации на таком высоком уровне, как контакты военных разведок Советского Союза и Германии.

Первые контакты представителей двух разведок начались, очевидно, в 1924 г. Более точной информации нет, не все документы по этой деликатной теме пока рассекречены. Из того немногого, что стало известно исследователям, можно сослаться на справку о результатах обмена разведывательными материалами между РККА и рейхсвером. Этот документ охватывает период с мая 1925-го по январь 1926 г. В нем говорится, что в 1925 г. Абвер передал Разведупру:

Варианты развертывания польской армии к весне 1925 г. Материал был признан ценным и подтверждался имевшимися в Управлении соображениями.

Организация артиллерии польской и румынской армий. Подобная информация имелась и, конечно, была перепроверена по немецким источникам.

Численность польской армии военного времени (число дивизий) и сроки мобилизационной готовности. Этот материал был представлен по данным, имевшимся в генштабе рейхсвера.

Состав румынской армии военного времени — также по данным генштаба рейхсвера.

Военные и политические сведения по Турции.

Из документальных материалов, которые удалось получить Абверу, Москве были представлены две секретные инструкции польской армии — по технике мобилизации и снабжению.

Какова была общая оценка полученной от немцев информации? Начальник Управления Берзин, который вместе с Никоновым подписал эту справку, высказал общие впечатления руководства военной разведки:

«Примерно до ноября (1925 г.) немцы не давали нам более или менее ценных материалов, за исключением вариантов развертывания польской армии, переданных в мае. После Локарно следует отметить, что передаваемые материалы стали более доброкачественными. Однако осязаемых реальных результатов обмен разведывательными материалами не дал ни нам, ни немцам».

Что же получили немцы от наших разведчиков? По данным той же справки Абверу были переданы:

Материалы о развертывании польской армии по данным Разведупра (вариант: война Польши против Германии при нейтралитете СССР).

Материалы по организации чехословацкой армии мирного времени.

Мобилизационные указания польской армии на 1924/25 г. о технике проведения мобилизации.

Две инструкции польского Генштаба о призыве резервистов (очевидно, это был документальный материал).

Можно не сомневаться, что обе контактирующие стороны не давали друг другу всего того, что они имели. Ни одна разведка никогда не выкладывает на стол все свои козыри. Эту аксиому Берзин хорошо знал, и его куратор Иосиф Уншлихт был с ним полностью согласен. Ворошилов и Тухачевский, а мимо начальника Штаба РККА такие контакты не могли пройти, придерживались, очевидно, такого же мнения. К сожалению, имеющихся рассекреченных документальных материалов по этой теме очень мало, и сведения приходится собирать буквально по крохам.

В марте 1926 г. Берлин посетила представительная советская военная делегация во главе с заместителем председателя Реввоенсовета СССР Уншлихтом. Огласка этого визита не нужна была ни нам, ни немцам, и по взаимной договоренности визит был секретным. Руководитель делегации привез развернутую программу наращивания двустороннего военного сотрудничества. Одним из пунктов этой программы был обмен разведывательными данными. При этом подчеркивалось, что «его желательно развивать так, чтобы с немецкой стороны получать больше, так как мы передаем все, могущее их заинтересовать».

В конце 1926 г. Уншлихт выдвинул идею о совместном обсуждении оперативных вопросов с руководством рейхсвера. В частности, им было предложено обсудить «возможный план стратегического развертывания Прибалтийских государств и Польши». Естественно, что подобное обсуждение можно было проводить только при условии хорошей подготовки и согласовании деталей «по линии разведывательной и дезинформационной». Очевидно, подобное предложение тогда не нашло поддержки у высшего военного руководства, и эта интересная идея заглохла. Через два года в конце 1928-го с идеей оживить и расширить контакты по обмену разведывательными данными выступили уже немцы. Ими были использованы неофициальный представитель рейхсвера в Москве полковник Оскар Нидермайер и советский военный атташе в Берлине Корк. Через них командование рейхсвера предложило «контактирование разведывательной деятельности обеих армий против Польши, обмен разведданными о Польше. Кроме этого, советской стороне было предложено организовать встречу руководителей обеих разведок для совместного рассмотрения данных о мобилизации польской армии.

В конце 28-го года в Москве, очевидно, подводили итоги военного сотрудничества с рейхсвером. В докладе Ворошилову от 24 декабря 1928 г. Берзин отмечал, что все военные предприятия немцев в СССР: Липецк, Казань, Томка, кроме прямой своей задачи имеют также и задачу экономической, политической и военной информации. Разведывательная деятельность немецких сотрудников на территории СССР не была секретом для сотрудников советской военной разведки. В докладе указывалось, что наблюдающим за всеми немецкими предприятиями был «такой махровый разведчик германского штаба, как Нидермайер. С этой стороны предприятия нам приносят определенный вред». Но это не особенно беспокоило Берзина, так как, по его мнению, подобный шпионаж не был «направлен по линии добычи и собирания секретных документов, а ведется путем личного наблюдения, разговоров и устных информаций.

Такой шпионаж менее опасен, чем тайный, ибо не дает конкретных документальных данных, а ограничивается лишь фиксированием виденного…».

Берзин считал, что немцы на территории Союза имеют достаточно своих глаз и ушей для того, чтобы получать подробную информацию и без помощи сотрудников немецких предприятий, и что они «могут организовать прекрасную тайную разведку». Поэтому даже если и удалить с территории СССР все немецкие тайные предприятия, то это ничего не даст в смысле уничтожения немецкого шпионажа.

Берзин в своем докладе отмечал и новый подход руководства рейхсвера в организации военного сотрудничества с РККА. По его мнению, с учетом командировок в СССР таких крупных военных деятелей, как заместитель начальника генерального штаба Миттельбергер, а затем и начальник генерального штаба генерал Бломберг, во взаимоотношениях между двумя странами отмечается более дружественный тон, чем это было раньше. Но он и предупреждал высшее военное руководство страны, а доклад был отпечатан в шести экземплярах и разослан по соответствующему списку, что «сейчас еще рано говорить о серьезном длительном курсе на восточную ориентацию». По его мнению, новые предложения командования рейхсвера объясняются неудачами на Западе (неудачи по договоренностям в репатриационных вопросах и в вопросе об освобождении от оккупационных войск рейнской зоны). Поэтому, по мнению Берзина, именно этим и было вызвано новое предложение командования рейхсвера об урегулировании и расширении сотрудничества обеих армий, которые были предложены Москве через Нидермайера и Корка.

Немецкая сторона предлагала «контактирование разведывательной деятельности обеих армий против Польши, обмен разведывательными данными о Польше и встречу руководителей обеих разведок для совместного рассмотрения данных о мобилизации и развертывании польской армии». После обстоятельного обсуждения немецких предложений Берзин в докладе Ворошилову выдвинул предложения руководства военной разведки: «Предложение об обмене разведывательными данными по Польше и совместном обсуждении вопросов мобилизации и развертывания польской армии принять. Попытки установить организационные контакты между разведками — отклонить». Эти предложения были приняты наркомом. Сейчас вряд ли можно выяснить причину отказа начальника Управления от встречи с руководством немецкой военной разведки. По имеющимся у исследователей архивным документам это сделать невозможно. Неофициальный представитель рейхсвера, а заодно и немецкой разведки в Москве Нидермайер отлично знал Берзина, неоднократно с ним встречался и об этих встречах регулярно докладывал в Берлин. Так что о нем там хорошо знали. Может быть, в Москве опасались, что в случае его визита в германскую столицу эта информация пойдет дальше? Любопытных глаз и ушей представителей европейских разведок там хватало. Тем более что, очевидно, уже тогда в Управлении думали о поездках Берзина по странам Европы (поездка была организована в 1930 г.) и лишний раз засвечивать своего начальника не хотели. Но это можно высказать только как предположение.

Но начинался уже 29-й год, и после шахтинского процесса обстановка в стране резко изменилась. ОГПУ набирало силу, начались поиски шпионов, и в этих условиях контактировать с иностранной разведкой без солидного прикрытия «сверху» было рискованно. Возможно, поэтому в 1929 г. в Управлении и был разработан проект постановления Политбюро: «О существующих взаимоотношениях с рейхсвером». В этом документе предлагалось «…в) обмен разведывательными данными о Польше и совместное обсуждение вопросов мобилизации и развертывания польской армии признать целесообразным. Предложение об установлении совместной организационной работы обеих разведок отклонить». Не удалось установить, был ли этот проект внесен на рассмотрение Политбюро и принят, но сам факт его разработки достаточно симптоматичен. Может быть, и Берзин категорически отказывался от личных контактов с руководством Абвера по тем же причинам. Без разрешения «инстанции» идти на такие контакты было рискованно.

В начале января 1930-го в Управление поступила очередная информация из Абвера, которая оказала влияние на развитие такой специфической отрасли разведки, как радиоразведка. Абвер представил в Москву очень полную информацию о крупных польских маневрах у города Лиды. Еще со времен Первой мировой войны Германия имела сильную службу радиоразведки. После войны в Восточной Пруссии под Кенигсбергом был создан мощный радиоцентр, направленный против основного врага Германии — Польши. И в 1929 г. четыре пеленгаторные и пять перехватывающих установок этого центра были направлены на район маневров. Немцам удалось перехватить 640 зашифрованных радиограмм, обнаружить 320 позывных радиостанций и установить местоположение 145 польских радиостанций. Все разведывательные радиостанции были связаны прямыми проводами с центром обработки в Кенигсберге, откуда перехваченные зашифрованные радиограммы направлялись для дешифровки в Берлин.

Берзин в докладе Ворошилову отмечал, что «использованные крупные радиоразведывательные средства целиком оправдали себя, дав ценные сведения о ходе польских маневров, о польском воздушном флоте и о порядке использования радиосвязи». При этом полученная информация была документальной, абсолютно точной и не вызывала никаких сомнений. И этим она сильно отличалась от агентурной информации, которую надо было проверять и перепроверять. В Управлении знали о предстоящих польских маневрах и доложили об этом начальнику Штаба РККА, который дал указание Инспекции войск связи о наблюдении за этими маневрами. Но из этих наблюдений ничего серьезного не вышло. В том же докладе Берзин сообщал наркому: «В то же время для выполнения распоряжения начальника Штаба о проведении нами радиоразведки за теми же польскими маневрами Инспекцией войск связи были выделены две пеленгаторные радиостанции с совершенно не подготовленным личным составом и неисправным имуществом…»

Неудача с попыткой пеленговать маневры польской армии вызвала расследование, которое было проведено в декабре 1929 г. по распоряжению начальника Штаба РККА. Расследование проводили сотрудники Управления, и о его результатах Берзин докладывал Ворошилову. Обследование радиоразведывательных радиостанций ЛBO, которые участвовали в наблюдении за польскими маневрами, показало, что из трех станций одна находилась в удовлетворительном состоянии, а две были полностью небоеспособны. Вывод в докладе Берзина был неутешительным: «Изложенное показывает, что, несмотря на постоянный нажим со стороны 4-го Управления на органы связи, имеющий целью поднять на должную высоту нашу службу радиоразведки, последняя все еще находится в небоеспособном состоянии». Причинами этого, по мнению начальника Управления, были: весьма слабая подготовка личного состава радиостанций и служб по радиоразведке, недостаточное количество материальной части и отсутствие в составе разведывательных отделов штабов пограничных округов специалистов по радиоразведке, которые могли бы руководить работой разведывательных радиостанций и обработкой материалов.

Контакты между Разведупром и Абвером не ограничивались только взаимной передачей информации о вооруженных силах возможных противников — Польши и Румынии. В 20-е годы около десяти лет в Москве находился неофициальный военный представитель (военный атташе) и, конечно, сотрудник Абвера полковник Оскар Нидермайер. Он хорошо знал Берзина и ведущих сотрудников Управления, встречался с ними для урегулирования вопросов по германским военным объектам в СССР — «Юнкере», «Липецк», «Томка», «Берсоль». В Управлении, да и в ОГПУ его справедливо считали крупнейшим немецким военным разведчиком в СССР. Помимо Берзина и его сотрудников он хорошо знал руководство наркомата, в частности Тухачевского. Можно не сомневаться, что был под плотным наружным наблюдением КРО ОГПУ. Но осенью 31-го он отзывался в Германию, и его военная карьера в России заканчивалась. Поэтому перед отъездом он решил встретиться со своим «другом» Берзиным и поговорить о будущем. Встреча состоялась 29 ноября 1931 г. Присутствовал на ней и начальник отдела внешних сношений Управления Василий Сухоруков. Естественно, что начальник военной разведки тут же проинформировал об этой встрече наркома.

Нидермайер сообщил Берзину, что вследствие тяжелого экономического и финансового положения Германии чрезвычайно сокращен бюджет рейхсвера, а также под давлением политических обстоятельств в сотрудничестве рейхсвера и Красной Армии в будущем году наступит некоторая «пауза», а деятельность немецких военных предприятий на территории СССР будет значительно сокращена. О всех предстоящих изменениях в сотрудничестве советскую сторону должен официально проинформировать генерал Адам, приезд которого ожидался в Москву в ближайшее время. Нидермайер сказал Берзину, что он, проработавший десять лет на «укреплении дружбы» Германии и СССР и как сторонник восточной ориентации, счел необходимым сообщить ему об этом до приезда Адама. Все это Нидермайер изложил в довольно путаной форме, без точных формулировок, причем все время ссылался на частную информацию, полученную от друзей.

Нидермайер в беседе подчеркнул, что он при всех условиях не хочет отказываться от дружбы с СССР и хочет оказывать услуги, где только сможет. Он готов предупреждать и информировать нас по тем вопросам, которые ему будут доступны. Но для этого ему нужно получить связь в Германии или с полпредом, или с военным атташе, или с каким-либо доверенным лицом в Берлине. Берзин отмечал в своем докладе, что Нидермайер делал все свои заявления в завуалированном, но достаточно понятном виде и что он был сильно раздражен тем, что придется переходить с хорошей должности в Москве (1000 американских долларов), на скромную должность в рейхсвере. Такой вариант полковника не устраивал, и, очевидно, этим и объяснялось его предложение о сотрудничестве с советской разведкой.

Берзин в заключительной части доклада высказывал предположение, что пересмотр взаимоотношений и объема сотрудничества между РККА и рейхсвером, очевидно, решен, и поэтому можно ожидать значительного сокращения возможностей наших учебных командировок в рейхсвер. Что касается Нидермайера, то, по мнению Березина, «Нидермайер обозлен отзывом в Германию; перспектива подполковничьей должности его не удовлетворяет; он «самовербуется» на официальную или неофициальную работу у нас, в частности в качестве информатора в Германии».

Вопрос был серьезный, подобные предложения поступали начальнику разведки не каждый день, и на докладе появилась резолюция Ворошилова: «Т. Берзину. Доложить лично, вопрос важный. Ворошилов. 2.10.31». После беседы с наркомом Берзин получил санкцию на дальнейшее сотрудничество с немецким разведчиком. Подтверждением этого может служить запись беседы полпреда СССР в Берлине Александровского с Нидермайером, о которой советский дипломат сообщал в Москву 7 февраля 1933 г.

В 1932 г. контакты между двумя разведками продолжались. 4 марта 1932 г. Берзин докладывал Ворошилову, что «друзья» неоднократно ставили вопрос о приезде в Москву капитана Ланца. Этот представитель Абвера приезжал в Москву в 1931 г., когда и состоялся обмен устаревшими материалами. Учитывая желание немецкой разведки продолжать обмен, Берзин предлагал наркому дать согласие на приезд Ланца и к его приезду подготовить для обмена «соответствующий материал с максимальным соблюдением секретности интересов РККА». Для подбора материалов он предлагал создать комиссию под руководством Никонова, включив в нее заместителя Никонова Туммельтау и его помощника Рябинина. При этом все подготовленные комиссией материалы будут передаваться немцам только с согласия начальника Штаба РККА. Так что Берзин застраховался со всех сторон от возможных неприятностей со стороны ОГПУ, если бы эта организация узнала о подобных контактах. Нарком тоже решил ознакомиться с тем, что разведка будет передавать в Берлин, и на докладе наложил резолюцию: «Не возражаю. Материал, подготовленный к передаче «друзьям», покажите предварительно мне. В. 4.3.32».

4 июня 1932 г. Берзин и Никонов составили очередной доклад, в котором сообщались данные о переговорах Пилсудского в Бухаресте. Это были агентурные данные германской разведки, полученные в Управлении. В переговорах обсуждался французский план Дунайской федерации и попытки улучшить румыно-венгерские отношения, чему поляки придают особое значение. Обсуждались также события на Дальнем Востоке и возможности войны между Японией и СССР. Польша видит в этой ситуации наилучшую возможность для самой себя и для Румынии совместно выступить против СССР с целью обеспечить на будущее свои восточные границы путем создания новых буферных государств. Что касается пакта о ненападении с СССР, то Пилсудский заявил, что подписание этого документа не должно беспокоить Румынию, так как это еще не означает окончательного решения польско-советского вопроса. Информация была ценная, и неудивительно, что ее направили Ворошилову, Гамарнику, Тухачевскому, Егорову и в ИНО ОГПУ.

Что знала германская разведка об РККА, что было передано нами и что они узнали по своим разведывательным каналам? Частично ответ на этот вопрос может дать информация Абвера, которая поступила в Управление в феврале 1933 г., когда уже после прихода Гитлера к власти началось свертывание контактов обеих разведок. В Берлине высоко оценивали Красную Армию, считая, что она способна вести оборонительную войну против любого противника. При нападении на Красную Армию современных европейских армий великих держав (очевидно, имелась в виду армия Франции) их возможная победа может быть поставлена под сомнение. И, конечно, при своем численном превосходстве она может вести победоносную наступательную войну против Польши и Румынии. В заключении Управления, сделанном на основании материалов германской разведки, отмечалось, что Абверу известна численность и дислокация стрелковых частей и конницы, которая до 1932 г. не являлась секретной. Что касается сведений по численности и дислокации технических частей (авиация, танковые, инженерные и артиллерийские части), то эта информация не является полной и точной. В Управлении также считали, что в материалах немецкой разведки имеется наличие агентурных сведений, в которых чувствуется влияние дезинформационной работы Управления.

Информация о Польше поступала в Управление, конечно, не только в результате работы агентуры военной разведки и обмена информацией с Абвером. Очевидно, серьезное значение имела и устная разведывательная информация о Польше, которую иногда удавалось получить нашим крупным командирам во время их поездок в Германию. В конце 1928 г. в командировке в Германии был Уборевич. Были у него встречи и беседы с начальником германского генерального штаба генералом Бломбергом. Во время одного из разговоров с ним Уборевич задал вопрос о том, что они знают и предполагают о мобилизационных и оперативных планах Польши. Состоялся отдельный разговор на эту тему с Бломбергом, а затем и с сотрудником польского направления разведотдела немецкого генштаба капитаном Альмингером.

Уборевича интересовала численность польских пехотных дивизий, которые могут быть выставлены в случае войны, сроки мобилизации польской армии, сроки ее стратегического развертывания и распределение польских сил между Германией и СССР. Бломберг и германская разведка считали, что в случае войны Польши против СССР поляки выставят 47 пехотных дивизий на 20-й день мобилизации. Это силы могут быть поддержаны тремя сотнями танков и от 800 до 1000 самолетов. Основной удар Польша будет наносить южнее Полесья во взаимодействии с румынской армией. Общую численность этой объединенной группировки немецкая разведка определяла в 60 дивизий, из них 14 румынских. Немецкая разведка считала, что нанесение главного удара севернее Полесья в направлении Минска полностью исключается. Уборевич также сообщил в Москву, что, по имеющейся у него информации, германским генштабом сейчас начата большая двусторонняя оперативная игра — «Война Польши с СССР» под руководством Бломберга.

Информация была серьезной, и 2 ноября 1928 г. Берзин представил доклад Уборевича, полученный в Управлении, заместителю председателя Реввоенсовета Сергею Каменеву. Конечно, в Управлении очень тщательно проверяли и перепроверяли полученные из Берлина данные и, очевидно, вносили свои коррективы с учетом имевшейся у нашей разведки информации. Но можно не сомневаться, что полученная информация была использована в полной мере.

Документов, подписанных Берзиным, в архивах сохранилось много. Если собрать их все за период его работы в военной разведке с 1920 по 1937 год, обобщить, систематизировать и проанализировать, то получится большой и солидный том, дающий довольно полное представление о том, как работал начальник разведки, какие он принимал решения в сфере своей разведывательной деятельности, как мыслил и думал и, вероятно, как спорил со своими оппонентами. А такие споры и дискуссии с товарищами по Управлению и со своими начальниками, которым он подчинялся по долгу службы, конечно, были. Его ближайшие соратники, такие как Никонов, Бортновский, Стигга, Давыдов, не были безвольными исполнителями его приказов и распоряжений, и если нужно было, то свое мнение перед начальником отстаивали достаточно жестко, не считаясь с тем, сколько у кого было ромбов в петлицах.

Берзин, конечно, полностью доверял своим сотрудникам. Но те доклады, рапорты и докладные записки, которые составлялись в отделах по его указаниям, тщательно с карандашом в руках прочитывал и правил, прежде чем поставить под документом свою подпись. Но это относилось только к текущей работе, которой всегда хватало. Основные же документы по вопросам разведывательной службы и направлениям деятельности военной разведки он всегда составлял сам. У него был свой стиль в составлении основополагающих документов, свой «почерк», своя манера речи. И те документы, которые были написаны начальником Управления, невозможно было спутать с другими документами Разведупра, которые хранятся в архивах. Они сразу бросаются в глаза и привлекают к себе внимание.

Нарком, его первый зам и начальник Штаба РККА, то есть та тройка, которой в Наркомате подчинялся Берзин, часто просили его высказать свое мнение по военно-политическому положению страны и международным вопросам или дать оценку тем или иным проблемам или направлениям деятельности военной разведки. Конечно, он понимал, что подобная просьба была равноценна жесткому приказу и подлежала исполнению в кратчайший срок. Поэтому, когда его вежливо «просили», надо было садиться за письменный стол и писать подробный доклад или докладную записку.

Вот и сейчас, в начале марта 30-го, наркому надо было представить в виде подробного доклада свои соображения по поводу организации нового направления в деятельности военной разведки — технической разведки. В стране начиналось выполнение первого пятилетнего плана индустриализации. Для успешного выполнения намеченных мероприятий по усилению армии, флота и авиации нужна была подробная информация о военно-технических достижениях в этих областях у крупнейших и наиболее развитых капиталистических стран. Все, что удастся добыть разведке, в первую очередь о вооружении армии и авиации Франции, Италии, Германии, Чехословакии и даже маленькой Швеции, надо пустить в дело и использовать для усиления РККА. Это позволит не только выиграть время, но и сэкономить большие средства в иностранной валюте, которую пришлось бы платить этим странам за приобретение патентов, технической документации, технологий производства и образцов оружия и приборов.

Нужно было создавать новое направление в работе Разведупра, искать опытных людей с хорошим техническим образованием, создавать специальную техническую агентуру в крупнейших европейских странах. И, самое главное, для успешного развертывания новой отрасли разведки нужны были финансовые вливания. Без солидных сумм в твердой валюте ни один разведчик не мог надеяться на серьезный успех в любой европейской стране.

В докладе, адресованном Ворошилову, Берзин отмечал, что до сих пор Управление вело техническую разведку по тем направлениям, которые предусматривались заданиями Штаба РККА, и теми ассигнованиями, которые оставались у разведки после выполнения неотложных текущих задач. А оставалось очень немного. Остаточный принцип ассигнования действовал и в те далекие годы. При этом основными задачами было изучение организации, тактики, методов подготовки технических войск иностранных армий. Имелись в виду в первую очередь авиация и танковые войска. Кроме того, агентура Разведупра по мере возможности собирала сведения о технических данных новых образцов оружия, которые принимались на вооружение в армиях крупнейших иностранных государств.

Берзин по своему обыкновению не приводил в докладе никаких фамилий. Сейчас известно, что с конца 1929 года в северных промышленных районах Италии действовала нелегальная военно-техническая резидентура под руководством Льва Маневича, который выступал под именем австрийского предпринимателя Конрада Кертнера. Помимо коммерческой деятельности, естественной для любого предпринимателя, он руководил Международным бюро изобретений и патентов «Эврика». Через эту организацию проходило много изобретений и патентов, и все, что представляло интерес для научно-технической разведки, сразу же отправлялось в Москву.

Кандидатура Маневича на роль резидента, подобранная Берзиным, была удачной. В Гражданскую повоевал, за границей жил, английским, французским, немецким и итальянским владел. С образованием также все было в порядке. В 1921 году окончил Высшую школу штабной службы РККА. В 24-м — Военную академию РККА, а в 29-м — Курсы усовершенствования начсостава ВВС при Военно-воздушной академии. Вот таким был человек, который после полутора лет разведывательной работы в Германии начал создавать нелегальную резидентуру в Италии.

Берзин отмечал в своем докладе, что помимо недостатка инвалютных средств техническая часть информационного отдела была очень слабой. Пять специалистов, которые имелись, не могли справиться с большим потоком информации, которая поступала из-за рубежа и нуждалась в анализе, обработке и распределении по различным организациям для дальнейшего использования: «50 % всего материала по технике не получает в 4-м Управлении достаточной предварительной обработки, оценки и использования. При таком положении, естественно, хромает и работа агентуры, ибо если работа источника не получает нужной оценки и не признана полезной, резидентура не может его держать месяцами и оплачивать в ожидании оценки».

Анализируя создавшуюся обстановку в Европе, он докладывал наркому, что военно-промышленная разведка может быть с успехом развернута в Германии, Франции, Италии, Чехословакии и Америке. Что же касается Англии, то предпосылок для быстрого налаживания там технической разведки чрезвычайно мало, так как связи Управления в этой стране ничтожны. Очевидно, не было у Управления серьезных зацепок на острове, не было солидной агентуры, тем более в такой новой и специфической области, как военно-техническая разведка. И начальник Управления честно признавался в этом.

Берзин считал, что для быстрого и успешного налаживания военно-технической разведки необходимо уже в 1930 году выделить дополнительные ассигнования в размере 100 000 американских долларов. Возможно, запрос был сделан с запасом, с расчетом на то, что чем больше просишь, тем больше дадут. Он отмечал, что этой суммы будет достаточно для организации агентурного аппарата и оплаты его работы. Очевидно, начальник Управления не особенно надеялся на успешную работу вновь создаваемой структуры на идейной основе и понимал, что за ценнейшие военно-технические секреты нужно будет платить, и платить щедро. И поэтому указывал в докладе, что в отдельных случаях необходимо будет отпускать спецсредства на приобретение рабочих чертежей, описания особо интересных технологических систем и готовых образцов новейшей военной техники.

Кроме того, для успешного развертывания нового направления военной разведки требовалось, конечно, увеличение личного состава технической части Управления. Нужных специалистов он предлагал привлечь из научно-технических комитетов соответствующих управлений наркомата. А чтобы работа технической разведки была более результативной, предлагалась передача всех получаемых материалов по военной технике в один центр (технический штаб начальника вооружений), который и распределял бы эту информацию по соответствующим учреждениям и заводам. И в дополнение ко всему Берзину хотелось получить в Управление «крепкого, технически грамотного инженера-партийца для руководства технической частью, а также выделить несколько технически грамотных знающих языки партийцев для работы за границей».

6 марта 1930 года доклад был подписан и отправлен наркому. Через два дня он был прочитан и с резолюцией «Не возражаю. Созвать спец. совещание и внести конкретные предложения» возвращен тогдашнему начальнику вооружений Иерониму Уборевичу и Берзину. Совещание созвали, изменения и предложения внесли, и в Разведупре начали создавать новое направление — научно-техническую разведку. Руководить новым направлением было поручено Оскару Стигге. Он должен был создать свою агентурную сеть в крупнейших странах Европы и наладить получение научно-технической информации. Работа началась, и материал «пошел», но вот использовался он уже в Союзе в первое время очень плохо. Дело было новое, незнакомое, опытных специалистов в НИИ, КБ и на военных заводах, хорошо знающих языки, не было. И ценнейшая разведывательная информация, добываемая иногда с риском для жизни разведчика, оседала в сейфах и ящиках письменных столов. Но здесь военная разведка была бессильна что-то сделать и изменить. И от Берзина ничего не зависело — контроль за использованием полученной научно-технической информации был вне его компетенции.

Весной 1930 года Берзину пришлось обратиться к наркому с письмом, в котором он писал о деятельности военного атташе в Японии Виталия Примакова. Причиной такого обращения было нарушение военным атташе финансовой дисциплины и значительный перерасход денежных средств в твердой валюте, то есть в американских долларах, которые выделялись для аппарата военного атташе в Токио. Обстановка на Дальнем Востоке после конфликта на КВЖД была тревожной, активность Японии на азиатском континенте не исключалась, и аппарат военного атташе, включая и агентуру, должен был работать с полной нагрузкой. Поэтому Берзин очень внимательно следил за всем, что творилось в столице островной империи.

Примаков работал военным атташе в Японии с весны 1929 года. Но и до этого, как писал Берзин Ворошилову, «в течение ряда лет Примаков, находясь на зарубежной военной работе (Китай и Афганистан), проявил себя работником, небрежно и неэкономно относящимся к народным деньгам». При этом Примаков за один год работы в Афганистане израсходовал 34 500 долларов, а его предшественник Ринк примерно в такой же ситуации израсходовал за год 15 000 долларов. В Японии Примаков продолжал ту же тактику, допуская сверхсметные расходы, не связанные с работой агентуры. При этом Примаков покрывал перерасход «из средств, отпущенных на агентурную разведку, чем затормозил ряд очередных наших работ по Японии». Берзин писал Ворошилову, что «наш аппарат в Японии до Примакова при меньших денежных затратах добывал больше ценных материалов, чем в период руководства этой работой Примаковым». И как следствие: «Назначение Примакова военным атташе и руководителем агентурной работы в Японии не внесло существенных улучшений ни в руководство нашего военного аппарата в Японии, ни по линии добычи агентурных материалов».

Из этого документа можно сделать два вывода: Берзин признавал свою ошибку, так как назначение Примакова в Японию могло произойти только при его согласии — в 29-м мнение руководителя военной разведки еще учитывалось. Возможно, он думал, что герой Гражданской войны учтет свои афганские ошибки и будет скромнее тратить казенные деньги. А может быть, при назначении в Японию прославленного боевого командира на него подействовал ореол легендарного конника, ромбы в петлицах и боевые ордена на гимнастерке. И второй вывод — агентурная разведка Управления в этой стране существовала за несколько лет до начала разработки и осуществления операции «Рамзай». И Зорге был не первым, кто создал агентурную сеть военной разведки в островной империи. Доклад Берзина Ворошилову — пока единственное документальное подтверждение этой версии.

Докладывая об этом, Берзин просил Ворошилова дать распоряжение о том, чтобы отозвать Примакова с должности военного атташе в Японии и назначить на эту должность другого командира РККА. Его доводы были обоснованны, и нарком дал согласие на замену. На документе появилась резолюция: «Не возражаю, подыскать заместителя. В. 20.4.30», которая и была сообщена Берзину 25 апреля 1930 года. Участь Примакова была решена, он был отозван из Токио и окончательно ушел из военной разведки на строевые должности.

Вполне возможно, что такая отрицательная оценка деятельности своего подчиненного в Японии, а военные атташе подчинялись начальнику Управления, объяснялась не только плохим руководством агентурной работой, но и значительным перерасходом валютных средств, которые находились под строгим контролем НКРКИ. Этим и было вызвано письмо Берзина Ворошилову, обычно сдержанно относившегося к недостаткам работы своих подчиненных.

1930 год. Провалы в начале 30-х

Можно с уверенностью утверждать, что 1930 год был очень тяжелым в жизни и работе начальника военной разведки Яна Берзина. После ухода в июле 1929 г. опытного и квалифицированного профессионала Бронислава Бортновского важнейший в 4-м Управлении Штаба РККА агентурный отдел остался без надежного руководителя. Руководство резидентурами и отдельными агентами попало в руки человека слабого и, мягко говоря, некомпетентного в специфических вопросах агентурной разведки. Рубен Таиров не обладал ни опытом, ни знаниями и навыками своего предшественника. Партийный стаж, преданность линии партии, поддержка в цековских кабинетах — все это не давало никаких гарантий успешного руководства агентурой военной разведки. Понимал ли это начальник Управления? Очевидно, он в силу специфики своей работы достаточно хорошо знал нового начальника агентурного отдела и своего фактического зама. И, очевидно, не смог уже противиться напору партийных чиновников со Старой площади, где размещался ЦК ВКП(б), предлагавших человека преданного, идейно выдержанного, проверенного в партийных чистках и т. д. Но над Москвой в 29-м дули уже другие партийные ветры. Ушла в прошлое эпоха свободного высказывания своего мнения, отстаивания своей позиции, своих взглядов. Апофеоз года — пятидесятилетний юбилей генсека и сразу же ставшая знаменитой и руководящей статья Ворошилова: «Сталин и Красная Армия». Рамки воинской дисциплины, и это в полной мере касалось Берзина, уже не позволяли всем стоящим ниже наркомвоенмора высказывать свое мнение, не совпадающее с мнением «луганского слесаря». А у Ворошилова по серьезным вопросам не было уже своего мнения. Основополагающим было мнение генсека и его партийного окружения.

Конечно, для любого руководителя разведки большое значение имеет то, кто является его ближайшим помощником, его замом, на которого он может опереться в работе и опыту и знаниям которого он может доверять. Для Берзина таким опытным и надежным замом в 20-е годы был только Бортновский. Замена Бортновского на Таирова, который был на порядок ниже как руководитель агентурной разведки, была серьезным ударом для Берзина. Он потерял поддержку «снизу», поддержку квалифицированную и надежную. Усугубляло тяжелое положение начальника Управления и то, что у него тогда не было опытного и квалифицированного зама, который в его отсутствие мог бы возглавить разведку и успешно ею руководить. По действующему «Положению о 4-м Управлении Штаба РККА» у него имелись два помощника — начальники информационного и агентурного отделов. Но начальник информационной службы Александр Никонов был аналитиком и не занимался руководством агентурной разведки. А пришедший «варяг» Таиров смотрелся бы во главе Управления просто неважно. И в руководящих кабинетах наркомата и ЦК это уже понимали. И после провалов 1931-го, когда он показал свою беспомощность, тихо убрали на Дальний Восток на ничего не значащую должность члена Реввоенсовета ОКДВА, заменив более опытным и квалифицированным Борисом Мельниковым.

С 1924 г., когда новый зампред Реввоенсовета Иосиф Уншлихт поддержал в ЦК его кандидатуру на пост начальника Управления, Берзин привык работать «под Уншлихтом», привык к некоторой самостоятельности в общении с «верхами», так как Уншлихт доверял ему, знал его еще по Западному фронту в 20-м и не досаждал мелочной опекой. Он представлял ему свободу действий и с партийными структурами в ЦК, и с руководством Коминтерна, когда дело касалось таких деликатных проблем, как подготовка разведывательных и диверсионных кадров для будущей войны или совместной разведывательной деятельности с Отделом международных связей Коминтерна. Такой стиль работы позволил новому начальнику военной разведки стать за несколько лет заметным политическим деятелем, державшим в своих руках и тайные контакты с рейхсвером, и пружины и рычаги китайских событий, так как вся политическая и военная информация из Китая шла в московскую «инстанцию» (Политбюро ЦК ВКП(б) через его кабинет.

Но в 1930-м Уншлихта «ушли» из военного ведомства и переместили на второстепенную гражданскую работу. Место опытного профессионала, курировавшего повседневную деятельность Управления, занял партиец Ян Гамарник, который был дилетантом в вопросах разведывательной службы. Рассчитывать на его квалифицированное руководство и поддержку, так же как и на свободу действий, Берзин уже не мог. Он уже не имел помощи и поддержки «сверху», не имел, выражаясь современным языком, «крыши» и по всем вопросам разведки оставался один на один с Ворошиловым, который был тогда и остался потом некомпетентным в разведке, которому трудно было что-либо доказать. Это положение усугубилось в 1930 г. и тем, что по новому распределению обязанностей Управление стало подчиняться непосредственно наркому.

Поэтому Берзин в 1930 г. после ухода Уншлихта и Бортновского лишился поддержки и «сверху», и «снизу» и остался один. Следует отметить, что в начале 30-х помимо 120 человек штатного состава в Управлении имелось и около 350 секретных сотрудников, или «прикомандированных», как они числились в документах. Держать в своих руках деятельность около 500 человек не под силу ни одному руководителю. А полноценного, квалифицированного и авторитетного первого зама не было. Попытка советской литературы 60–70-х годов, заданная руководством ГРУ, показать Василия Давыдова и Оскара Стиггу как ближайших соратников Берзина при знакомстве с архивными документами не выдерживает критики. Эти двое, и особенно Давыдов, были мелковаты для того, чтобы быть ближайшими соратниками такой крупной личности и такого политического деятеля как Берзин. Ближайший соратник может и должен заменить руководителя в случае необходимости и в разведке, и во взаимоотношениях с рейхсвером, и в высоких кабинетах, где надо иметь вес и влияние. Но очень трудно представить в этой роли Стиггу, а тем более Давыдова, который был в это время только сотрудником для особых поручений при главе Управления.

И, как следствие событий 30-го, 1931 год стал годом серьезнейших неприятностей для руководителя военной разведки. Результаты кадровых перестановок внутри Управления, связанные с приходом нового неопытного и неквалифицированного начальника агентурного отдела, начали сказываться в полной мере. Берзин, будучи один и не имея поддержки ни «снизу», ни «сверху», начал, очевидно, терять бразды правления, пытаясь в одиночку осуществлять управление разросшимся разведывательным аппаратом. Как опытнейший руководитель разведки, он хорошо понимал, что одному не справиться, что рано или поздно наступит сбой в дирижировании таким сложным оркестром, как агентурная разведка. Нужен был надежный и квалифицированный заместитель, но его не было. Нужен был опытный руководитель, прекрасно ориентирующийся во всех тонкостях и нюансах «разведывательной кухни», способный поправить, подсказать, дать дельный совет, но такого человека рядом тоже не было. С уходом из военного ведомства Уншлихта, который имел вес и влияние в отделах ЦК и к мнению которого прислушивались в Политбюро, Берзин потерял возможность влиять на перестановки в руководящих разведывательных кадрах. Да и обстановка в стране менялась на глазах. Наступали зловещие тридцатые годы с фальсифицированными политическими процессами, культом личности Сталина и Ворошилова, с той гнетущей тяжелой атмосферой, которая накапливалась в обществе. И Берзин, прекрасно знавший обстановку и за рубежом, и внутри страны, чувствовал, быть может, лучше других военачальников, наступление этих перемен и в работе военной разведки, но был уже бессилен что-либо изменить.

Обстановка в стране в конце 1930-го и особенно в 1931-м определялась процессом «Промпартии». Дутый фальсифицированный процесс с надуманными обвинениями, в том числе и о «подготовке» Францией в союзе с Польшей войны против СССР, всколыхнул всю страну. Процесс был открытым, его стенограмма публиковалась в печати, и по страницам газет и журналов начало гулять слово «интервенция». Францию и Польшу обвиняли во всех смертных грехах, приписывая им то, чего никогда не было. Руководство наркомата и ОГПУ потребовало от военной и политической разведок представить доказательства того, чего не было, — подготовки Францией и Польшей при поддержке Англии и США войны против Советского Союза. И обе разведки, военная и политическая, были подняты по боевой тревоге. Резидентуры Управления в этих странах начали активно работать с агентурой. Привлекались для такой работы и сотрудники военного атташата СССР в этих странах, которые традиционно находились под «колпаком» местных контрразведок. К сожалению, подбор военных атташе и их помощников не всегда зависел от начальника Управления. Иногда на эти должности назначали строевых командиров, не имевших специальной разведывательной подготовки. И, как следствие, неумение работать с местной агентурой, уходить от наружного наблюдения, слабое знание языка и страны пребывания. Результат всего этого — элементарные провалы, которых можно было бы избежать.

Вечером 11 июля 1932 г. сотрудники польской контрразведки вели наблюдение за «объектом» на одной из варшавских улиц. Находившийся под наблюдением мужчина подошел к стоявшей у тротуара легковой машине, внимательно посмотрел по сторонам и юркнул в любезно распахнувшуюся дверцу. После короткой беседы владельцу машины был передан пакет. Дальнейшие события развивались по классической схеме бульварного детектива. В момент передачи пакета дверцы машины распахнулись, сверкнула вспышка фотоаппарата и обоих собеседников попросили выйти из машины и предъявить документы. Севший в машину предъявил документы на имя майора разведывательного отдела польского генштаба Петра Демковского. Владельцем автомашины оказался помощник советского военного атташе в Польше Василий Боговой. Задержанных доставили в полицейское управление. Там в присутствии представителя полпредства вскрыли пакет, сфотографировали обнаруженные в нем секретные документы и составили протокол. После подписания протокола обладавший дипломатической неприкосновенностью советский дипломат был отпущен, а польский майор арестован. Не дожидаясь дипломатического демарша и объявления его персоной нон грата Боговой в ту же ночь выехал в Данциг и оттуда на самолете «Люфтганзы» через Кенигсберг улетел в Москву. Судьба Демковского была печальной: после обыска на квартире, где были обнаружены неопровержимые доказательства его шпионской деятельности в пользу СССР, он был 18 июля приговорен военным трибуналом к смертной казни за государственную измену и в тот же день расстрелян в цитадели Варшавской крепости.

Шифровка о событиях в Варшаве легла на стол Берзина уже утром 12 июля. Вчитываясь в расшифрованные строчки, он хорошо понимал значение для Управления провала советского дипломата. Дипломатический скандал, шум в европейской прессе, особенно эмигрантской, вопросы на дипломатических приемах. Но это на дипломатическом уровне. А на уровне разведки? Провал ценнейшего источника в разведывательном отделе польского генштаба. Неизбежный и очень неприятный доклад наркому, обсуждение поступка Богового на самом «верху» и серьезные неприятности для Наркоминдела, а значит, и для Управления при назначении нового военного атташе в Польше. Но все это будет зависеть от польских властей — если они дадут информацию в прессу и пойдут на публичный скандал.

Надежды Берзина и руководства наркомата на то, что на этот раз удастся обойтись без шума в печати, не оправдались. Польские власти пошли на скандал, и 20 июля польские и эмигрантские газеты Варшавы начали публиковать подробности очередного провала советской военной разведки в Польше. 22 июля в советском официозе «Известия» появилась заметка об утверждениях варшавской печати о том, что майор польского генерального штаба Демковский передавал документы заместителю советского военного атташе Боговому. Поскольку улики были бесспорны, то на этот раз обошлось без трафаретных заявлений о происках реакционной варшавской черносотенной прессы.

23 июля заместитель наркома Литвинова Николай Крестинский направил письмо Сталину (копия Ворошилову и Гамарнику) о провале Богового. С вернувшимся в Москву Боговым разговаривал Гамарник. Боговой сообщил, что он выехал из Варшавы 16 июля в Данциг по железной дороге, получив предварительно в польском МИДе визу на въезд в Данциг и на обратный приезд из Данцига в Варшаву. Таким образом, писал Крестинский, «отъезд т. Богового носил характер совершенно открытого официального отъезда, и так как он уехал через пять дней после происшествия, говорить о его бегстве, как пишет польская печать, не приходится». Крестинский писал в своем письме, что он не думает, чтобы можно было настаивать на возвращении Богового в Варшаву, так как работать ему там было бы невозможно и его возвращение вызвало бы взрыв враждебных выступлений в польской печати. Дипломат также не надеялся, что поляки дадут ему въездную визу. Но и просто так оставлять без ответа этот инцидент не хотелось. Поэтому он предложил Сталину вызвать польского посла Патека и сделать ему следующее заявление: «Т. Боговой приехал в Москву и сделал доклад своему начальству. В результате этого доклада советское правительство пришло к полному убеждению, что т. Боговой никакого отношения к приписываемому майору Демковскому предательству не имеет, что т. Боговой вел себя вполне лояльно по отношению к польскому правительству. Советское правительство не видит поэтому никаких оснований для отзыва т. Богового. Учитывая, однако, что при создавшемся в варшавских официальных кругах отношении к т. Боговому последнему было бы трудно выполнять возложенные на него обязанности, советское правительство решило дать т. Боговому другое назначение». В переводе на обычный язык это означало — сделать хорошую мину при плохой игре.

Публичного скандала избежать не удалось, и 25 июля Крестинский докладывал членам Политбюро подробности провала. Решили вызвать Богового для объяснений. 5 августа на очередном заседании Политбюро опять обсуждали деятельность Богового и скандал в Варшаве. Выступали Сталин и нарком иностранных дел Литвинов. Интересы военного ведомства представлял Ян Гамарник. Очевидно, военным и разведчикам удалось оправдаться, так как Боговой получил только выговор, даже не строгий, и из разведки его не выгнали. Интересен последний пункт постановления, где говорится, что военные атташе являются представителями Реввоенсовета СССР, а не 4-го Управления Штаба РККА. В переводе с партийно-бюрократического на обычный язык это означало — быть военными дипломатами, представлять интересы военного ведомства в стране пребывания и не лезть в те разведывательные дела, где можно провалиться.

Провал Богового закончился для Берзина благополучно. Начальник Управления не получил даже выговора от «инстанции», и в кабинет Сталина для разноса его тоже не вызвали. Может быть, сыграло роль выступление Гамарника, который принял огонь на себя, может быть, Боговой сумел доказать, что документы, которые нес польский разведчик на встречу, были настолько ценными, что ради их получения стоило идти на угрозу провала. Сейчас без архива ГРУ, где наверняка осел отчет Богового о встрече в Варшаве, установить истину невозможно. Важно, что на этот раз обошлось.

Незадолго до варшавских событий Ворошилов обратился с циркулярным письмом к военным и военно-морским атташе. В нем он отмечал неудовлетворительное состояние их работы. Это, по его мнению, объяснялось отсутствием твердо установленной системы в подборе кандидатов на должность военного атташе. Такой подбор должен быть основан на плановости, заблаговременной подготовке и изучении кандидатов. Нарком отмечал, что существующая практика назначения на заграничную работу не вполне обеспечивает тщательного отбора наиболее подготовленных кандидатов. Выбор кандидатов и назначение проводятся в большинстве случаев в спешном порядке, на основании послужных списков и аттестаций и без личного знакомства с ними. При этом большинство назначенных атташе очень слабо владеют иностранными языками и плохо знакомы с политической обстановкой и армией той страны, куда их назначают. Поэтому новые военные атташе вынуждены тратить почти год для того, чтобы ознакомиться с элементарными сведениями о стране пребывания и ее армии, а также приобрести первоначальные навыки в разговорной речи и чтении прессы.

Берзин решил выжать максимум из создавшейся ситуации. 6 сентября 1931 г., после окончания истории с Боговым, в докладе своему непосредственному начальнику Гамарнику, от которого многое зависело в подборе кандидатов на должности военных атташе, он предлагал, чтобы назначение на должность атташе, их помощников и секретарей рассматривалось как поощрение по службе и производилось из числа начсостава, владеющего иностранными языками и обладающего качествами военно-дипломатических работников. Составление списков кандидатов на эти должности должно производиться Управлением совместно с командным управлением. Кандидаты на эти должности должны утверждаться наркомом, ставиться об этом в известность и использовать имеющееся время для изучения армии и страны возможного пребывания. Кандидаты в округах должны отбираться при помощи четырех (разведывательных) отделов, а в Военной академии — ее начальником совместно с представителями Управления. Отправляя этот доклад Гамарнику, внося в нем свои предложения по улучшению подбора кандидатов для заграничной работы, Берзин, очевидно, надеялся через него воздействовать на Ворошилова и как-то улучшить подбор кадров военных атташе.

Варшавская эпопея закончилась, но 1931 год по-прежнему был для Берзина богат на провалы. 14 апреля немецкие и эмигрантские газеты Берлина сообщили об аресте 13 германских коммунистов. Обвинение — кража производственных секретов на химических заводах концерна И.Г. Фарбениндустри по поручению советского торгпредства, то есть промышленный шпионаж, или научно-техническая разведка, которой начало заниматься Управление. 25 апреля газеты сообщили, что арестованный в Аахене по обвинению в промышленном шпионаже в пользу советского правительства инженер Пеш сознался в своих преступлениях. 8 мая — новое сообщение в газетах. Сознался еще один из арестованных — инженер машиностроительного завода в Кельне. За солидное вознаграждение он передавал секретные сведения служащим советского торгпредства. 27 сентября новое сообщение в газетах об аресте на металлургическом заводе в Тангермюнде еще двух коммунистов. Обвинение то же — промышленный шпионаж в пользу Советского Союза. Начальнику Управления оставалось только фиксировать газетные сообщения и подсчитывать потери в агентурной сети Германии.

Немцы предъявили претензии по дипломатическим каналам в ноябре, когда следствие было закончено и неопровержимые улики были собраны. И опять дипломатические претензии рассматривались на заседании Политбюро 10 ноября. Но перед заседанием 9 ноября начальника разведки вызвали в Кремль. В присутствии Ворошилова он давал объяснения и отвечал на вопросы Сталина. Пришлось Берзину выступить и давать объяснения и на следующий день на заседании Политбюро. Вопрос был серьезным и обсуждался на высшем уровне — выступали Сталин, Молотов, Ворошилов, Мануильский. После обсуждения и обмена мнениями в протокол записали, что Берзин нарушил постановление ЦК от 8 декабря 1926 г. о запрещении привлекать членов иностранных компартий к разведывательной работе. Ему поставили на вид (самая малая форма партийного взыскания в те годы) и решили для выяснения всех обстоятельств дела образовать комиссию под председательством Кагановича, а Берзину вызвать своего представителя из Германии. Комиссия после опроса Берзина и вызванных из Германии сотрудников Управления Гришина и Улановского доложила на заседании Политбюро 20 ноября, что начальник Управления давал указания своим сотрудникам в духе решений ЦК от 1926 г., а Гришин и особенно Улановский нарушили директиву в части, предлагавшей привлекавшихся к агентурной работе иностранных коммунистов исключать формально из партии. Берзина обязали принять решительные меры, обеспечивающие «действительное и полное проведение в жизнь постановления ЦК от 8 декабря 1926 г.». Постановление Политбюро заканчивалось дежурной фразой, что малейшие попытки обойти решение ЦК повлекут за собой исключение из партии. Для нелегала это было самое страшное наказание, так как без партийного билета он сразу же становился невыездным и его выгоняли из разведки. Выписки из этого постановления послали Берзину, Гришину и Улановскому, и дело закрыли.

Последний удар в 1931 г. по агентурной сети Управления в Европе был нанесен австрийской полицией. 9 декабря газеты сообщили об аресте в Бадене (курорт под Веной) группы коммунистических агентов. Они обслуживали расположенную в этом курортном городке радиостанцию, которая передавала радиограммы посольств крупнейших европейских государств, добываемые агентурой военной разведки в Берлине, Брюсселе, Праге, Берне и других столицах в Москву. Это был первый радиотрансляционный центр, созданный в центре Европы. Возглавлялся он сотрудником Управления, имевшим германский паспорт на имя Мартина Клейна, но австрийской полиции удалось установить его подлинную фамилию — Абелтынь. Вместе с ним была арестована его жена Рут Клейн, она же Гертруда Браун, и четверо разведчиков, связанных с работой радиоцентра. У всех арестованных были германские паспорта. Для их освобождения был использован нелегал Разведупра Василь Дидушок. Он был уроженцем Галиции и капитаном австрийской армии. В 1917 году попал в русский плен, а затем с 1920 года стал нелегалом Разведупра. Работал в Польше и Румынии, где отсидел три года за шпионаж. Потом была разведывательная работа в Маньчжурии и Финляндии. С 1931 по май 1932 года он работал в Германии и Австрии против Польши и Румынии.

После провала группы Константина Басова (Абелтыня) Дидушок обратился к сотруднику контрразведки Абвера Протце. По просьбе Дидушка Протце сумел тогда добиться освобождения арестованных австрийскими властями резидента Басова и четырех его агентов. Поводом для его вмешательства послужило то, что Басов при аресте заявил австрийским властям, что выполнял задание в контакте с рейхсвером. Австрийские власти не захотели раздувать скандал и просто выслали из страны всех арестованных.

Этот инцидент имел продолжение в следующем году. 7 июня 1933 года Берзин написал письмо начальнику политической разведки (ИНО ОГПУ). В нем он сообщал Артузову, что, по данным помощника военного атташе в Берлине, немецкая разведка, в которую входит и вновь созданная контрразведка рейхсвера, усиленно ищет выход на советскую разведку. Сожалея об ухудшении советско-германских отношений в результате действий гестапо и полиции, руководство рейхсвера хотело бы установить контакт между разведками, что позволило бы, по его мнению, своевременно предотвращать трения и устранять препятствия. Немцы, писал Берзин, хотели бы, в частности, продолжить контакт, имевшийся в начале 1932 года с нелегальным сотрудником Разведупра Василием Дидушком («Францем») у контрразведчика Абвера Протце.

«Я категорически запретил своим сотрудникам, — писал далее Берзин, — вступать в какой-либо контакт. По официальной линии согласно указаниям наркома и с ведома «инстанции» (Политбюро) у нас с разведотделением рейхсвера ежегодно происходит обмен материалами по Польше. Этот обмен нам по существу ничего не давал, так как немцы никаких серьезных материалов нам не передавали. Не давали серьезных материалов и мы, но пользу они себе извлекали.

В настоящий момент, когда польско-германские отношения весьма обострились и когда в «воздухе пахнет порохом», они усиленно добиваются обмена с нами материалами по Польше. Так как по официальной линии мы все разговоры отклоняли, они ищут теперь неофициальный контакт и делают намеки насчет возможных «услуг». Исходя из опасности такой связи, с одной стороны, и бесплодности и вредности их для наших работников — с другой, я категорически приказал нашим работникам пресекать всякие попытки немецкой разведки связаться или пролезть в наш аппарат. Вам я сообщаю об этом предложении немецкой разведки, полагая, что, может быть, Вы все это дело сможете как-нибудь использовать для своей оперативной работы».

Как руководитель военной разведки Берзин держал в своих руках все контакты с рейхсвером, в том числе и по линии сотрудничества разведок, особенно когда дело касалось обмена информацией по Польше и Румынии. Он хорошо знал неофициального представителя рейхсвера в Москве полковника Нидермайера и регулярно встречался с ним. Особенно частыми такие встречи были в конце 20-х годов, когда такие контакты и обмен информацией были санкционированы на высшем политическом уровне.

Осенью 1931-го Нидермайер собирался покинуть Москву. Заканчивался его десятилетний срок пребывания в нашей стране, и его переводили в рейхсвер на низовую строевую должность в одну из частей. Перед отъездом он решил встретиться с Берзиным и поговорить с ним по основным, актуальным для него вопросам. Встреча состоялась 29 сентября, и на ней присутствовал начальник отдела внешних сношений Разведупра Сухоруков. Заявив, что будет говорить сугубо конфиденциально и в «приватном» порядке, полковник проинформировал начальника разведки об изменениях в военном сотрудничестве между двумя странами.

Нидермайер сообщил, что вследствие тяжелого экономического и финансового положения Германии, сокращения бюджета рейхсвера и под давлением политических обстоятельств в сотрудничестве рейхсвера и РККА в следующем году наступит некоторая «пауза». По его словам, в Липецкую авиационную и Казанскую танковую школы не будет доставлена новая материальная часть. Очевидно, сократятся и командировки германских представителей в Советский Союз. Сам Нидермайер и ряд его сотрудников отзываются в Германию. Полковник объяснил свою откровенность тем, что, проработав десять лет над укреплением дружбы Германии и СССР, он стал сторонником восточной ориентации и поэтому счел нужным проинформировать руководство советской военной разведки.

Была, конечно, и еще одна причина для встречи полковника с Берзиным. Ему предстояло вернуться в рейхсвер на подполковничью должность или в министерство, или в один из штабов на очень небольшое жалованье. Хорошее финансовое обеспечение в Москве, когда он получал 1000 американских долларов в месяц, кончилось. Полковник также подчеркнул, хотя Берзин и сам отлично знал об этом, что с начала Первой мировой войны и по сей день он находился на чрезвычайно ответственной работе и был особо доверенным человеком при руководстве рейхсвера. Поэтому мелкая должность в строю или штабе его не прельщает.

Берзин писал в докладе, что Нидермайер, находясь в Германии, при всех условиях не хочет отказываться от дружбы с СССР и хочет нам оказывать услуги, где только сможет, в частности в области предупреждения и информации по тем вопросам, которые ему будут доступны. Для этого он хотел бы получить связь с полпредом, военным атташе или каким-либо нашим доверенным лицом в Берлине. Вывод Берзина был однозначным: «Нидермайер обозлен отзывом в Германию; перспектива подполковничьей должности его не удовлетворяет; он «самовербуется» на официальную или неофициальную работу у нас, в частности в качестве информатора в Германии». Ворошилов, ознакомившись с докладом, решил, что вопрос важный, и после разговора с Берзиным было решено продолжать разработку этого перспективного источника. В исторической литературе промелькнуло сообщение о том, что в 1936 году от Нидермайера в Москву поступила ценная информация.

Контакты с немецкой разведкой не ограничились только встречами с Нидермайером. В марте 1932 года Берзин в очередном докладе Ворошилову писал о том, что «друзья» неоднократно ставят вопрос о том, чтобы их представитель капитан Ланца приехал в Москву для обмена разведывательными материалами по Польше и Румынии. Не имея конкретных указаний от наркома, Берзин оттягивал встречу, пока это было возможно, хотя в 1931 году капитан приезжал в Москву и обмен разведывательной информацией состоялся. Поэтому он писал в докладе, что, учитывая стремление «друзей» провести и в этом году обмен информационными сведениями, можно было бы дать согласие на приезд Ланца, подготовить для обмена соответствующие материалы с максимальным соблюдением секретности и создать комиссию для ведения переговоров в составе Никонова, его заместителя Туммельтау и помощника Никонова Рябинина. Нарком не возражал, потребовав предварительно показать ему все материалы, подготовленные для обмена. Капитан приехал, обмен состоялся, и, очевидно, это была последняя официальная встреча представителей двух разведок.

В 1933 году обстановка резко изменилась. После прихода Гитлера к власти ни о каком сотрудничестве между двумя разведками не могло быть и речи. «Инстанция» вряд ли дала бы добро на подобные контакты, и Берзин не выступал с подобными инициативами. Кроме того, операция «Весна», о которой, конечно, знал Берзин, была в самом разгаре. И за контакты с фашистской разведкой любой сотрудник Разведупра мог попасть под удар. Очевидно, поэтому и было решено передать всю информацию «соседям» — пусть сами и разбираются, что к чему. Конечно, это только предположение автора — документальных доказательств нет. Но и такая версия имеет право на существование.

Год заканчивался, и нужно было подводить итоги. Неутешительным он был для руководителя военной разведки. Шумные провалы с подробными описаниями в иностранных газетах не способствовали поднятию авторитета Управления ни в кабинетах ЦК, ни у руководства наркомата. Ставка на использование членов иностранных компартий для агентурной работы оказалась неудачной. Из-за отсутствия дисциплины, профессиональной подготовки, элементарных навыков разведывательной работы коммунисты проваливались и в Европе, и на Востоке. Проваливались и тянули за собой резидентов, приезжавших из Москвы. Берзин хорошо знал недостатки такой агентуры. Понимал, что, несмотря на преданность коммунистической идее, профессионализма у этих людей нет, а вызвать их в Москву и дать фундаментальную профессиональную подготовку невозможно. На тринадцатом году существования Управления не было у военной разведки не только своего высшего учебного заведения, но даже нормальной разведывательной школы с двухлетним сроком обучения. У пехотинцев, кавалеристов, артиллеристов такие школы были, а у разведчиков не было. И все попытки Берзина создать такое учебное заведение, которое готовило бы специалистов и для мирного времени, и для будущей войны, натыкались на равнодушие наркома, а может быть, и на его безразличие. Не ценил Ворошилов разведку и не понимал ее значение в укреплении обороноспособности страны.

Миссия в Европе

В 1930-м Берзин решил провести в Европе разведывательную операцию, которая до этого еще не проводилась в Управлении. Очевидно, идея проведения этого мероприятия была выдвинута Константином Звонаревым, который занимался историей разведки Российской империи и исследовал в архивах Российского генштаба все документы, связанные с деятельностью российских спецслужб. Многочисленные архивные материалы, хранившиеся в недрах внешнеполитического ведомства с конца XIX века, позволяли руководству МИДа Российской империи иметь достаточно полное представление о деятельности дипломатических представителей иностранных государств в Петербурге и о том, что они сообщали своим правительствам.

Вся срочная переписка между дипломатическими представительствами Петербурга и европейскими столицами проходила по телеграфным линиям, связывающим столицу империи с крупнейшими городами Европы. Конечно, все депеши иностранных дипломатов сдавались на петербургский телеграф в зашифрованном виде, но перед передачей в столицы иностранных государств с них снимались копии и передавались в «черный кабинет» Министерства иностранных дел империи. Там работали специалисты, которые могли расшифровывать любые дипломатические сообщения иностранных посольств. И эта ценнейшая, а главное, документальная информация шла из «черного кабинета» руководству дипломатического ведомства империи и учитывалась при принятии основных внешнеполитических решений.

Этот метод получения документальной и достоверной дипломатической информации был взят на вооружение военной разведкой и широко использовался при перехвате дипломатической корреспонденции иностранных государств. Но того, что удавалось перехватывать с московских радиостанций, было, конечно, недостаточно. Радиопереписка, и в первую очередь военных атташе, не поддавалась перехвату и дешифровке с московских станций. Нужно было проникнуть в центр Европы и там попытаться получить с европейских правительственных радиотелеграфных станций ту информацию, которую передавали в первую очередь иностранные военные атташе своим правительствам в Риме, Париже, Лондоне. Этим и должна была заняться специальная группа военных разведчиков Управления.

Идея этой операции принадлежала, очевидно, Константину Звонареву. Опытный разведчик, прекрасно знакомый с историей военной разведки Российской империи, он, конечно, знал и о существовании «черных кабинетов», и о той информации, которую получал МИД империи в конце XIX и начале XX века, когда перехватывались и дешифровывались не только дипломатические депеши вероятных противников — Германии и Австро-Венгрии, но и депеши такого союзника, как Великобритания. Можно не сомневаться, что Звонарев и Берзин очень хорошо обдумали идею перехвата дипломатической переписки дипломатических миссий таких стран, как Польша, Франция, Италия, Англия. Тем более что подобный перехват позволял получать документальную информацию разведывательного характера.

Руководителем группы, которая создавалась в Вене, был выбран Иван Винаров. До этого он несколько лет работал в Китае, достаточно засветился, и его было решено перебросить в новый регион — Европу, где контрразведкам европейских стран он не был известен. Группа Винарова имела задание проследить за деятельностью военных атташе Германии, Италии, Венгрии, Польши, Испании и некоторых других стран в Софии, Бухаресте, Белграде и Афинах. Самая существенная часть задания состояла в получении копий их шифрованных телеграмм, адресованных своим штабам и правительствам.

В то время посольства, как правило, не имели собственной радиосвязи со своей страной, которую они представляли. Кроме курьеров, военные атташе и другие дипломатические представители использовали единственный в то время канал для быстрой связи — радиотелеграф страны пребывания. Поэтому, чтобы гарантировать надежность шифропереписки, во всех почтово-телеграфных учреждениях были созданы секретные радиотелеграфные отделы, которые гарантировали надежность секретной радиотелеграфной переписки иностранных миссий.

Задача агентуры военной разведки состояла в том, чтобы проникнуть в секретные радиотелеграфные службы Болгарии, Румынии, Греции и Югославии, получать копии шифрованных телеграмм иностранных военных атташе перед их уничтожением и переправлять в Москву для дешифровки. Такие сообщения могли содержать ценнейшую для Разведупра информацию о политическом и военном положении в этих странах, прогнозы их развития в области политики и военной стратегии. В телеграммах могла быть и разведывательная информация о вооруженных силах этих стран: их численности, вооружении, уровне боевой подготовки. Много могло быть интересного и ценного, тем более что в отличие от информации агентуры такая информация была бы строго документальной, а это значительно повышало ее ценность.

Для развертывания этой разведывательной операции Винаров, используя свой китайский опыт, создал торговую фирму с представительствами в этих странах и развернул бурную деятельность. Это давало ему и его сотрудникам возможность часто ездить в Болгарию, Грецию, Югославию, не вызывая подозрений полиции и контрразведок этих стран. Постепенно были найдены подходы к секретным радиотелеграфным отделениям, появилась агентура, и работа пошла. Каналы связи с Веной, где находился центр группы, работали бесперебойно, и шифровки уходили в Москву. Вся система получения информации работала без серьезных провалов до января 1933 года. Сейчас еще трудно представить, сколько шифровок было получено в Москве. Но можно не сомневаться, что Берзин постарался выжать максимум информации из этой операции, которая получила шифр «Телеграф».

Иван Винаров писал в своих воспоминаниях: «До января 1933 года, когда поступило распоряжение приостановить работу с телеграммами, по нашей линии провалов не было. Только в Бухаресте было схвачено несколько наших людей из-за небрежности технического лица, который работал по каналу Бухарест — Прага — Вена». Но полиция не смогла добраться до их истинной деятельности, и суд вынес незначительные наказания за некие «неправомерные» действия. Больше провалов в этой операции не было. По результатам операции в характеристике Винарова появилась запись: «От Винарова получены исключительно интересные сведения государственного значения от источников в Бухаресте, Белграде, Афинах и Софии…»

В 1931 году после знаменитых фальсифицированных процессов «Промпартии» и «Союзного бюро меньшевиков», на которых подсудимые давали «показания» о подготовке Франции и ее союзников к войне с СССР, на страницах советской печати появилось слово «мобилизация». О мобилизации промышленности, армии и всей страны для отражения агрессии со стороны Франции и ее союзников, а также якобы поддерживающей их Германии писали газеты и журналы. Об этом говорили в своих выступлениях государственные и партийные деятели. Старалась и разведка. В начале 1931 года ИНО ОГПУ, ссылаясь на свои источники в Париже, Берлине и Варшаве, докладывало, что французское правительство хочет перетянуть Германию на свою сторону, добиться ухудшения германо-советских отношений и расторжения договоров, заключенных этой страной с Советским Союзом. Для этого немцам предлагается якобы заем в несколько миллиардов золотых франков. При этом разведка ничего не говорила о том, где Франция в условиях жестокого мирового экономического кризиса может найти такую фантастическую по тем временам сумму.

Летом 31-го от источников в Берлине было получено сообщение о том, что канцлер Германии фон Папен якобы ведет переговоры в Париже о военном союзе Франции, Германии и Польши, направленном против СССР. Первая цель проектируемого союза — поход на Украину. Такая информация, посланная на самый «верх», будоражила умы и усиливала нервозность в правительственных кругах Советского Союза. А отсутствие серьезного и объективного анализа этой информации, учитывавшего баланс сил и все внешнеполитические факторы, приводило к принятию поспешных и непродуманных решений, особенно в области военного строительства и развития РККА. Отсюда и заявления на высшем военном уровне о мобилизации и подготовке к отражению не существовавшей в 1932 году агрессии.

Обмен информацией между политической и военной разведками в 1931 году был регулярным, и начальник Разведупра хорошо знал весь материал, который посылался из ИНО наркому и после ознакомления с ним спускался в Штаб РККА. Много в этих материалах было неясного и непонятного. Как рассчитывали организаторы будущего похода на Украину совместить непримиримые противоречия между побежденной Германией и Польшей, получившей по Версальскому договору данцигский коридор и немецкую Силезию? О каком военном союзе между победившей Францией и поверженной Германией может идти речь? В Германии слишком хорошо помнят и капитуляцию в Компьенском лесу, и мирный договор, по которому страна лишилась армии (стотысячный рейхсвер не в счет) и статуса великой державы. Никогда еще побежденный, не вернувший еще ничего из потерянного, не заключал военного союза с победителем.

И, наконец, какими силами собирались совершить триумфальный поход? У Германии не было ни армии, ни обученных резервов. Франция не собиралась посылать своих солдат на Украину. А сил польской армии в 1931 году тоже не хватало для похода на Клев. В 1931 году обстановка была не та, что в 1926–1927 годах. Красная Армия была другой и по численности, и по количеству самолетов, танков, орудий. В случае войны ее передовые части очень быстро оказались бы у стен Варшавы с гораздо большими шансами на успех, чем это было в 1920 году. Берзин прекрасно знал это. Аналитики разведки из информационного отдела с цифрами и фактами в руках доказали ему, что в 1932 году любая вооруженная авантюра на Украине закончилась бы быстрым разгромом польских и румынских войск. Поэтому начальник военной разведки относился скептически к сообщениям берлинской, парижской и варшавской резидентур ИНО, считая их в какой-то мере тенденциозными, подгоняемыми под общий настрой об «угрозе» войны в 1932 году.

Но «наверху» в руководстве наркомата думали иначе. Тенденциозные выступления об «угрозе» войны принимались там как истина в последней инстанции. В соответствии с этим «вниз» спускались директивы о мобилизации. И эти директивы приходилось выполнять. Доказывать их неразумность и ненужность было уже невозможно. Времена 1926–1927 годов, когда военная разведка давала взвешенные и обоснованные оценки военно-политического положения страны (как в труде «Будущая война»), навсегда ушли в прошлое. Начальник Управления чувствовал изменение обстановки, и для него не был неожиданным документ, определявший основные задачи работы Управления на 1932 год. В этой директиве, утвержденной начальником Штаба РККА в декабре 1931 года, указывалось, что «центральной задачей Управления на 1932 год ставится обеспечение его мобилизационной готовности (выделено в документе. — Е.Г.) как центрального органа военной разведки». В соответствии с этой задачей указывалось, что в области изучения вероятных противников должно быть выявление их планов мобилизации и стратегического развертывания на 1932 год. Пришлось аналитикам информационного отдела, отложив в сторону основные дела, заниматься составлением записок о мобилизации и стратегическом развертывании возможных противников в 1932 году.

С поляками поступили просто. Агентуре Управления в Польше удалось получить документ из штаба 10-го корпусного округа о проведении призыва резервистов на чрезвычайные сборы, составленный в январе 1931 года. Перевод этого документа был направлен заместителю начальника Штаба РККА Левичеву. В сопроводительном письме, подписанном Берзиным и главным аналитиком Управления Никоновым, отмечалось, что «подобного рода сборы являются частичной мобилизацией, имеющей в польских условиях большое значение», и могут проводиться в случае «вползания» Польши в войну. Материалы были отправлены в Штаб РККА в марте 1932 года.

Записка о мобилизационном развертывании французской армии была направлена в Штаб РККА 5 апреля 1932 года. 12 страниц машинописного текста вместили всю информацию, которая имелась в Управлении. Были исследованы численность армии мирного и военного времени, общие принципы мобилизации, мобилизация пехотных и кавалерийских частей. Основной вывод, к которому пришли аналитики Управления, — оборона против нападения Германии и союзной с ней Италии. В разделе записки, исследовавшем численность и состав армии военного времени, отмечалось: «Франция должна быть готова к обороне на северо-востоке, откуда может появиться ее главный противник, на юго-востоке — против возможных атак со стороны Италии и в Северной Африке против атак со стороны какой-либо морской державы». Обстановка весны 1940 года была предсказана точно. И уж конечно, в записке не было сказано ни слова о возможном военном союзе двух врагов — Франции и Германии.

А к Берзину продолжала поступать информация из ИНО ОГПУ. Общий тон этой информации — назревает новая война крупнейших европейских государств против Советского Союза. И главный поджигатель войны — канцлер Германии фон Папен. Карандаш начальника Управления подчеркивал наиболее характерные фразы в сообщениях: «Папен считает, что мягкотелость германского правительства в отношении Восточной Европы должна быть резко изменена…»; «Папен давно считает, что эпоха расширения взаимоотношений между СССР и капиталистическим миром кончилась…». Конечно, канцлер может считать все что угодно — это его право. Но реальную политику страны определяет не мнение главы государства, а вооруженная сила, поддерживающая эту политику. Серьезных вооруженных сил у Германии не было. И нужны были годы огромного труда и колоссальные затраты для того, чтобы они появились. Берзин гораздо лучше, чем руководители ИНО, знал возможности германского рейхсвера, скованного в своем развитии ограничениями Версальского договора. Канцлер может сколько угодно ездить в Париж и Лозанну, но с государством, имеющим только стотысячную армию, никто ни о каком серьезном военном союзе договариваться не будет. Эту военно-политическую аксиому начальник военной разведки усвоил очень хорошо. В сообщении из Берлина от 1 июля 1932 года он подчеркнул фразу: «Хотя сейчас и не заметно непосредственной опасности нападения на СССР, но война против СССР не заставит себя долго ждать». Странная оценка обстановки — и непосредственной опасности нападения нет, и война не заставит себя долго ждать. Одно утверждение исключает другое, но это, видимо, не смущает тех, кто посылал сообщение из Берлина в Москву.

Информация была тенденциозной, а иногда и противоречивой. И шла она на самый «верх» без серьезного анализа. Это было естественно, так как анализировать военно-политическую информацию в ИНО было некому. Берзин хорошо знал структуру центрального аппарата политической разведки, знал, что никакого аналитического центра там нет и его создание не планируется даже в перспективе. Влезать в работу чужого ведомства и давать свои рекомендации он не мог, да и с его мнением в руководстве ОГПУ никто не стал бы считаться. Не мог он и открыто выступить перед высшим партийным и военным руководством страны с критикой работы политической разведки и с обвинениями в тенденциозности ее оценок военно-политической обстановки в Европе. Такое выступление никогда бы не допустил Ворошилов — для него указующее и руководящее мнение Политбюро (то есть Сталина) было законом и руководством к действию. Поэтому свое мнение и свои оценки тенденциозности в разведке Берзин мог высказать только в завуалированной форме, без конкретных указаний на информацию ИНО и перед такой аудиторией, где его выступление выглядело бы естественно и не вызвало резкой критики наркома.

Такая возможность представилась осенью 1932 года. Начался новый учебный год в Военной академии, и начальник кафедры разведки попросил Берзина прочесть лекцию для слушателей выпускного курса. Была предложена свободная тема по общим принципам ведения стратегической разведки, и не ограничено время лекции. Поэтому начальник Управления мог сказать то, что считал нужным, высказать свое мнение и проанализировать информацию военной разведки для оценки военно-политического положения страны, не вызывая нареканий и упреков со стороны руководства наркомата. А в том, что содержание лекции будет доложено и наркому, и начальнику Штаба РККА, он не сомневался.

Стоя около трибуны, Берзин вглядывался в зал. В первых рядах сидели преподаватели кафедр разведки и истории военного искусства. Почти всех он хорошо знал, особенно сотрудников кафедры разведки, которые довольно часто бывали в Управлении, решая свои вопросы, связанные с разработкой лекций и проведением семинарских занятий. А дальше почти весь зал был заполнен слушателями академии. Лекция не афишировалась, объявление не вывешивали — хотели собраться в узком кругу в одной из аудиторий. Но молва о приезде начальника разведки разнеслась быстро, слушателей собралось много, и пришлось перейти в актовый зал. Перед таким количеством людей он выступал очень редко и, конечно, сильно волновался.

— Я хотел бы поговорить о некоторых проблемах работы военной разведки. О ее работе, функциях, направлениях деятельности в мирное и особенно в военное время, к сожалению, говорят мало и на лекциях, и на семинарских занятиях. Поэтому мое выступление считайте как бы дополнением лекционного курса по разведке.

Берзин посмотрел в зал. Слушали внимательно, заинтересованно. Некоторые ироничные улыбки преподавателей — не в счет.

— Людендорф, конечно, прав: «война не учебник арифметики». Но алгебры в ней много. Каждая война, каждая операция и бой — это уравнение со многими неизвестными. Даже очень хорошо поставленная разведка бессильна решить все из них. Но она должна, она обязана возможно более уменьшить их число.

Разведчик постоянно и очень тщательно изучает войска возможных противников. Обобщает, систематизирует и анализирует всю информацию о них, которая поступает в Управление по легальным и нелегальным каналам. Но это о противнике. А вот «свои войска» часто отпадают для разведчика как предмет специального исследования. Его ищущая мысль по необходимости лежит по ту сторону фронта. Но опасность впасть в абстрактное изучение, оторванное от запросов и возможностей потребителя, заставляет и разведчика если не специально изучать, то, во всяком случае, хорошо, по-настоящему знать свои войска, свою армию, без этого разведчик становится мертвым добытчиком и держателем ценнейших сведений о противнике, не зная, для чего, когда, кому и какие из них нужно добыть и отдать. Это, конечно, все элементарно. Но еще не везде и не всегда создается эта абсолютная необходимость обязательного знания разведчиками своих войск, и еще попадаются разнокалиберные разведывательные чудаки, все в «стратегическом» масштабе, похваляющиеся тем, что «мы, мол, изучаем только противника». Эти чудаки редки — это правда. Они вымирают — тем лучше. Но хотя и в единичных экземплярах, они еще сохранились.

Берзин основывался на собственном опыте. Как руководитель стратегической военной разведки он отлично знал численный состав и вооружение Красной Армии, знал все достоинства и недостатки в организации и боевой подготовке. Не было для него тайной и перспективное планирование развития армии на вторую пятилетку. В руководстве Штаба РККА хорошо знали «Старика». Он получал нужную ему информацию и у начальников ведущих управлений, и у заместителей начальника штаба. Так что ему было что сравнивать, сопоставлять и анализировать при подписании обзоров по вооруженным силам возможных противников. Он хорошо знал, кому из руководящих работников и что именно надо было добывать, чтобы эта информация была использована при текущем и перспективном планировании.

— Хочу затронуть еще одну тему разведки. Клаузевиц писал: «Современная война расплывается во все стороны, не находя определенных рубежей», а разведка «расплываться» не может, и ей необходимы рубежи. Но не отстанет ли тогда разведка от потребностей и запросов войны? Нет, не отстанет. Вопрос в использовании работы других и в рационализации собственной работы, вопрос в том, чтобы заставить работать на себя, за собой оставить лишь те задачи, которые никто, кроме военного разведчика, выполнить не может. Все то, на что не нужны специальная и узкоразведывательная подготовка и квалификация, пусть делают другие. Я — разведчик — соберу и использую. Все то, на что нужна специальная подготовка военного разведчика, и только это, не больше, сделаю я сам. Только этот принцип разделения и рационализации труда и ограничения потуг «объять необъятное» может оздоровить современную разведку и оставить за ней задачи, строго пропорциональные ее силам.

Но для этого надо четко разграничить деятельность основных видов разведки. Грубо говоря, их три: военная, экономическая и дипломатическая. Можно было бы выделить еще политическую, но фактически политическая разведка определяет и направляет все три остальные и входит в понятие каждой из них точно так же, как и они частично перекрывают друг друга. Все перечисленные виды разведки уже существовали и существуют всегда во всех странах и имеют свои готовые рабочие аппараты. Вспомним хотя бы поучения полковника Николаи: «За свое будущее может быть спокойно лишь то государство, политические, хозяйственные и военные руководители которого и в области разведки выполняют свой долг совместно». Разве дипломатия одной из двух самых активных задач не имеет выяснение вопроса о войне, о соотношении и состоянии враждующих сил, о всех комбинациях, связанных с расстановкой последних? Эта часть чисто стратегической задачи («дипломатического плана войны»), бесспорно, в руках дипломатов. Армия в лице своего главного (генерального) штаба использует, а часто и направляет эту работу.

Берзин говорил о разгрузке работы военной разведки, о том, что за ее добывающим и обрабатывающим аппаратом остается прежде всего изучение армии противника и вероятного театра военных действий, а также использование результатов дипломатической и экономической разведки. Задачи и без того огромные, чтобы к ним можно было еще что-либо добавить. И, конечно, недопустимо стремление некоторых военных работников растрачивать время, средства и силы на самостоятельное изучение дипломатических и экономических проблем, прямой ответ на которые уже лежит или, во всяком случае, должен лежать, и этого можно потребовать, в соседних гражданских наркоматах. Начальник Управления считал, что каждый вид разведки должен иметь свой строго определенный сектор работы, и перебегать друг другу дорогу они не должны.

— Всякое наслаивание разведывательных органов военной, экономической и дипломатической разведки может быть только вредным. Это эшелонирование в глубину было бы плохой системой. Каждый вид разведки должен иметь свой строго определенный сектор работы. У них единая цель, но разные объекты и разные пути. Перебегать друг другу дорогу они не должны. Единый орган выпускает их на работу, и он же отбирает и использует ее плоды.

Пожалуй, впервые Берзин высказал мысль о том, что нужен единый информационный центр, который бы обобщал, систематизировал и анализировал всю информацию, поступающую в Москву. Возможно, он имел в виду какую-либо структуру в составе Совета труда и обороны? А может быть, предполагал наличие чего-то похожего при аппарате председателя Совнаркома? Трудно сейчас ответить на эти вопросы. Ясно одно: до войны единого органа, собирающего и анализирующего всю военную, политическую, дипломатическую и научно-техническую информацию, не существовало.

Он остановился передохнуть, выпил несколько глотков воды из стакана и посмотрел в зал. Ироничные улыбки у преподавателей исчезли — слушали очень внимательно. Он хотел поговорить о рационализации труда и специализации военной разведки, о распределении задач стратегической, оперативной и тактической разведки. Но, посмотрев на часы, решил, что для первого выступления достаточно. Надо сказать о главном, из-за чего и согласился прочесть эту лекцию — о тенденциозности в работе разведки, когда информация подгоняется под заранее заданную схему, а иногда и под мнение или высказывание какого-либо высокого начальника.

— Я заканчиваю, товарищи. Но в конце хочу сказать еще несколько слов о том, что может помешать успешной работе разведки.

Смертельная борьба с тенденцией в разведывательной службе во всех ее видах, формах и проявлениях. Воспитывать в этом свое сознание и свою волю еще в мирное время. Не сбиваться на неверные дороги. Удерживаться от веселого шествования по заманчивому пути поддакивающих донесений и якобы оправдавшихся предположений. Бояться тенденциозности больше всего, бояться ее как опаснейшего, хитрого и лукавого врага разведки. Все время помнить, что, когда среди командования и в штабе начинается заболевание тенденциозностью, опрокидываются все сведения, идущие вразрез с тенденцией. Их встречают недоверие и сарказм. Они становятся обязательно «ничего не стоящими», «маловероятными», в лучшем случае непременно «требующими проверки». И напротив, все, что говорит в пользу облюбованной гипотезы, встречается удовлетворенными возгласами, радостным смехом.

Даже враждебные противоположные сведения принимаются как законная дезинформация, «тем более подтверждающая правильность прежнего анализа», предвидение и дальнозоркость их творцов. Идет непрерывный обман самих себя, обман своего командования и вышестоящего штаба и обман своей страны и армии. И для того, чтобы не пасть жертвой этой болезни воли и самолюбия, нехватки знаний и недостатка разведывательной культурности, требуется не только ясный ум и трезвый, не поддающийся опьянению минуты диалектический анализ. Необходимо и большое личное мужество, одинаково нужное и для борьбы со своими собственными человеческими слабостями, и для нелицеприятного доклада самой суровой истины своему командованию.

Таких слов здесь, пожалуй, никогда не слышали. Больше двух лет с января 1930-го после публикации знаменитой статьи Ворошилова «Сталин и Красная Армия» здесь выступали с оглядкой на мнение начальства, тщательно взвешивая каждое слово наркома и его замов и учитывая их мнение по различным военным проблемам. К таким выступлениям уже привыкли, воспринимая их как должное, как какой-то ритуал. И вдруг выступает человек «со стороны», высказывающий собственное мнение и совершенно не беспокоящийся о том, как это мнение будет воспринято «наверху». Первые ряды преподавателей ошеломленно молчали. Но Берзин думал не о преподавателях, этих уже не переделаешь, а о слушателях. Как они воспримут его слова? Ведь многим из них после окончания академии придется служить в разведке и в Москве, и в штабах, и в частях военных округов. Поймут ли они правильно его выступление? Вглядываясь в их лица, начальник военной разведки надеялся, что поймут, и поймут правильно.

Февраль 1932-го. За окном засыпанный снегом Большой Знаменский переулок. Не по-февральски крепкий мороз, иней на окнах кабинета. Берзин стоял у окна, смотрел на дворников, расчищавших снег, и обдумывал рапорт на имя Ворошилова. Думал и об изменившейся обстановке в работе разведчиков в начале 30-х. Если в 20-х в случае провала нелегал мог получить несколько лет тюрьмы и имел возможность обмена, то теперь в Польше приговаривали к смертной казни через повешение, в Румынии расстреливали, а в Китае и Японии могли просто убить без суда. И нужно было награждать выдающихся нелегалов, выражая признательность страны за их тяжелый и смертельно опасный труд. Подошел к столу, еще раз просмотрел все документы на представление к награждению. На бланк начальника Управления легли строчки рапорта наркому: «К десятилетней годовщине РККА мною были представлены к награждению орденами Красного Знамени пять преданнейших, имеющих за собой ряд подвигов и проявления личного героизма разведчиц, а именно: т.т. Скаковская, Залесская, Бортновская, Тылтынь и Бердникова.

Тов. Уншлихт в то время, согласившись с представленными к награде списками работников-мужчин, принципиально отказал в представлении к награждению женщин. Не знаю, какими принципиальными соображениями руководствовался тов. Уншлихт (я тогда перед ним протестовал), но по существу такое решение было неправильным. Указанные товарищи, женщины, проявили не меньше стойкости, выдержки и личной храбрости, чем мужчины. Из указанного списка орденом была награждена т. Бердникова как разведчица-партизанка на Дальнем Востоке. Стефа Бортновская умерла в 1929 году после выхода из польской каторжной тюрьмы. Оставшихся в нашем распоряжении Залесскую, Тылтынь, а также перешедшую на гражданскую работу по болезни т. Скаковскую прошу наградить орденами Красного Знамени.

Кроме того, прошу также наградить ныне находящуюся на работе Голубовскую-Феррари, активно работавшую в тылу Деникина еще во время Гражданской войны и имеющую не меньшие заслуги, чем остальные трое товарищей…»

Еще раз просмотрел личные дела разведчиц. Мария Скаковская начала работу в военной разведке в парижской нелегальной резидентуре в 1921-м. За три года работы прошла путь от рядового сотрудника до помощника резидента. В 24-м была направлена в Варшаву, где возглавила нелегальную резидентуру. Весной 25-го вместе со своим ближайшим помощником Вячеславом Илиничем была арестована по обвинению в шпионаже в пользу СССР. По приговору суда оба получили по пять лет каторжной тюрьмы. В январе 28-го оба в составе группы польских коммунистов были обменены на группу арестованных в СССР польских агентов. Мария Тылтынь пришла в Разведупр в декабре 20-го. И 11 лет непрерывной нелегальной работы в разных странах. Участие в создании разведывательных сетей в Чехословакии, США. С 1931 года резидент нелегальной резидентуры во Франции. Берзин еще раз перечитал подписанное им ходатайство о ее награждении: «Не жалея сил и отдавая себя целиком любимому делу, она служит примером твердости и исключительности. Несмотря на возросшие трудности, за короткое время пребывания во Франции она добилась значительного расширения работы и выявила себя как разведчица с еще большей пользой». И, наконец, дело Ольги Голубовской. На агентурной работе в военной разведке с 20-го. Вначале на Балканах среди частей врангелевской армии, затем в 1922–1925 годах на агентурной работе во Франции, Германии, Италии. С начала 30-х на нелегальной разведывательной работе во Франции в качестве помощницы резидента. За это время неоднократно была на грани провала, но всякий раз благополучно выходила из сложнейших ситуаций. За рубежом проживала под именем Елены Константиновны Феррари.

На этот раз надо добиться согласия наркома, и в этом должен помочь Гамарник, с мнением которого, как представителя ЦК в наркомате, Ворошилов считался. Берзин написал заключительный абзац рапорта: «Награждение сотрудников чрезвычайно важно, потому что нам необходимо чем-нибудь компенсировать и стимулировать агентурных работников, рискующих ежедневно своей головой. При таком положении вопрос награды становится вопросом привлечения новых работников, так как работники-партийцы, соглашаясь рисковать головой, терпеть материальные лишения, работать в отрыве от партии и семьи, все же претендуют и могут претендовать на какое-то особое признание за проводимую в исключительно тяжелых условиях геройскую работу». И поставил дату — 16 февраля 1932 года. Через несколько дней на этом документе появилась резолюция Ворошилова: «Т. Постышев! Ознакомьтесь лично с рапортом т. Берзина и поддержите нас перед ПБ ЦК. Это награждение надо провести через ПБ. Ворошилов», — и он был отправлен в наградной отдел ЦИК. На всех представленных к награждению завели наградные дела и начали собирать необходимые документы: анкеты, справки, характеристики.

Награждение приурочили к 15-й годовщине РККА. Постановление ЦИК СССР было подписано 21 февраля 1933 года. Но награждали тайно, без каких-либо публикаций в центральных газетах. Это относилось только к награждению женщин-разведчиц. О награждении сотрудников Управления Бориса Мельникова и Василия Сухорукова, представления на которых также подписал Берзин, сообщила газета «Красная звезда» в номере от 23 февраля 1933 г. с указанием их должностей и организации, где они работали, — 4-го Управления Штаба РККА. В те годы, как и теперь, награждение разведчиц-нелегалов не афишировалось. В Управлении постановление ЦИК с туманной формулировкой «За исключительные подвиги, личное геройство и мужество» объявили совершенно секретным приказом только награжденным и узкому кругу руководства военной разведки. Кому было положено — тот знал!

Судьба трех из четырех разведчиц была трагичной. Мария Тылтынь, будучи в 1933 г. резидентом в Финляндии, была арестована вместе с 25 сотрудниками своей резидентуры. По приговору финского суда получила восемь лет каторжной тюрьмы. В 1938 г. умерла в заключении. Елена Феррари продолжала работать в других странах. В мае 35-го ей присвоили воинское звание капитана. 1 декабря 1937 г. была арестована. 16 июня 1938 г. Военной коллегией Верховного суда по обвинению в шпионаже и участии в контрреволюционной организации была приговорена к расстрелу. В тот же день была расстреляна. Реабилитирована 23 марта 1957 г. Софья Залеская успешно продолжала работать разведчицей-нелегалом. Была арестована одной из первых в Управлении — 26 мая 1937 г. 22 августа 1937 г. по обвинению в участии в антисоветской террористической организации приговорена к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Реабилитирована 14 сентября 1957 г.

Борис Мельников

4 февраля 1932 г. секретарша Берзина Наташа Звонарева положила ему на стол очередной приказ по личному составу, касающийся назначений и перемещений сотрудников Управления. Этого приказа он ждал с нетерпением и сделал все возможное, чтобы он появился. Рубен Таиров наконец-то освобождался от должности начальника агентурного отдела и помощника начальника Управления и зачислялся в распоряжение наркома. По слухам, в наркоматовских коридорах и кабинетах ему готовили должность у Блюхера в Хабаровске. Таиров уже не вернулся на службу в Москву. В 1932–1935 гг. он был членом Военного совета ОКДВА и заместителем Блюхера. В январе 35-го был назначен полпредом СССР в МНР и уполномоченным ЦК ВКП(б) по Монголии. В 1937 г. был награжден орденом Ленина. В 38-м арестован и расстрелян. Посмертно реабилитирован. Руководство агентурного отдела менялось в очередной раз. Но теперь кабинет начальника отдела должен был занять старый разведупровец, работавший в Управлении еще в начале 20-х и отлично знавший Дальний Восток, Японию, Китай и Монголию.

Берзин был очень доволен новым назначением. Можно было все дальневосточные дела передать в надежные руки и быть уверенным, что новые разведывательные операции в этом регионе будут разработаны с учетом всех обстоятельств, вызванных японской агрессией в Маньчжурии. Агрессия Квантунской армии на азиатском континенте резко меняла стратегическое равновесие, которое сложилось там после разгрома китайских войск на КВЖД в 1929 году. И в этих условиях необходимо было резкое усиление разведывательной активности и в Китае, и в Японии: усиление существующих резидентур, разработка новых разведывательных операций и создание новых агентурных сетей, особенно в Японии, которая после захвата Маньчжурии и выхода частей Квантунской армии к дальневосточным границам превратилась в основного противника. Опыт Мельникова и знание им дальневосточных проблем были незаменимы в создавшейся обстановке.

У этого человека была богатая биография даже по меркам того бурного времени. Родился в Забайкалье в 1895 году. Из крестьянской семьи. Учился в начальном городском училище и в реальном училище. В 1915 году поступил на первый курс Петроградского политехнического института на кораблестроительное отделение. Но через год призвали на военную службу и командировали в Михайловское артиллерийское училище, которое и окончил в 1917 году. Была у парня мечта — строить корабли. Об этом откровенно и написал в анкете Всероссийской переписи членов РКП(б) в 22-м. Но вместо дальнейшей учебы и осуществления своей мечты пришлось осваивать профессию разведчика. С начала Февральской революции принимал в ней активное участие, находясь в это время в Петрограде. В партию вступил в 1916 году. После окончания училища был отправлен на военную службу в Иркутск. Там избран членом иркутского Совета солдатских и рабочих депутатов. Во время Октябрьской революции был назначен Советом начальником иркутского гарнизона. Под его командованием войска гарнизона взяли власть в городе в декабре 17-го. За руководство восьмидневными боями за Иркутск был в феврале 1933 года награжден орденом Красного Знамени. Представление к награждению подписали Постышев, Блюхер и Берзин.

После восстания чехословаков вступил в Красную Армию, пошел на фронт. И началась война гражданская. Попал в плен к японцам. Сидел в тюрьме в Хабаровске и после освобождения в декабре 18-го эмигрировал в Китай. Год в эмиграции в Китае и Японии. После возвращения в начале 20-го был командирован на Амур: комиссар штаба Амурского фронта, член Реввоенсовета Амурского фронта, комиссар 2-й Амурской армии, командующий войсками Приамурского военного округа. Комиссарские должности были прикрытием для руководства разведывательной деятельностью и против белых, и против японских оккупационных войск на Дальнем Востоке. В начале 22-го Мельников откомандировывается в распоряжение Реввоенсовета Сибири и назначается помначразведупра Сибири. Началась работа в военной разведке уже на более высоком уровне. Летом 22-го его откомандировывают в Москву, в Разведупр Республики. Центральному аппарату военной разведки нужны были люди с боевым опытом, хорошим по тем временам образованием, знающие языки (а английским он владел свободно), обстановку в зарубежных странах и имевшие опыт разведывательной работы.

Тогда-то они и встретились: заместитель начальника Управления Берзин и новый сотрудник, назначенный начальником восточного отделения агентурной части. Год работы в Москве под его руководством: полученный опыт, навыки разведывательной деятельности, расширение кругозора разведчика — люди в тот бурный период росли быстро. И в мае 23-го, как он писал в автобиографии, — «командировка на секретную работу в Китай».

Весной 24-го Мельниковым заинтересовались в Наркоминдел е. Дипломатам нужен был заведующий отделом Дальнего Востока: образованный, знающий хотя бы один иностранный язык и, главное, хорошо знающий обстановку в этом регионе. Нарком иностранных дел Чичерин обратился к Берзину, и новый начальник Разведупра дал отличную характеристику своему сотруднику: «…B разведке специально по Дальнему Востоку работает с 1920 года. Лично побывал в Японии, Китае и Монголии. Изучил и знает во всех отношениях как Китай, так и Японию. Весьма развитый и разбирающийся в сложной обстановке работник, не увлекающийся и не зарывающийся. Политически выдержан. Большая работоспособность и инициатива». Но при этом он добавлял, что «затруднение с его откомандированием в Ваше распоряжение только в том, что на Востоке нам некем его заменить…». Способных и опытных работников не хватало в то время ни дипломатам, ни разведчикам. И началась многомесячная тяжба двух ведомств, в которую вмешались и кадровики Учетно-распределительного отдела ЦК РКП. Пришлось Берзину разъяснять цековским аппаратчикам, что «Разведупр настолько беден людьми, что не может выделить для других учреждений людей, если этого не требуют интересы Республики». Но все-таки он согласился на то, чтобы Мельников временно поработал начальником отдела Дальнего Востока, полагая, что полученный дипломатический опыт пригодится в его дальнейшей разведывательной работе.

Несколько месяцев дипломатической работы Мельникова прошли, и в середине 24-го Берзин потребовал вернуть обратно своего сотрудника. Но дипломаты уже считали его своим и расставаться с новым способным работником не желали. 8 сентября Чичерин обращается с письмом к секретарю ЦК Кагановичу, в котором пишет, что «Разведупр покушается на отнятие у нас заведующего отделом Дальнего Востока т. Мельникова. Я не только самым решительным образом против этого протестую, но рассчитываю на Ваше содействие и убедительно прошу Вас помочь в этом деле».

Ввел в действие «тяжелую артиллерию» и Берзин, убедив своего куратора Уншлихта обратиться в Организационно-распределительный отдел ЦК. В письме от 18 сентября он, мотивируя отзыв Мельникова из Наркоминдела, указывал: «Разведупру, в силу объективных условий, необходимо срочно заменить ряд ответственных работников на западе, для чего требуются люди с военной подготовкой, знанием языков и солидным опытом разведработы. Таковых работников в резерве Разведупра не имеется, не может их выделить и армия». Мельникова готовили к серьезной разведывательной работе в Европе, и за него Берзин дрался до конца, используя все средства воздействия на кадровиков из ЦК.

На этот раз история с Мельниковым закончилась компромиссом. В течение двух лет он совмещал дипломатическую работу с разведывательной, работая и в Наркоминделе, и в Разведупре. С 1926 года ему пришлось заниматься только дипломатической работой. С 1928 по 1931 год он генеральный консул в Харбине, а в 1931 году поверенный в делах полпредства СССР в Японии. Но Берзин надеялся вернуть Мельникова обратно в Разведупр. И в начале 32-го ему это удалось. Может быть, он использовал вес и влияние нового зампреда Реввоенсовета Яна Гамарника в цековских кабинетах, а может быть, помог и Ворошилов. Мельников вернулся в «шоколадный домик», в котором начинал свою работу в разведке десять лет назад. Но вернулся зрелым квалифицированным работником, обогащенным большим опытом дипломатической работы и ценнейшими знаниями проблем Дальнего Востока. В Управление пришел человек, способный успешно руководить агентурной работой и курировать дальневосточное направление деятельности военной разведки.

Любая разведывательная операция любой разведки не начинается на пустом месте. Нужны серьезные события в дипломатической, политической или военной областях, которые дали бы толчок для возникновения идеи операции и определили бы ее замысел. Знаменитая операция «Рамзай» — не исключение. События, начавшиеся 19 сентября 1931 года в Маньчжурии, привлекли к этому району внимание всего мира. Первый очаг Второй мировой вспыхнул на азиатском континенте за восемь лет до начала войны в Европе. Встрепенулись и навострили уши разведки крупнейших стран мира: английская, французская, американская. Японская разведка развернулась в полную силу. Лучшие ее представители, такие как Доихара и Итагаки, отправились на азиатский континент в сопровождении целой свиты более мелких разведчиков.

В «шоколадном домике» — штабе советской военной разведки — внимательно следили за событиями. Для получения более точной информации использовалась китайская резидентура Рихарда Зорге. Но пока неясно было, как развернутся дальнейшие события. После захвата Южной Маньчжурии японские войска могли повернуть и на запад, в сторону китайской провинции Чахар, чтобы получить выход к центральным районам Китая. В этом случае необходимо было усиливать разведывательную сеть и создавать новые резидентуры в этой стране. Конечно, в Москве не исключали и такой вариант, когда японская агрессия на материке распространилась бы в северном направлении, к границам Советского Союза. Но в последние месяцы 1931 года ясности еще не было.

К весне 1933 года японская разведка, получив маньчжурский плацдарм и прямой выход к советским дальневосточным границам, начала активную разведывательную и диверсионную деятельность против дальневосточных районов страны, используя свои филиалы в крупнейших маньчжурских городах. Филиалы были прикрыты вывесками военных миссий и руководили многочисленными белоэмигрантскими организациями в Маньчжурии, используя членов этих организаций в качестве своей агентуры. Обо всем этом знали в Разведывательном управлении Штаба РККА. Руководитель военной разведки Берзин и его ближайшие помощники понимали, что активность японской разведки будет нарастать. Такой была обстановка, когда началось осуществление операции «Рамзай».

Мельников был ближайшим помощником Берзина вместе с начальником информационно-статистического отдела Александром Никоновым. Еще одним помощником «для особых поручений» был Василий Давыдов. С ними Берзин начал разработку операции «Рамзай».

Документальным подтверждением участия Мельникова в разработке операции могут служить собственноручные показания Берзина, данные им во время следствия 7 февраля 1938 года: «…B связи с трудностью организовать агентурную разведку на Японию у меня возникла мысль использовать его (Зорге. — Е.Г.) для работы на Японию, так как с положением на Дальнем Востоке он ознакомился и создал там себе прочное положение журналиста. В 1932 году в конце или в первой половине 1933 года Рамзай был вызван в Москву для доклада и выяснения возможности его работы в Японии. Он считал работу в Японии (под маркой немецкого журналиста) вполне возможной и считал успех обеспеченным. Разработку плана организации нелегальной резидентуры Рамзая в Японии и инструктаж самого Зорге, насколько мне помнится, вел мой заместитель по агентуре Мельников. В задачи Зорге ставилось: создать нелегальную резидентуру в одном из крупных центров Японии (где ему удобнее по местным условиям проживать), установить радиосвязь с нами и вести военную разведку по Японии…»

Почему в литературе о Зорге не упоминается фамилия Мельникова? Ответ могли бы дать сотрудники Главного разведывательного управления, ведь это они в 1964–1965 годах разрабатывали «образ» первого советского военного разведчика, о котором разрешили писать нашей прессе. Можно не сомневаться, что все газетные и журнальные статьи, а также книги, написанные в те годы, тщательно просматривались в кабинетах этой организации, и из них выкидывалось все, что не соответствовало заданному «образу». Наивно думать, что журналистам и писателям предоставили папки с документами операции «Рамзай» и позволили их использовать в своей работе. Это могли сделать только в 90-х годах, хотя основная масса документов, особенно касающаяся организационного становления резидентуры «Рамзай», до сих пор находится на секретном хранении и неизвестна исследователям и историкам.

Фамилия Мельникова в те годы не вписывалась в заданную идеологическую схему. И его заменили в газетных и журнальных статьях и книгах Оскаром Стиггой — человеком далеким и от проблем Востока, и от разработки операции «Рамзай». С 1931 года Стигга возглавлял научно-техническую разведку Разведупра, работал в крупнейших европейских странах, создавая там свои опорные пункты и свою агентурную сеть. Вполне возможно, что он мог оказать какую-то помощь Зорге в Германии, используя свои возможности в этой стране, и не более того. Но читателю в те годы нужно было показать помощников и соратников руководителя советской военной разведки. Не мог же Берзин один, не советуясь, не обмениваясь мнениями и не дискутируя ни с кем, разработать эту сложнейшую операцию. В такую гениальность «Старика» не поверили бы даже тогда. И ввели в оборот фамилию Стигги, чтобы создать сплоченный коллектив единомышленников.

Если бы в те годы назвали фамилию Мельникова, то появились бы, естественно, вопросы и у журналистов, и у читателей о его дальнейшей судьбе. И тогда надо было бы сказать, что после работы в Разведупре он в 1935–1937 годах был заведующим Службой связи Исполкома Коминтерна, то есть работал в партийной разведке. А существование этого засекреченного отдела и ротацию руководящих кадров военной и партийной разведок в те времена охраняли как государственную тайну. Так же, как ни малейшим намеком не писали о том, что Зорге работал в ОМСе Коминтерна с 1927 по 1929 год и пришел к Берзину по рекомендации руководителя ОМСа Пятницкого уже опытным нелегалом и конспиратором, а не кабинетным ученым, в котором Берзин якобы распознал будущего гениального разведчика.

После трех лет пребывания в Шанхае Зорге раньше других, в том числе и некоторых военачальников в Москве, увидел и понял, что сильного и коварного противника, каким уже в то время была Япония, надо изучать изнутри, находясь в самом логове врага. Так родилась идея создания сильной разведывательной организации в Токио. Вначале идея Зорге была изложена в письме на имя Берзина, а после его возращения в Москву в конце 1932 года разрабатывалась во всех деталях в Управлении.

В какой-то мере Берзин и Мельников планировали операцию «Рамзай» как экспериментальную. В отличие от крупных европейских стран в Японии почти не было нелегальных резидентур Разведупра. И Зорге стал первым, кто должен был попробовать ее создать. Нужно было проверить возможность действия под журналистской «крышей», наладить прямую радиосвязь между японскими островами и Владивостоком, убедиться в создании агентурной сети из местного населения. Конечно, все это требовало значительного времени, и на быстрый успех в Москве не рассчитывали, так как эти мероприятия приходилось осуществлять впервые в специфических условиях Японии.

Каким был руководитель военной разведки в начале 30-х, как он работал, как относился к людям и как сотрудники Разведупра относились к нему, что он в первую очередь ценил в своих помощниках? Вопросы естественные для тех, кто будет читать книгу о нем. Но на эти вопросы автору труднее всего дать ответ. Ответа на них нет в служебных документах, под которыми стоит подпись Берзина. Для докладов, отчетов и докладных записок лирика неуместна. А его помощники и сотрудники, с которыми он работал многие годы, воспоминаний о нем в 30-е годы не писали. Не принято это было тогда, да и фигура руководителя военной разведки не была предназначена для публикаций. Потом наступил 37-й, и большинство сотрудников центрального аппарата военной разведки ушли в небытие вместе со «Стариком», так и не оставив ни строчки воспоминаний. Выжили знавшие Берзина и работавшие с ним единицы. Да и они начали писать о нем только в ноябре 1964 года, когда появились первые статьи о Зорге и была названа фамилия руководителя советской военной разведки. Таких людей и их воспоминаний немного. Им слово.

Генерал-майор Николай Ляхтеров — кадровый разведчик, военный атташе, сотрудник центрального аппарата ГРУ. «Берзин обладал аналитическим умом, он был изобретательным в разработке самых сложных разведывательных операций. Основой стратегической разведки Берзин считал агентурную разведку. На создание нелегальных радиофицированных резидентур в странах вероятного противника он направлял весь свой организаторский талант и опыт подпольной партийной работы. Павел Иванович принимал непосредственное участие при подборе и подготовке нелегальных резидентов (Зорге, Маневич, Мрочковский, Стигга, Узданский, Кравченко, Треппер)… Все мы, в те годы работники Разведывательного управления, ощущали заботливое отношение Берзина к легальным зарубежным разведаппаратам. Он лично участвовал в подборе достойных руководителей на должности военных советников и военных атташе (Путна, Геккер, Рыбалко, Орлов, Тупиков) и крышевых оперативных работников».

Полковник Василий Сухоруков — участник Гражданской, один из старейших военных разведчиков, резидент в Маньчжурии и Китае, работник центрального аппарата Управления, военный атташе в Прибалтике и Болгарии, чудом выживший в колымских лагерях после семнадцатилетнего заточения. «Берзин, отправляя сотрудника Управления за рубеж, всячески подчеркивал полное ему доверие, уверенность в его способности выполнить поставленное задание, в способности всегда находиться в более выгодном положении, чем противник. Он давал понять разведчику, что в случае неудачи он его поддержит и не даст в обиду. Все это формировало у оперативных работников чувство ответственности и готовности даже ценой сверхусилий выполнить поставленную задачу во имя интересов Родины. Павел Иванович никогда никого не отправлял за рубеж без теплого и сердечного напутствия, а с наиболее близкими соратниками прощался путем товарищеского объятия. Так же тепло и сердечно он встречал своих дозорных часовых, возвратившихся из стана противника».

Наталия Звонарева, подполковник, многолетний секретарь Берзина: «П.И. Берзина окружали талантливые помощники и сотрудники. К каждому из них он относился по-отцовски внимательно и строго. Особенно бережно он относился к С.И. Мрочковскому — выдающемуся разведчику-нелегалу. Когда поступало сообщение об его приезде в Москву (примерно раз в год), Берзин вызывал меня и предупреждал: «Проследи, чтобы лишние люди не встречались с ним. В комнату, где он будет работать, пропускать только сотрудников, с которыми он связан по службе…» Стефан Иосифович приезжал рано утром и проходил в комнату секретариата, в которой стояло два сейфа с его документами. Поздно вечером он обычно заходил в кабинет Павла Ивановича, где они еще долго обсуждали служебные проблемы или просто беседовали. Мрочковский добывал ценнейшую информацию и снабжал Управление крупными суммами валюты. Берзин учил и требовал от работников Управления соблюдения строжайшей конспирации и оперативной дисциплины и тяжело переживал неудачи и провалы в работе. Он проявлял большую заботу о семьях товарищей, попавших в беду. Так было, например, с СЛ. Узданским, семьей Маневича, семьей 3. Скарбека и другими разведчиками».

«Появлялся П.И. Берзин в приемной ровно в 9.00, обычно вместе со своим помощником В.В. Давыдовым. Тотчас же к нему приходил с телеграммами начальник шифротдела Э.Я. Озолин. Затем появлялся порученец В. Зимин — ответственный за получение и отправку зарубежной почты и за оформление уезжающих в командировки сотрудников управления. Когда Зимин приносил зарубежную почту, Берзин говорил: «Никого не пускай ко мне. Буду думать и писать». Он всегда первым просматривал почту, и уже потом она после регистрации передавалась в отделы… Целымиднями у Берзина были люди, бесконечно звонил телефон. Только поздно вечером Павел Иванович имел возможность знакомиться с объемными документами. Обычно он садился на тахту, включал лампу и радиолу, и так он мог работать часами. Павел Иванович любил как классическую музыку, так и народные песни. Он и сам с удовольствием пел с товарищами, которых изредка увозил после работы к себе домой на чашку чая…»

(Воспоминания относятся к периоду начала 30-х годов.)

Полковник Лев Маневич, знаменитый «Этьен»: «Я почти не знал его как начальника. Для меня он всегда был «Стариком» — очень близким и очень умным советчиком. Он никогда не выделял себя из рядов наших товарищей. Ни манерой разговора, ни поведения. Зато выделялся главным: умением слушать. Вникать в твои мысли и потом, только потом дать добрый совет. «Старик» не терпел зазнайства. Часто повторял, что наш враг умен и хитер, что он имеет огромный опыт. Победить его можно только своим умом, своим мужеством и находчивостью, глубоким анализом происходящих в мире явлений… Мне всегда казалось, что он знал о мире все. И в редкие наши встречи очень щедро делился этими знаниями». (Записано с его слов латышским поэтом Э. Веверисом, сидевшим с Маневичем в Маутхаузене.)

Адмирал Леонид Бекренев — в Разведупре с 1932 года, с 1963 года заместитель начальника ГРУ: «Каким он запомнился мне? Крепко сложенный, седая голова — поэтому и звали его «Стариком», коротко подстриженные волосы, серо-голубые глаза, улыбка открытая, обаятельная. Я, например, не слышал, чтобы он хохотал, громко смеялся, а вот когда ему что-то нравилось или был в приподнятом настроении, то обязательно улыбался. Но был строгим, требовательным начальником. В то же время трепетно ценил людей, прямо-таки по-отечески относился к работникам Управления. Заботился о семьях: отправит кого-нибудь за рубеж, а сам, не перепоручая заместителям, постоянно справляется, как там в семье, не нужна ли какая помощь».

Айно Куусинен — сотрудница Коминтерна, перешедшая в 1933 году по рекомендации Иосифа Пятницкого на работу в военную разведку: «Через несколько дней я была у него в кабинете. Берзин был статный красавец, с лицом, будто высеченным из камня. Разговаривая, он постоянно моргал воспаленными глазами. Времени на пустые разговоры не тратил. Узнав, что я работаю в Коминтерне референтом по Скандинавии, Берзин сказал, что дело для меня найдется.

…Он при мне позвонил Пятницкому, спросил, чем я занималась в Коминтерне, положив трубку, сказал, что Пятницкий меня горячо рекомендовал. Берзин спросил, была ли я когда-нибудь на Дальнем Востоке. Я ответила отрицательно. Он предложил мне ехать в Японию. Я согласилась не сразу. Мне ведь не были знакомы тонкости работы тайных служб, да еще я должна была ехать в совершенно чужую страну. Генерал, конечно, заметил мое замешательство, сказал:

— Не бойтесь. Мы вам разведывательные задания не дадим. В Японии можете устраивать жизнь по своему усмотрению, учите японский и вообще знакомьтесь со страной, Мы будем вас финансировать, отчитываться будете передо мной. Единственное условие: в Японию вы должны ехать надолго…»

Более подробные воспоминания о Берзине оставила разведчица Мария Полякова, работавшая в Разведупре в 1932–1950 годах. На работу в военную разведку ее рекомендовали после пяти лет работы в Коминтерне. Она жила с родителями в Германии, училась там, свободно владела немецким. Это и определило ее дальнейшую судьбу. У Берзина было правило — прежде чем решить судьбу нового сотрудника, встретиться с ним и обстоятельно поговорить. Об этом вспоминали многие, кто стал разведчиком. Мария Полякова не составляла исключения, и первая встреча с руководителем разведки запомнилась ей на всю жизнь. Вот несколько фрагментов из ее воспоминаний:

«…Пропуск был заказан. Прошла мимо дежурного в приемную и вручила свое направление секретарю, милой девушке в военной форме, с большими красивыми глазами. Вскоре меня пригласили в кабинет товарища Берзина. Сердце стучало так громко, что мне казалось, его можно услышать на расстоянии. За большим письменным столом сидел седоватый, но не старый человек. В военной форме. В руках он держал мое направление.

— Ну, садитесь и давайте знакомиться. Меня зовут Павел Иванович. Кое-что я о вас уже знаю, но хотел бы узнать кое-что и от вас лично. Итак, вы дали согласие работать у нас. Понимаете ли вы четко, что вас ждет? Готовы ли вы вступить в ряды РККА? Нам нужен не сотрудник за письменным столом, нам нужен боец Красной Армии, добровольно вступивший в ее ряды, безоговорочно выполняющий приказы командования, строго соблюдающий воинскую дисциплину. А главное — чтобы этот боец был думающий товарищ и умел каждую минуту использовать для учебы, для поисков новых путей в своей работе и, конечно, крепко усвоить нашу науку со всей ее спецификой. Это, дорогой товарищ, краткая преамбула того, что мы от вас хотим. Ну как, не испугались?

И правда, я не испугалась ни его строгого тона, ни строгого, серьезного выражения его глаз, у меня даже стало как-то легче на душе, я поверила ему, почувствовала силу и уверенность. С таким начальником не пропадешь…

— Я вижу, вы не из пугливых, это уже хорошо. Ну, расскажите о себе. Когда были в Германии, сколько, где были, кроме Берлина. Говорите по-немецки, я послушаю ваше произношение. Так, хорошо. Все, что вы мне рассказали, интересно и важно для наших планов. А сейчас поговорим конкретно, что вас ожидает по работе. Я скажу главное, а товарищ, который будет готовить вас в командировку, даст вам и конкретные знания и задания.

И Павел Иванович объяснил, что благодаря ряду моих данных и хорошему знанию немецкого языка я выбрана для нелегальной работы за рубежом, в Германии. Он просто и доходчиво изложил суть этой работы, кратко рассказал об обстановке в стране, перечислив основные трудности, обратил мое внимание на особенности жизни и деятельности под чужим именем. Более подробно он остановился на контактах с людьми, объяснил, с какими их категориями придется работать, кому из них отдавать предпочтение для сотрудничества, сказал, что нужно стремиться искать симпатизирующих нашей стране немцев и друзей среди них.

Я описываю предельно кратко нашу первую беседу, но она произвела на меня тогда большое впечатление. Я запомнила ее на всю жизнь, хотя прошло с тех пор более полувека! И я помню, что тогда ощутила главное: я сделаю все, чтобы оправдать доверие этого человека. Я как-то поверила в свои возможности принести пользу этому важному делу. Павел Иванович излагал свои мысли так просто и доходчиво, что я все сразу понимала и чувствовала в себе растущий интерес к этой работе. Не раз, будучи за рубежом в трудное время (а это был год прихода к власти Гитлера), я вспоминала советы Павла Ивановича, его указания и никогда не позволяла себе отступать от них. Мне кажется, именно поэтому моя первая нелегальная командировка прошла благополучно и многому меня научила».

В 34-м она вернулась из Германии, где два года проработала помощником нелегального резидента. И через полтора года после возвращения состоялась их вторая встреча, во время которой она напомнила Берзину его обещание отпустить ее на учебу в институт, но Берзину пришлось отказать молодой разведчице. Со времени их первой встречи прошло более трех лет, и обстановка в Германии резко изменилась.

— Да, это точно, я обещал, — ответил Павел Иванович, — но разве ты сама не понимаешь, после того, что там видела, пережила и узнала… Обстановка резко ухудшилась, войны не избежать, она в планах Гитлера, и наш долг неотступно следить за его намерениями и знать их! А учиться можешь пойти по нашей линии, у нас новая хорошая школа, а через год поедешь опять, мы не можем отказаться от полученного тобой опыта работы в сложных условиях. Короче, я не вижу возможности выполнить свое обещание…

На этом мы расстались, Должна сказать, что после этой беседы у меня никогда больше не возникало сомнений в правильности моего пути в жизни, и решение отдать всю свою жизнь разведке осталось со мной навсегда. Ровно через год я готовилась к новой командировке — предстояла самостоятельная работа (резидентом) в сопредельной с Германией стране (Швейцарии). Задача та же. Мой начальник Оскар Стигга сам готовил меня. Накануне отъезда мы пошли, опять ночью, на прощальную беседу с Павлом Ивановичем. Проверив мои документы, Павел Иванович дал мне несколько полезных советов по стране моего будущего пребывания, обратив внимание на особенности оперативной обстановки в ней. Мы простились, и я даже представить себе не могла, что навсегда!»

Мария Полякова была рядовым сотрудником военной разведки в небольших чинах (в 1936 г. — старший лейтенант) и с небольшим опытом разведывательной работы за рубежом — два года помощником резидента в Германии. С деятельностью Берзина на посту начальника Управления она познакомилась только в 1937–1946 годах, когда уже работала в центральном аппарате и могла знакомиться с делами по разведывательным операциям, которые разрабатывались под руководством Берзина. И здесь она давала уже более зрелые оценки деятельности руководителя военной разведки:

«Работая в оперативном аппарате Управления с 1937 по 1946 год (потом ушла на преподавательскую работу), я по-настоящему поняла, кем был Берзин для нашей военной разведки. Все многочисленные дела, которые прошли через мои руки за эти годы, свидетельствуют, как он, кирпичик к кирпичику, создавал ее организацию. Ведь хорошую агентурную сеть быстро создать нельзя, для этого требуются иногда годы. Изобретательность, настойчивость, умение работать с людьми, партийное чутье и неиссякаемая энергия помогали Берзину быть не просто начальником, а настоящим творцом и руководителем высокого класса. Берзин сам подбирал и готовил кадры, способные выполнять его замыслы. Дела резидентур, созданных до 1937 года, как правило, несут следы его пристального внимания к их жизни и работе. Организации под руководством Рихарда Зорге, Шандора Радо, Ильзы Штебе и ряд других являются классическими в истории разведок, они до конца выполнили свой долг во время войны…

Изучая дела тех лет, я поняла, какие глубокие планы он разрабатывал, сколько интересных комбинаций придумывал и как строго следил за их осуществлением. Я поняла также, как трудно было ему работать, особенно в последние годы, как мало средств выделяли ему на наше дело и как мало интересовались нашей работой «наверху». И, наконец, деятельность военной разведки во время войны показала, что стабильно работали ее фундаментальные организации, созданные под руководством П.И. Берзина. Некоторые из них продержались всю войну и добывали ценную информацию».

А вот оценка деятельности Берзина, данная человеком, знавшим начальника разведки с 1932 по 1936 год и воевавшим с ним в Испании. Это адмирал JT. Бекренев, начальник Военно-дипломатической академии ГРУ в 1967–1978 годах: «Заслуга в том, что действовавшая перед Великой Отечественной войной стратегическая военная разведка успешно решала свои задачи, принадлежит прежде всего П.И. Берзину. Его организационные и методические принципы построения столь сложной специфической службы, какой является стратегическая военная разведка, вполне себя оправдали. Заслуга в этом принадлежит также и другим оперативным работникам — помощникам Берзина. Все они были первопроходцами стратегической военной разведки — разведки нового типа. К великому сожалению, приходится констатировать, что ни Берзину, ни его ближайшим помощникам не пришлось испытать радости от результатов своего труда, которому они отдали все свои силы, ум, знания».

Вот так писали об этом человеке в 60–70-х годах прошлого века. Образ вырисовывался сугубо положительный, без единого изъяна. В те годы и не могло быть иначе. Если бы у Берзина и были какие-либо отрицательные черты характера, а их не могло не быть — идеально положительных людей не бывает просто по определению, — то об этом тогдашняя цензура не пропустила бы ни одного слова. Первый известный образ руководителя советской военной разведки (о других руководителях тогда не упоминали), должен был быть кристально чистым — верный ленинец, беспощадный борец с троцкизмом и прочей оппозицией, несгибаемый большевик и т. д. и т. п. На самом же деле это был живой человек со всеми присущими человеку достоинствами и недостатками. И если бы те, кто писал о нем тогда, были живы сейчас, то вполне возможно, что они написали бы о Берзине иначе и коллективный образ, созданный ими, получился бы более живым и человечным. Помпезного парадного портрета не было бы.

Что знали об этом человеке в начале 30-х иностранные военные разведчики, которые под прикрытием должностей военных атташе сидели в своих посольствах в Москве? Конечно, они видели Берзина, знали его в лицо, общались с ним достаточно регулярно, тем более что в Управлении существовал 4-й отдел — отдел по связям с иностранными военными атташе, позднее переименованный в отдел внешних сношений Наркомата обороны. Военные атташе обменивались между собою информацией о начальнике военной разведки — это тоже было естественно. Но вот детали его биографии вряд ли были им доступны. Не писали о Берзине газеты и журналы в те годы, и это было естественно. Один раз только проскользнула в открытой печати заметка о нем (возможно, что прозевала цензура). Во втором томе Советской военной энциклопедии, изданной первым изданием в 1933 году, была опубликована небольшая биографическая статья с той самой знаменитой фотографией, которая потом воспроизводилась во всех газетах, журналах и книгах с 1964 года. Статья стоит того, чтобы воспроизвести ее полностью:

«Берзин Ян Карлович (род. 1890 г.), активный участник революций 1905 и 1917 гг. и Гражданской войны. По социальному происхождении рабочий. Член ВКП(б) с 1905 г. Начал революционную работу в нынешней Латвии в качестве бойца и организатора красных партизанских отрядов («Лесных братьев»). Во время столкновения с царской жандармерией был тяжело ранен и арестован. Как активный боевик, был присужден к смертной казни, которая была затем («по малолетию») заменена тюремным заключением. Вторично был судим за принадлежность к РСДРП и сослан в Восточную Сибирь. Из ссылки несколько раз бежал и продолжал революционную работу. Февральская революция застает его в Петрограде на нелегальном положении. С первых же дней революции Берзин становится одним из активных работников Петроградского комитета большевиков. В период гражданской войны занимал ответственные командно-политические должности в РККА. Был начальником политотдела 11-й стрелковой дивизии и Особого отдела 15-й армии на Эстоно-Латвийском и Польском фронтах. За боевые заслуги награжден орденом Красного Знамени. В настоящее время — начальник 4-го Управления Штаба РККА. Активный работник Московской организации ВКП(б)».

Вот такая биографическая справка на рядового партийного функционера и участника Гражданской войны. Таких статей в выпущенных двух томах энциклопедии были десятки, и если бы не последняя фраза о том, какую должность Берзин занимает в настоящее время (в 1933 году), то вряд ли иностранные военные атташе обратили бы на нее внимание. А так получилась достаточно полная справка о начальнике военной разведки.

Информация из Лондона

Очевидно, для начальника Управления было характерным стремление получать информацию из всех источников, которыми можно было воспользоваться. И это в первую очередь касалось тех стран, откуда информация поступала нерегулярно и в небольших количествах. Если проанализировать общий объем рассекреченной агентурной информации за первую половину 30-х годов, то выяснится, что меньше всего такой информации поступало из Англии. Германия, Франция, Польша, Италия — из этих стран информация в «шоколадный домик» поступала регулярно, и обстановка в этих странах была в Москве хорошо известна. А вот с Англией были проблемы. Не случайно Берзин в одном из своих докладов писал, что агентурные возможности в этой стране ничтожны. И, возможно, что для такого утверждения были основания.

В начале 1933 г. из Лондона поступали информационные письма, адресованные Берзину. Если анализировать содержание этих документов, то можно прийти в выводу, что их автором мог быть сотрудник нашего посольства или торгпредства, который договорился непосредственно с Берзиным и снабжал его информацией обо всех своих беседах с иностранными дипломатами. Конечно, ни в одном из писем нет даже намека на фамилию информатора. Только фамилии иностранных дипломатов и содержание бесед с ними. Но и эта информация высоко ценилась в Управлении и сразу же докладывалась начальнику Штаба РККА Егорову. Берзину, естественно, хотелось знать обстановку и настроения в британской столице. Наши дипломаты в начале 30-х наверняка уже в отличие от второй половины 20-х не делились текущей информацией с военными разведчиками. Своих сотрудников, то есть военного атташе и его помощников, там еще не было (военными атташе с англичанами обменялись только в 34-м), общаться с иностранными дипломатами, в том числе и с военными, было некому. А знать обстановку в Лондоне было необходимо для правильного понимания ситуации в этой стране. Поэтому начальник разведки всегда пользовался возможностью получить дополнительную информацию из других источников. Вот только несколько сообщений из этих писем.

В письме от 5 марта сообщалось, что «большой интерес сейчас к флирту французов и поляков с нами, в связи с этим кое-кто договаривается до намечающегося союза нашего с этими государствами. Большая спекуляция и в связи с проникшими в печать сведениями об учреждении постов военных атташе — французского у нас и нашего во Франции. Все это прежде всего рассматривается как акт французской защиты перед нарастающей угрозой со стороны Германии, Италии и Венгрии». В письме от 24 марта лондонский корреспондент Берзина высказывает свое мнение о событиях в Москве, связанных с арестом британских специалистов Тортона и Макдональда (известное дело фирмы «Виккерс») и возможностью разрыва торговых и дипломатических отношений между двумя странами. Он пишет, что московские аресты создали весьма напряженную атмосферу в Лондоне и были с самого начала использованы как наша попытка сделать англичан козлами отпущения за хозяйственные трудности. Мы якобы намеренно произвели аресты, организуем инсценировку суда и этим стараемся отвлечь недовольство населения СССР. Давая свою оценку положения в Европе, лондонский корреспондент отмечал, что Англия готова нажимать на Францию, понуждая ее пойти на уступки Германии. Он отмечал также, что «Польша сейчас еще сильнее Германии (для первых месяцев войны), но если будет принята схема Макдональда и Германии будет разрешено вооружаться, то преимущество, которое Польша сейчас имеет, будет очень скоро утеряно. То же относится и к Малой Антанте. Эти страны поэтому будут нажимать на Францию, восстанавливая ее против Пакта четырех».

Общий вывод, к которому пришел лондонский источник Берзина, был достаточно утешителен, а прогноз дальнейших событий точным. Он считал, что мировая обстановка еще не созрела для интервенции, и поэтому он не ожидал разрыва дипломатических отношений с нами. Англии придется делать усилия, чтобы поднять против нас другие страны и не остаться в одиночестве. Так что ей придется несколько раз проверить — кто пойдет за ними сейчас. Пока что шансов сейчас меньше, чем было в прошлом. Рвать же отношения изолированно от других нет никакого смысла. Таким был взгляд из Лондона на европейские события весной 1933 г.

В двух следующих письмах от 24 апреля и 8 мая, представленных Берзиным Егорову, говорилось (помимо торговых и экономических вопросов) и о взглядах из Лондона на события в Дальневосточном регионе. Лондонский корреспондент в письме от 24 апреля сообщал, что в связи с англо-советским конфликтом (арест Тортона и Макдональда, также введение эмбарго на торговлю с СССР) японцы могут получить поощрение от английского правительства на вооруженное нападение на СССР. Но он считал, что для того, чтобы ввязаться с нами в вооруженный конфликт, необходимо сосредоточить соответствующее количество войск, а для этого нужно время. У него не было информации о начавшемся большом сосредоточении войск, хотя он пристально изучал все вести с Востока, поступавшие в Лондон. Он также считал, что конфликт между СССР и Японией если и возникнет, то не раньше чем через три месяца. В информационном письме от 8 мая лондонский корреспондент сообщил Берзину, что положение дел на Дальнем Востоке вызывает здесь большие опасения. На прошлой неделе в Лондоне ожидали нашей войны с Японией буквально со дня на день. Но за последние дни атмосфера несколько разрядилась в связи с сообщением о созыве в Токио конференции с участием Японии, МЧГ и СССР для обсуждения конфликтных дел по КВЖД и предложения СССР продать КВЖД Японии. Можно не сомневаться, что Берзин и в дальнейшем продолжал получать информационные письма из Лондона, но пока обнаружить их в архиве не удалось.

Сколько «стоит» разведка

Любая разведка любой страны стоит дорого, и дешевой разведки не существует. Эта истина не требует доказательств, и обе наши разведки, военная и политическая, не составляют исключения. Но если просмотреть все опубликованные в России статьи и книги по истории наших разведок в межвоенный период, то в них нет ни одного упоминания о том, в какие суммы обошлось содержание обеих структур за эти двадцать лет. Может быть, у историков руки не дошли до исследования этой проблемы. А может быть, писать об этом скучно и неинтересно. Конечно, писать о какой-либо блестящей операции или о действиях какого-либо великолепного агента гораздо приятнее и интереснее, чем о том, сколько миллионов долларов или фунтов было на это потрачено. А вопрос этот не праздный. Чтобы представить хотя бы приблизительно, сколько сейчас съедают валюты обе наши разведки — военная и политическая, надо попытаться выяснить, а сколько они «кушали» валюты на заре своего существования, в 20-х и 30-х годах, когда на счету был каждый доллар и фунт, а шедевры Эрмитажа продавались за рубеж, чтобы выручить хотя бы немного валюты для развития народного хозяйства.

Обе наши разведки в межвоенный период работали на равных. Почти одинаковая численность центрального аппарата. Легальные и нелегальные резидентуры в одних и тех же странах мира. Очевидно примерное равенство резидентов и агентуры. Обе разведки покупали информацию и имели многочисленную агентуру, работающую на Советский Союз «на материальной основе» и не за советские рубли. Зорге и члены его группы, члены кембриджской пятерки и «Красной капеллы» работали на нас не за деньги, а по идейным соображениям. Но это скорее всего исключение из правил. За ценные документы и информацию так же, как и ценным агентам, приходилось платить, и платить щедро. Бессребреников на Западе и на Востоке было не так уж много. Вывод из всего сказанного может быть только один — обе разведки тратили примерно одинаковое количество валюты. Конечно, бывали и исключения. В какой-нибудь год одна из разведок могла потратить валюты больше, чем другая. Но если бы удалось просчитать и суммировать все валютные расходы обеих разведок за двадцатилетие, то суммы получились бы примерно одинаковые. Отсюда вывод — если знать, сколько за некоторые годы тратила валюты одна разведка, то можно предположить, что столько же в это время тратила и другая разведка.

Валютные ассигнования для всех трех ведомств, связанных с разведкой, утверждались на заседаниях Политбюро. По каждому ведомству образовывалась комиссия, которая и решала, сколько нужно фунтов или долларов той или иной разведке. Предложения комиссии обсуждались на очередном заседании, и решение фиксировалось в протоколе с грифом «Совершенно секретно. Особая папка». Выписки для сведения посылались руководителям ведомств. Нарком Ворошилов и его первые замы Иосиф Уншлихт и Ян Гамарник, курировавшие повседневную деятельность военной разведки, так же как и руководители ОГПУ Дзержинский, Менжинский и Ягода, отлично знали, сколько валюты получают их разведки. Сменившие Ягоду Ежов и Берия тоже знали, сколько давали ИНО перед войной из государственного бюджета. Поэтому для того, чтобы обнаружить и опубликовать цифры ассигнований, достаточно заглянуть в личные фонды этих деятелей. И очень неубедительно выглядят утверждения некоторых официальных авторов, заявляющих, что в архивах нет соответствующих документов. Документы, конечно, есть, и найти их можно, а вот желания их публиковать, очевидно, не хватает.

Военной разведке в этом отношении повезло больше, чем политической. Некоторую, хотя и разрозненную, информацию удалось обнаружить в архивах. Поэтому можно представить, сколько тратило в 20-е и 30-е годы это ведомство.

В конце каждого года у начальника Управления начинались финансовые хлопоты. Суммы в устойчивой валюте, а такой в середине 20-х считались английский фунт и американский доллар, на агентурную разведку тратились по тем временам огромные. И по мере расширения агентурной сети, создания новых легальных и нелегальных резидентур они возрастали из года в год. И каждый раз в конце года нужно было доказывать необходимость увеличения сметы, писать рапорты и доклады своему военному начальству.

Убеждать Уншлихта, курировавшего повседневную работу разведки, в необходимости увеличения валютной сметы было нетрудно. Опытный профессионал, участник советско-польской войны и «Октября» в Германии, он хорошо понимал, что без солидных валютных средств рассчитывать на успехи в разведке нечего. Времена «мировой революции» и всеобщей поддержки первого в мире социалистического государства уходили в прошлое. Конечно, были среди нелегальных сотрудников люди, особенно среди коммунистов, работавшие на советскую военную разведку бескорыстно, ничего не получая за свой тяжелый и опасный труд. Но были и такие, и их количество возрастало уже в то время, кто требовал солидную оплату и за сотрудничество, и особенно за те ценнейшие документы, которые попадали к ним в руки.

Берзин хорошо знал историю военной разведки в Германии и России. Знал, что раньше покупали за большие деньги и агентуру, и документы. Никаких иллюзий на этот счет у него не было. И он хорошо понимал, что чем больше денег у разведки, тем лучше результат ее работы. Но вопрос о валюте для Разведупра решался не в руководстве военного ведомства. Уже несколько лет все валютные дотации для разведывательной триады распределяла «инстанция», как тогда называли в неофициальных разговорах в коридорах наркомата Политбюро. А препятствовал слишком большим ассигнованиям Наркомат финансов, доказывая необходимость экономии валютных средств. Вот и приходилось начальнику Управления в конце каждого финансового года вести борьбу с финансистами: требовать, убеждать, доказывать правильность предложенных сумм, писать доклады, рапорты. Все это отнимало много времени и сил, отвлекало от повседневной работы. Но от получаемых ассигнований во многом зависела успешная работа военной разведки в следующем году, и он делал все возможное, чтобы получить как можно больше фунтов и долларов.

В августе 1925 года Политбюро утвердило валютную смету Разведупра на 1926 год в сумме 1 350 000 рублей золотом, или 135 000 английских фунтов. Это был минимум, который удалось отстоять Уншлихту на заседании комиссии Политбюро. Берзин понимал, что эта сумма — все, что страна может дать военной разведке на следующий год. Денег было мало, но приходилось выкручиваться, экономя, где только можно. Политбюро было высшей инстанцией Союза, и его решения были окончательными для всех ведомств.

Но в ноябре 25-го он получил извещение Бюджетного управления Наркомата финансов. Руководителя военной разведки уведомляли о том, что ассигнования на следующий год сокращаются почти на 200 тысяч червонных рублей. Вместо уже утвержденных «компетентной инстанцией», то есть Политбюро, 1 350 000 червонных рублей Наркомфин выделял 1 153 000 червонных рублей. На 25 тысяч была сокращена смета военных атташе. Очевидно, Бюджетное управление, не зная всех тонкостей распределения валютных ресурсов, решило проявить инициативу в экономии бюджетных средств. 17 ноября 1925 года Берзин направил рапорт Уншлихту. Сообщая об инициативе Наркомфина и приводя цифры ассигнований и сокращений, он докладывал своему непосредственному начальнику, что утвержденная «компетентной инстанцией» агентурная смета была минимальной, на которую Разведупр мог согласиться при тех задачах, которые на него были возложены. Обстановка в Европе, и особенно на Дальнем Востоке, обострялась. В Китай отправляли военных советников, советников по разведке, резидентов для создания новых резидентур и отдельных нелегальных агентов, особенно из числа иностранных коммунистов. Оформление документов и отправка в Китай осуществлялась Разведупром. Он же снабжал, их валютой из средств, отпускаемых на агентурную работу. Без пачки фунтов в кармане любому советнику или резиденту делать в Китае было нечего.

Денег не хватало, и Берзин писал в своем рапорте: «Обстановка нас вынуждает обратиться с ходатайством о дополнительном отпуске средств на работу по Дальнему Востоку.

Согласиться на какое-либо сокращение агентсметы Разведупра считаю совершенно невозможным и ходатайствую о самом категорическом протесте против этого перед Компетентной инстанцией». Решение Бюджетного управления было опротестовано, и 4 января 1926 года Берзин в очередном рапорте Уншлихту сообщил, что «агентурная смета Разведупра на 1926 год утверждена в размере 1 350 000 червонных рублей, или 135 000 фунтов стерлингов, и 247 000 рублей по смете НКВМ». Кроме того, по согласованию с Наркомфином на покрытие расходов военных и военно-морских атташе была утверждена смета в размере 166 000 червонных рублей. Всего Разведупр получил 1 763 000 червонных рублей, или 176 300 фунтов стерлингов.

К концу 20-х увеличилась разведывательная сеть, появились новые резидентуры, возросли расходы на приобретение документов. Разведупр уже не укладывался в те суммы, которые он получал в 1926 году. Валютная смета, хотя и медленно, но неуклонно росла, и «инстанция», то есть Политбюро, согласилась с требованием военных. Нарком Ворошилов был членом Политбюро, и ему легче было убеждать своих партийных коллег в необходимости увеличения валютных средств на ведение военной разведки. В необходимости такого увеличения Ворошилова убеждал Уншлихт, а Уншлихта соответственно Берзин. Последний считал, что лишних денег в разведке не бывает — чем больше валюты, тем лучше работа и лучше результаты. В конце 20-х при определении валютных расходов перешли с фунтов на доллары. Американский доллар уже тогда был мировой валютой, и разведки крупнейших стран мира использовали его в качестве универсального средства при расчетах со своей агентурой. Разведупр также в течение нескольких лет получал сотни тысяч «зеленых» в год.

1929 финансовый год начался с октября 1928 года и продолжался до октября 1929 года. 20 сентября 1928 года на заседании Политбюро была образована комиссия под председательством Янсона для рассмотрения валютной сметы Разведупра на следующий финансовый год. На очередном заседании Политбюро 11 октября 1928 года Янсон представил соображения комиссии. Политбюро постановило:

«27 — Принять предложение комиссии т. Янсона:

а. Утвердить смету 4-го Управления Штаба РККА на 1929 год в размере: американских долларов — 900 000 и червонных рублей — 487 560.

б. Представить 4-му Управлению Штаба РККА право в случае изменения обстановки возбудить в конце второго квартала 1929 бюджетного года ходатайство об увеличении валютной сметы».

Выписки были посланы Уншлихту для сведения и наркому финансов для исполнения.

1930 год был особым годом. Для строящихся по плану первой пятилетки заводов и фабрик за границей закупалось в большом количестве новейшее оборудование. А за него надо было платить не только традиционным экспортом: нефтью, лесом и пушниной, но и валютой, которой катастрофически не хватало. Поэтому специальная комиссия Политбюро шерстила все наркоматы и ведомства, урезая валютные расходы, где только можно. Добрались и до военной разведки. Как и в прошлом году, комиссия Янсона рассмотрела смету Управления, но выделила на 150 тысяч долларов меньше, чем в прошлом году. 15 декабря 1929 года Политбюро постановило:

«49 — Принять предложение комиссии т. Янсона:

а. На оперативную работу 4-го Управления Штаба РККА ассигновать на 1930 год — 750 000 американских долларов.

б. В советских рублях на специальную работу 4-го Управления Штаба РККА ассигновать на 1930 год — 515 000 рублей».

Выписку на этот раз послали Ворошилову. Очевидно, решили, что обходить наркома в таких вопросах негоже. Чтобы как-то компенсировать Управлению сокращение валютных ассигнований, из его сметы изъяли расходы, в валюте и рублях, на содержание военно-морских атташе и заграничные научные командировки по военному ведомству. Их отнесли на другие параграфы сметы Наркомата по военным и морским делам.

В октябре 30-го правительство решило не начинать новый финансовый год, а ввести Особый квартал — октябрь — декабрь 1930 года. Естественно, что Ворошилов и Менжинский сразу же подняли перед Политбюро вопросы о дополнительных ассигнованиях для военной и политической разведок на эти месяцы. Уже 5 октября Политбюро рассмотрело вопросы Ворошилова и Менжинского. Разведупру выделили на спецработу — агентурную разведку — на эти месяцы 127 тысяч американских долларов и 141 тысячу червонных рублей. ОГПУ получило дополнительно к смете на особый квартал и 1931 год на особые нужды один миллион червонных рублей.

Уже в ноябре 1930-го руководство военной разведки доложило наркому цифры сметы Разведупра на 1931 год. Соответствующее письмо за подписью Ворошилова было отправлено в Политбюро. И, как в предыдущие годы, комиссия что-то урезала в проекте сметы. Но, очевидно, представленные цифры не удовлетворили членов Политбюро, и на очередном заседании 25 декабря 1930 года было принято решение: «Поручить комиссии Политбюро пересмотреть смету Разведупра в сторону дополнительного сокращения». Но в Разведупре руководствовались принципом «Проси как можно больше». Разведывательное руководство можно было понять. В разведке лишних денег не бывает — все, что имеется, идет в дело. И, несмотря на все сокращения комиссии, Разведупр получил на агентурную разведку в 1931 году максимальную за последние несколько лет сумму в валюте. В постановлении Политбюро от 7 января 1931 года было записано: «Утвердить смету Разведупра на 1931 год в сумме 948 754 американских доллара». Выписки из постановления были посланы: Ворошилову для сведения и новому наркому финансов Гринько для исполнения.

К сожалению, в постановлении не указывалось, какое количество червонных рублей получила военная разведка дополнительно к валюте. Но если судить по предыдущим годам, то не менее 500 тысяч. Если подвести итоги, то за три года, 1929–1931, военная разведка получила около трех миллионов американских долларов и более полутора миллионов червонных рублей. Политическая разведка получила примерно столько же. Если к этому добавить валюту, которую получал отдел международных связей Коминтерна, то есть партийная разведка, то можно сказать, что разведывательная триада Сталина, обеспечивавшая высшее партийное, государственное, военное и дипломатическое руководство страны своевременной, достоверной и документальной информацией, стоила дорого. Пока не удалось из-за закрытости архивов установить те суммы в валюте, которые военная разведка расходовала в 1932–1933 годах. Но можно не сомневаться, что эти суммы не сокращались, а только увеличивались. Мир шел к войне, в Европе пахло порохом, и руководство Разведупра понимало это лучше других. Поэтому и Берзин, и его преемник комкор Урицкий старались выжать из бюджета максимум возможного. В 36-м положение было такое же, как и в предыдущие годы. Валютную смету пытались урезать, и Ворошилову приходилось бороться за каждую сотню тысяч, выделяемую разведке. Хорошо зная обстановку в Политбюро, когда все вопросы валютного финансирования решал лично Сталин, нарком обращался непосредственно к нему. В письме от 27 марта 1936 года он докладывал генсеку, что Наркоматом обороны было заявлено Наркомату финансов требование в иностранной валюте на 1936 год на неторговые нужды в размере 2 510 000 золотых рублей. Из этой суммы на агентурные расходы военной разведке предполагалось использовать два миллиона. Остальные деньги предназначались на официальные заграничные командировки и содержание военных атташе.

Решением Валютной комиссии агентурные расходы были урезаны до 1 479 000 золотых рублей, что было на 21 000 меньше суммы, отпущенной в 1935 году, когда было выделено 1,5 миллиона золотых рублей, и не отвечало потребностям разведки на 1936 год. Обосновывая необходимость увеличения расходов на эти цели. Ворошилов писал Сталину: «В текущем году перед разведкой стоят задачи: широко развернуть работу за рубежом, выбросить за рубеж большое количество новых работников, усилить вербовку новых агентов и источников, создать надежную радиосвязь и закупить запас необходимых технических материалов для обеспечения связи и паспортной техники на случай войны». Сталин хорошо понимал значение разведки в преддверии назревавшей войны в Европе, и разведчики получили запрошенные ими два миллиона. На копии письма, хранящегося в архиве, надпись рукой Ворошилова: «Принято. К. В».

Можно подвести предварительные итоги. Военная разведка в среднем тратила в 20–30-х годах по миллиону долларов в год. Можно также с уверенностью утверждать, что политическая разведка тратила примерно столько же. К этим суммам необходимо добавить валютные расходы партийной разведки — отдела международных связей Коминтерна. В итоге разведывательная триада, созданная Сталиным, обошлась государству примерно в 50 миллионов долларов. Сумма огромная для того времени. Такова была цена информированности высшего политического, государственного, военного и дипломатического руководства Советского Союза в межвоенное двадцатилетие.

Мобилизация разведки и планы управления в 1932 г

В 1931 г., после знаменитых фальсифицированных процессов «Промпартии» и «Союзного бюро меньшевиков», на которых подсудимые давали «признательные» показания о подготовке Франции и ее союзников к войне с СССР, на страницах советской печати появилось слово «мобилизация». О мобилизации промышленности, армии и всей страны для отражения агрессии со стороны Франции и ее союзников, а также якобы поддерживающей их Германии, писали газеты и журналы. Об этом говорили в своих выступлениях государственные и партийные деятели. Старалась и разведка. В начале 31-го ИНО ОГПУ, ссылаясь на свои источники в Париже, Берлине и Варшаве, докладывали, что французское правительство хочет перетянуть Германию на свою сторону, добиться ухудшения советско-германских отношений и расторжения договоров, заключенных этой страной с Советским Союзом. Для этого немцам предлагается якобы заем в несколько миллиардов золотых франков. При этом разведка ничего не говорила о том, где Франция в условиях жестокого мирового экономического кризиса может найти такую фантастическую по тем временам сумму.

Летом 31-го от источника в Берлине было получено сообщение о том, что канцлер Германии фон Папен якобы ведет переговоры в Париже о военном союзе Франции, Германии и Польши, направленном против СССР. Первая цель проектируемого союза — поход на Украину. Такая информация, посланная на самый «верх», будоражила умы и усиливала нервозность в правительственных кругах Советского Союза. А отсутствие серьезного и объективного анализа этой информации, учитывавшего баланс сил и все внешнеполитические факторы (например, заключение в том же 1932 г. Договора о ненападении между Польшей и СССР), приводило к принятию поспешных и непродуманных решений, особенно в области военного строительства и развития РККА. Отсюда и заявления на высшем военном уровне о мобилизации и подготовке к отражению не существовавшей в 1932 г. агрессии.

Обмен информацией между политической и военной разведками в 1931 г. был регулярным, и начальник Разведупра хорошо знал весь материал, который посылался из ИНО наркомвоенмору и после ознакомления с ним спускался в Штаб РККА. Много в этих материалах было неясного и непонятного. Как рассчитывали организаторы будущего похода на Украину совместить непримиримые противоречия между Германией и Польшей, получившей по Версальскому договору данцигский коридор и немецкую Силезию?

О каком военном союзе между победившей Францией и поверженной Германией может идти речь? В Германии слишком хорошо помнят о капитуляции в Компьенском лесу и мирный договор, по которому страна лишилась армии (стотысячный рейхсвер не в счет) и статуса великой державы. Никогда еще побежденный, не вернувший ничего из потерянного, не заключал военного союза с победителем. И, наконец, какими силами собирались совершать триумфальный поход? У Германии не было ни армии, ни обученных резервов. Франция не собиралась посылать своих солдат на Украину. А польской армии в 1931 г. уже не хватало для похода на Киев. В 1931 г. обстановка была не та, что в 1926–1927 гг. И Красная Армия уже была другой. Берзин прекрасно знал это. Аналитики разведки из информационного отдела с цифрами в руках доказали ему, что в 1932 г. любая вооруженная авантюра на Украине закончилась бы быстрым разгромом польских и румынских войск. Поэтому начальник военной разведки относился скептически к сообщениям парижской, берлинской и варшавской резидентур ИНО, считая их в какой-то мере тенденциозными, подгоняемыми под общий настрой об «угрозе» войны в 1932 г.

Но «наверху» в руководстве наркомата думали иначе. Тенденциозные выступления об «угрозе» войны принимались там как истина в последней инстанции. В соответствии с этим «вниз» спускались директивы о мобилизации. И эти директивы приходилось выполнять. Доказывать их неразумность и ненужность было уже невозможно. Времена 1926–1927 годов, когда военные разведчики давали взвешенные и обоснованные оценки военно-политического положения страны (как в труде «Будущая война»), навсегда ушли в прошлое. Начальник Управления чувствовал изменение обстановки, и для него не был неожиданным документ, определявший задачи работы 4-го Управления на 1932 год. В этой директиве, утвержденной начальником Штаба РККА в декабре 1931 г., указывалось, что «центральной задачей Управления на 1932 г. ставится обеспечение его мобилизационной готовности как центрального органа военной разведки». В соответствии с этой задачей указывалось, что в области изучения вероятных противников должно быть выявление планов мобилизационного и стратегического развертывания на 1932 г. Пришлось аналитикам информационного отдела, отложив в сторону основные дела, заниматься составлением записок о мобилизационном и стратегическом развертывании возможных противников в 1932 г.

С поляками поступили просто. Агентуре управления в Польше удалось получить документ из штаба 10-го корпусного округа о проведении призыва резервистов на чрезвычайные сборы, составленный в январе 1931 г. Перевод этого документа и был направлен заместителю начальника Штаба РККА Лeвичеву. В сопроводительном письме, подписанном Берзиным и главным аналитиком управления Никоновым, отмечалось, что «подобного рода сборы являются частичной мобилизацией, имеющей в польских условиях большое значение», и могут проводиться в «случае вползания Польши в войну». Материал был отправлен в штаб РККА в марте 1932 г.

Записка о мобилизационном развертывании французской армии была направлена в Штаб РККА 5 апреля 1932 г. 72 страницы машинописного текста вместили в себя всю информацию, которая имелась в Управлении. Были исследованы численность армии мирного и военного времени, общие принципы мобилизации, мобилизация пехотных и кавалерийских частей. Основной вывод, к которому пришли аналитики управления, — оборона против нападения Германии и союзной с ней Италии. В разделе записки, исследовавшем численность и состав армии военного времени, отмечалось: «Франция должна быть готова к обороне на северо-востоке, откуда может появиться ее главный противник, на юго-востоке — против возможных атак со стороны Италии и в Северной Африке — против атак со стороны какой-либо морской державы». Обстановка весны 1940 г. была предсказана точно. И уж конечно, в записке не было сказано ни слова о возможном военном союзе двух врагов — Франции и Германии.

Историк Игорь Бунич в своем двухтомном исследовании «Операция «Гроза» писал:

«Командующий рейхсвером генерал Сект вынашивал план удара по Польше в качестве первого шага к ликвидации Версальского договора, поскольку Польшу он считал французским бастионом на востоке. Его планы находили живой отклик у Михаила Тухачевского и у других руководителей Красной Армии, у которых Польша также была бельмом в глазу. Они прямиком требовали заключения военного союза с Германией, пугая Сталина возможностью того, что Германию могут переманить к себе западные страны и объединенным военным союзом начать поход против СССР. Братство по оружию внизу и единые военные планы наверху и породили именно то, что называлось «духом Рапалло», и, разумеется, сама мысль о возможном военном столкновении между СССР и Германией никому не могла прийти в голову даже в страшном сне».

А к Берзину продолжала поступать информация из ИНО ОГПУ. Общий тон этой информации — назревает новая война крупнейших европейских государств против Советского Союза. И главный поджигатель войны — канцлер Германии фон Папен. «Папен считает, что мягкотелость германского правительства в отношении Восточной Европы должна быть резко изменена…» «Папен давно считает, что эпоха расширения взаимоотношений между СССР и капиталистическим миром кончилась…» Конечно, канцлер может считать все что угодно — это его право. Но реальную политику страны определяет не мнение главы государства, а вооруженная сила, поддерживающая эту политику. Серьезных вооруженных сил у Германии не было. И нужны были годы огромного труда и колоссальные затраты для того, чтобы они появились. Берзин гораздо лучше, чем руководители ИНО, знал возможности германского рейхсвера, скованного в своем развитии ограничениями Версальского договора. Канцлер может сколько угодно ездить в Париж и Лозанну, но с государством, имеющим стотысячную полицейскую армию, никто ни о чем серьезном договариваться не будет. Эту военно-политическую аксиому начальник военной разведки усвоил очень хорошо. В сообщении из Берлина от 1 июля 1932 г. он подчеркнул фразу: «Хотя сейчас и незаметно непосредственной опасности нападения на СССР, но война против СССР не заставит себя долго ждать». Странная оценка обстановки — и непосредственной опасности нападения нет, и война не замедлит себя долго ждать. Одно утверждение исключает другое, но это, видимо, не смущает тех, кто посылал сообщение из Берлина в Москву.

Информация была тенденциозной, а иногда и противоречивой. И шла она на самый «верх» без серьезного анализа. Это было естественно, так как анализировать военно-политическую информацию в ИНО было некому. Берзин хорошо знал структуру центрального аппарата политической разведки, знал, что никакого аналитического центра там нет и его создание не планируется даже в перспективе. Влезать в работу чужого ведомства и давать свои рекомендации он не мог, да и с его мнением в руководстве ОГПУ никто не стал бы считаться. Не мог он и открыто выступить перед высшим партийным и военным руководством страны с критикой работы политической разведки и с обвинениями в тенденциозности оценок военно-политической обстановки в Европе. Такое выступление никогда не допустил бы Ворошилов — для него указующее и руководящее мнение Политбюро (то есть Сталина) было законом и руководством к действию.

В декабре 1931 г. в Управлении был подготовлен доклад: «Основные задачи работы 4-го Управления штаба РККА на 1932 г.», который должен был утвердить начальник Штаба РККА. В документе указывалось, что основной задачей Управления на следующий год является: «обеспечение его мобилизационной готовности как центрального органа военной разведки». При изучении вероятных противников основное внимание должно было быть обращено на «выявление планов мобилизации и стратегического развертывания вероятных и возможных противников СССР по состоянию на 1932 г.». Предусматривалось, что Управление будет систематизировать и обобщать полученные агентурным путем материалы о направлениях и взглядах «оперативно-технической подготовки буржуазных армий». Предусматривалось также, что агентура Управления будет получать регулярную информацию о военной и военно-политической жизни за рубежом, и в первую очередь о конкретных военных приготовлениях против СССР, а также о новых достижениях в области технических средств борьбы и о новых формах боя и операций. Армии крупнейших стран мира — Англии, Франции, Италии, Японии — насыщались новой боевой техникой. Их генштабы разрабатывали новые формы операций, и, естественно, в Москве хотели знать, с чем может столкнуться РККА в будущей войне.

Вся разведывательная информация, полученная Управлением к 1932 г., была сведена в основной документ: «Записка о мобилизационном и стратегическом развертывании вероятных и возможных противников СССР на 1932 г.». В документе учитывались возможности противников на западных, южных и восточных границах. Очевидно, руководство разведки считало так же, как и в 1928 г., что в случае войны против Союза будет воевать весь капиталистический мир. Документ был солидным, в информационном отделе Управления продолжали работать с размахом: 6 печатных листов текста, 10 печатных листов таблиц и 60 карт и графиков. К сожалению, в открытых фондах РГВА не удалось найти более подробной информации об этом документе. С большой долей вероятности можно предположить, что такой солидный труд был отправлен на самый «верх», руководству наркомата. Тональность действий военной разведки была задана. И начиная с 1932 г. агентура Управления работала с полной нагрузкой и в Европе, и на Дальнем Востоке, добывая все новую и новую информацию о странах, которые считались вероятными противниками СССР. Все полученные к 1932 г. материалы так же, как и в предыдущие годы, систематизировались, обобщались и анализировались в мозговом центре Управления — информационном отделе, которым так же, как и в конце 20-х, руководил А.М. Никонов. Они использовались для составления мобилизационных справочников по армиям стран, которые считались возможными противниками в то время (Польша, Румыния, Финляндия, Латвия, Эстония, Литва), а также для составления обычных справочников по вооруженным силам, военной технике, тактике и оперативному искусству. Очень большой объем составляла и периодическая информация. Это в первую очередь знаменитый журнал «Информационный сборник» (для служебного пользования), выпускавшийся с 1926 по 1941 год. В начале 30-х его тираж доходил до 10 000 экземпляров, и он рассылался по бесплатной подписке до командира батальона. Из других периодических изданий, выпускавшихся с грифом «Сов. секретно», можно отметить «Военно-политический бюллетень», регулярную радиосводку по итогам деятельности радиоразведки и ежемесячный отчетный доклад о важнейших полученных материалах.

В июне 1932 г. Берзин и Никонов представили высшему военному руководству: Ворошилову, Гамарнику, Тухачевскому, Егорову и «соседям» — ИНО ОГПУ информацию о взаимоотношениях двух союзников — Польши и Румынии. Это был агентурный материал германской разведки, который Абвер по существующим договоренностям отправил в Москву. Пилсудский выехал в Бухарест, где и провел переговоры с высшим руководством страны. Германская агентура, имевшая в Румынии традиционные сильные позиции, подробно освещала эти переговоры. И так как агентура Управления в Румынии была слабой, то она мало что могла сообщить о переговорах на таком высоком уровне. Поэтому информация Абвера имела для Москвы определенное значение.

По информации немецкой разведки, в переговорах Пилсудского в Бухаресте обсуждались французский план Дунайской федерации и попытки улучшить румыно-венгерские отношения. Улучшению этих отношений поляки придавали большое значение. Обсуждались события на Дальнем Востоке и возможность войны между СССР и Японией. Поляки считали, что такая война является лучшей возможностью для них и для Румынии совместно выступить против СССР, чтобы обеспечить на будущее свои восточные границы, возможно, путем создания новых буферных государств. Было в этой информации и сообщение о том, что Пилсудский согласовал с румынским королем его (короля) назначение на пост верховного главнокомандующего в случае войны с СССР. Это было наиболее сомнительное сообщение из всей немецкой информации, и Берзин в сопроводительном письме отметил, что оно дополнительно проверяется по каналам уже нашей разведки.

20 августа 1932 г. Берзин представил начальнику штаба РККА Егорову перевод материалов иностранной разведки. В этих материалах рассматривались вопросы оперативного развертывания польской армии в начальный период войны. И хотя в материалах ничего не говорилось, о какой разведке идет речь, можно не сомневаться, что имелся в виду Абвер. Ни от какой другой разведки в Европе Берзин не мог получать такой ценной информации о польской армии. В материалах отмечалось, что существуют два плана наступления на Германию. Один из вариантов предусматривал ведение войны при условии, что СССР будет угрожать восточным границам Польши. Этот вариант разрабатывался в первую очередь. Но после переговоров с СССР и заключения с ним пакта о ненападении был разработан другой план войны с Германией. С учетом изменившейся обстановки на восточных границах страны польский главный штаб предусматривал выделить против СССР всего три армейских корпуса, а основную массу польской армии бросить против Германии. По данным германской разведки, второй вариант плана был якобы утвержден несколько недель назад в Париже после длительных обсуждений с офицерами французского и польского главных штабов. При этом польский главный штаб считал, что в случае немецко-польского конфликта правительство СССР останется нейтральным.

По этому новому плану наступление польской армии предусматривалось усиленным правым флангом, очевидно, в направлении Померании. Следовавшая за этой ударной группировкой армейская группа должна была захватить Восточную Пруссию и Данциг. Следует отметить, что все эти планы войны против западного соседа, так же как и планы бомбардировок немецких военно-промышленных объектов, существовали для 1932 г., когда Германия имела стотысячный рейхсвер и не имела военно-воздушных сил. Уже после прихода Гитлера к власти 30 января 1933 г. и начала пока еще тайного перевооружения Германии все эти планы можно было сдать в архив и заняться новым военным планированием с учетом изменившейся военной обстановки на западных границах Польши.

6 сентября 1932 г. Егорову был представлен еще один агентурный материал, полученный Управлением тоже от иностранной разведки. В сопроводительном письме, подписанном на этот раз Берзиным и Никоновым, говорилось, что агентурный материал получен от агентурной разведки, «которая всегда рассматривает военные действия стран Малой Антанты и Польши с точки зрения военной опасности для Германии». В полученных в Москве материалах о взаимодействии двух армий в случае германо-польской войны говорилось, что чешская армия вместе с польской армией должны нанести главный удар с тыла немецким войскам, сосредоточенным у восточных границ Германии, чтобы после разгрома германских войск на востоке открыть дорогу на Берлин.

Информация из Европы — 1932 г

В 1932-м обстановка в Европе была очень напряженной. Активная политика Польши по отношению к Германии, Румынии и странам Малой Антанты, назревавшие события в Германии, закончившиеся 30 января 1933 г., — все это находилось под пристальным вниманием военной разведки.

И Берзину, как руководителю Управления, приходилось читать многочисленные шифровки, приходившие из европейских стран, обзорные сводки, прежде чем поставить под ними свою подпись, и многочисленные аналитические записки и доклады, прежде чем они отправлялись высшему политическому и военному руководству страны. Опытного квалифицированного зама, отлично разбиравшегося в европейских делах, у него не было. Борис Мельников был великолепным специалистом по Востоку, и за этот регион Берзин был спокоен. Но в европейских делах он значительно уступал начальнику Управления, и здесь нужно было полагаться в основном на себя. Многочисленная агентурная информация из европейских стран систематизировалась, обобщалась, анализировалась и докладывалась высшему военному и политическому руководству страны. Работы для сотрудников центрального аппарата Управления было, как всегда, много, людей тоже, как всегда, мало, и они, как и их начальник, работали с полной нагрузкой. Большинство агентурной информации, так же как и доклады военных атташе, засекречены до сих пор, так что исследователям приходится довольствоваться тем немногим, что удается извлечь из открытых фондов архивов.

С начала 30-х информационный отдел начал выпускать ежемесячные перечни важнейших материалов, которые поступали в Управление. Это были документы высшей степени секретности (грифы: «Сов. секретно», «Хранить наравне с шифром»). В них давался краткий обзор получаемой разведывательной информации и указание, кому она была послана для сведения. В августе 1932 г. был выпущен очередной перечень, подписанный Берзиным и Никоновым. В информации о взаимоотношениях Франции и стран Малой Антанты говорится, что французский генштаб намерен созвать конференцию генштабов стран Малой Антанты в Праге, на которой предлагается обсудить следующие вопросы:

«…а) Что сделали страны Малой Антанты к 1 июля с предоставленной им французским генштабом помощью.

б) Французский генштаб разъясняет, что его финансовые возможности в настоящее время ограниченны и дальнейшее оказание финансовой помощи французским генштабом в прежних размерах невозможно, несмотря на то что эти страны еще не закончили реорганизацию армии. Учитывая это, французский генштаб постарается найти из создавшегося положения выход.

в) Французский генштаб считает необходимым усиление военной связи между Румынией и Югославией. Взаимоотношения Польши с обеими странами ослабли, что отрицательно сказалось на военном положении всех стран Малой Антанты…»

Эта информация была направлена Ворошилову и Егорову, а также Карлу Радеку. Радек был в 1932 г. заведующим бюро международной информации ЦК ВКП(б). Работа этого бюро была засекречена, и Радек имел доступ к разведывательной информации высшей степени секретности. В этом же перечне сообщалось о том, что во Франции были запрещены все русские эмигрантские организации, а их руководители готовятся выехать в Югославию. Эта информация была отправлена начальнику ИНО ОГПУ, а также Радеку.

Военная разведка не всегда получала от своей агентуры документальную информацию. Часто в Москву поступала и устная информация, получаемая источниками в доверительных и конфиденциальных беседах с военными, политическими и дипломатическими сотрудниками различных иностранных государств. Ценность подобной информации во многом зависела от того, какое место источник занимал в военной, политической или дипломатической структуре того или иного государства, а также его собственной информированности. Чем выше была информированность самого источника, тем больше у него было шансов получить адекватную информацию от других. Принцип «Ты мне — я тебе» при обмене информацией действовал в таких случаях в полной мере. Такие источники военной разведки, как Зорге в Японии или Рудольф Гернштадт в Польше, очень авторитетные, много знавшие и, естественно, получавшие от своих собеседников ценную информацию, хорошо известны. Но были и такие источники, псевдонимы и фамилии которых не известны до сих пор и о которых мы никогда ничего не узнаем. Такова специфика работы разведки.

5 августа Берзин и заместитель Никонова Боговой, бывший военный атташе, провалившийся в Варшаве в 31-м, подписали сопроводительное письмо к агентурному материалу, посланному Ворошилову и Егорову. Достоверный источник сообщал из польской столицы о разговоре с высшим офицером польского генштаба. Офицер был откровенен и высказал мнение руководства генштаба о польско-советских отношениях в связи с подписанием польско-советского договора. Этот материал достаточно интересен, и его стоит привести более подробно:

«Большевики не будут проявлять агрессию даже в случае польско-германского вооруженного конфликта, хотя такой вариант мобилизационного плана в Москве имеется. Все еще не установлено твердо, разработан ли этот план совместно с офицерами германского генштаба. Два года тому назад мы имели соответствующее сообщение, которое подробно описывало развертывание русских в случае польско-германского конфликта. Этот план с военной точки зрения был столь логичен, что (особенно после тщательной военной экспертизы) не оставлял никакого сомнения в аутентичности его. В противоположность многим планам, которые мы получали от русских эмигрантов и которые после проверки их генштабом оказывались на 95 % фантазиями, этот мобилизационный план был абсолютно возможным и содержал некоторые детали, о которых могли знать лишь посвященные лица. К сожалению, источник этот не вернулся из своей последней поездки в Москву. Он исчез бесследно, как будто он сквозь землю провалился. Ни разу больше мы о нем ничего не слышали. Следует предположить, что он выдал себя где-либо по собственной неосторожности или, вернее, был выслежен в Варшаве агентами ОГПУ во время его встреч с представителями польских эндеков. После его исчезновения больше не удалось подыскать осведомителя, который мог бы достать более подробные детали…» Информация о польском агенте была особенно ценной для ОГПУ, и Берзин отправил это сообщение в контрразведывательный отдел.

Донесения агентурной разведки дополнялись такими источниками информации, как доклады и сообщения военных атташе. Для военных дипломатов, которыми они являлись, это была обычная повседневная работа: смотреть, слушать, обрабатывать и анализировать местную прессу, общаться с иностранными военными дипломатами в стране пребывания и обмениваться с ними информацией. Бывали случаи, когда нашим военным атташе удавалось создавать свою агентурную сеть, бывали случаи, как с Боговым в Польше, когда они проваливались, если контрразведка страны пребывания эту сеть вскрывала. В общем, бывало по-всякому, но разведчики с дипломатическими паспортами продолжали действовать.

4 июля 1932 г. Тухачевскому было представлено письмо военного атташе в Польше Лепина с оценкой польско-германских отношений. Он подчеркивал, что среди польской буржуазии имеются группировки, которые открыто высказываются за польско-германское соглашение против СССР. Но здесь, по его мнению, очень трудно примирить имеющиеся серьезные польско-германские противоречия по Данцигу и польскому коридору. При этом очень сомнительно, что возможные комбинации для Польши типа присоединения Литвы или получения коридора через Украину до Одессы могут увенчаться успехом. Советский Союз в 32-м был не тем государством, каким он был во время «первой военной тревоги» 1926–1928 годов. Он писал, что в случае участия в этой авантюре «Польша может потерять все, и даже при успешном завершении общего антсоветского похода нет уверенности в том, чтобы ослабленную войной Польшу как следует не обидели более сильные соседи».

14 июля 1932 г. Лепин отправил Ворошилову и Тухачевскому еще одно сообщение из Варшавы. Ему удалось достать, очевидно через агентуру, секретное письмо, разосланное боевыми фашистскими организациями Восточной Пруссии в мае 1932 г. В этом документе давались некоторые оценки германского генштаба, который, по мнению военного атташе, руководит этими союзами. По мнению генштаба, на все военно-политические решения Польши имеет большое влияние Франция, но это влияние не играет исключительной роли, так как «Польша не цепная собака, которая прежде всего должна спускаться с цепи Францией». Франко-польский военный договор заканчивается в 1932 г., но, по мнению германских военных, противоречия с Германией продолжают тесно связывать Польшу и Францию. И когда Польша понадобится Франции, то на месте будут французские деньги, французские средства и офицеры. Лепин считал, что на основе этого письма можно лишний раз убедиться в том, что кампания, поднятая весной в немецкой и западной прессе о том, что Польша вот-вот начинает наступление против Данцига, была только антипольской пропагандой немцев. Фактически Польша ничего не предпринимала для непосредственной подготовки к наступлению. В этом признавались сами прусские фашисты.

23 ноября 1932 г. в Москву поступило очередное информационное письмо из Рима. Военный атташе в Италии Tay подробно на 15 листах прислал доклад об обстановке на полуострове и в соседних странах. По имеющейся у него информации, 14 ноября в Белграде состоялась очередная конференция генеральных штабов стран Малой Антанты (Чехословакия, Румыния и Югославия). В конференции участвовали начальники генеральных штабов и руководители разведок этих стран. Обсуждались вопросы о конференции по разоружению и текущие вопросы о согласовании действий в случае войны. Итальянская печать, по сообщениям Tay, писала, что особое внимание на конференции уделялось согласованию действий против Болгарии, Венгрии и Италии и что созвана она была по инициативе французского генштаба. Печать также сообщала, что кроме общего военного союза с Францией якобы заключены двухсторонние военные соглашения между Чехословакией и Югославией, между Чехословакией и Румынией и между Румынией и Югославией. Информация была достаточно ценной, и письмо отправилось по обычным адресам: Гамарнику, Тухачевскому и Егорову.

Гитлер у власти (Информация из Германии и Польши)

С начала 1933 г. вся информация из Германии была в центре внимания военной разведки. Все сообщения о положении в этой стране, поступавшие из самой Германии, Польши и Франции, в которых содержалась информация о германо-польских и германо-французских отношениях, изучалась, анализировалась и за подписями Берзина и Никонова отправлялась на самый «верх». Руководство наркомата было хорошо информировано о том, что творилось в этой стране. Агентурная разведка в Германии, Польше и Франции, поднятая Берзиным по боевой тревоге, работала с полной нагрузкой. Линии связи с Москвой действовали без перебоев.

С 1931 г. Управление начало выпускать ежемесячные перечни важнейшей разведывательной информации, поступавшей в Москву как из Европы, так и с Дальнего Востока. Это была наиболее важная информация, предназначенная для высшего военного руководства. Грифы на обложке перечня «Сов. секретно» и «Хранить наравне с шифром» говорили сами за себя. В одном из перечней за февраль 1933 г. была опубликована агентурная информация из Германии о приходе Гитлера к власти. Отмечалось, что нацисты якобы не имели намерения вступать в правительство, но им пришлось это сделать, так как под вопрос было поставлено существование партии. Гитлер вел переговоры о предоставлении ему поста рейхсканцлера и о перемещении Папена на пост министра иностранных дел. Слухи о готовящемся походе Гаммерштейна с верными ему частями на Берлин для поддержки Шлейхера заставили Гитлера принять предложение Гинденбурга. Президент требовал назначить Папена вице-канцлером.

В январе 1933 г. в условиях борьбы за власть всех против всех рейхсвер был наиболее крупной и организованной вооруженной силой, значительно превосходившей штурмовые и охранные отряды нацистской партии. И от того, чью сторону примет эта сила, зависело очень многое. Это отлично понимали и нацисты, и националисты. Хорошо представляли расстановку сил в Германии и в Управлении. Поэтому информация из Берлина о том, что руководители рейхсвера вновь потребовали назначения Шлейхера рейхсканцлером, была включена в доклад Управления, представленный Ворошилову, Тухачевскому, Егорову. В этом же докладе отмечалось, что «слухи о готовящемся рейхсвером путче подействовали угрожающе на Гитлера и Гутенберга и ускорили сближение между ними».

Гитлер хорошо понимал значение того, чтобы рейхсвер был на его стороне. Поэтому уже 3 февраля 1933 г. он выступил с большой программной речью перед высшими представителями рейхсвера. Конечно, сейчас это выступление известно историкам во всех подробностях. Но тогда содержание речи нового рейхсканцлера было совершенно секретным, и иностранные разведки, в первую очередь французская, английская и польская, прилагали все усилия, чтобы заполучить этот документ. Агентуре Управления уже в феврале удалось получить запись выступления Гитлера. Перевод речи был представлен Ворошилову, Тухачевскому и Егорову, а краткое содержание было опубликовано в перечне:

«выход из кризиса путем внешней экспансии, то есть путем захвата чужих территорий;

— разграничение роли рейхсвера от задач фашистских вооруженных отрядов. Роль рейхсвера — борьба с внешним врагом, роль фашистских отрядов — борьба с внутренним врагом;

— требование от рейхсвера лишь моральной поддержки национал-социалистам в проводимой ими внутренней борьбе;

— обещание уничтожить марксизм в течение 6–8 лет».

В этом же перечне было помещено агентурное донесение о перспективах правительства Гитлера в области советско-германских отношений:

«Правительство Гитлера в отношении СССР не предполагает вести враждебную политику. Это объясняется следующими причинами:

— давлением на Гитлера со стороны германской промышленности, стремящейся к развитию экономических отношений с СССР;

— политикой министра иностранных дел Нейрата, считающего обострение отношений с СССР невыгодным для германской политики;

— нажимом генерала Бломберга, считающего обострение отношений с СССР противоречащим военно-политическим интересам рейхсвера;

— советами Муссолини сохранить Берлинский и Рапалльский договоры».

Очевидно, это была первая наиболее полная информация из Германии после прихода Гитлера к власти.

В феврале в Управление почти ежедневно поступала разнообразная информация из Германии. 13 февраля Берзин получил доклад двух весьма осведомленных источников о внутренней и внешней политике и новых военных мероприятиях Германии. В документе подробно говорилось о причине прихода Гитлера к власти 30 января, образовании правительства Гитлера — Гутенберга и причинах отставки военного министра генерала Шлейхера. В докладе отмечалось, что генерал «даже не представлял возможности соглашения между Гитлером и Гутенбергом, так как оно вплоть до настоящего времени казалось невероятным. Шлейхер, и это характерно для условий в германском правительстве, до дня своего падения не имел никакого понятия, насколько его противники поколебали его позиции перед президентом Гинденбургом. 28 и 29 января Папен и руководители Клуба Господ приложили все усилия к тому, чтобы достигнуть соглашения между национал-социалистами и националистами. Только благодаря сильнейшему нажиму удалось склонить президента согласиться на назначение Гитлера канцлером, причем Гинденбург поставил условием полнейшее соглашение с Гутенбергом. На Гутенберга и Гитлера подействовали угрозами, что возможен рейхсверовский путч под руководством Шлейхера. Под давлением этого между двумя политиками произошло значительное сближение, и 30 января последовало известное соглашение. При таком положении дел и в связи с событиями последних дней была дана отставка Шлейхеру, и националисты были весьма обрадованы посадить в рейхсвер близко к ним стоящего генерала Бломберга».

Вот такая подробная информация о событиях в Германии поступила в Москву через две недели после событий в Берлине. В этом же сообщении говорилось и о том, как Гитлер стал рейхсканцлером. Шлейхер сообщил Гинденбургу, что если будет создано правительство Папена — Гутенберга, опирающееся на десятую долю населения страны, то президент страны не может рассчитывать на рейхсвер. Угроза была достаточно серьезной, и, узнав об этом, Папен преодолел имевшиеся противоречия между Гитлером и Гугенбергом и сообщил об этом президенту. После этого утром 30 января Гитлер был назначен рейхсканцлером. Гитлер, Папен и Гутенберг собрались для совещания у Гинденбурга, который заявил новому рейхсканцлеру, что не желает иметь Шлейхера министром рейхсвера в новом кабинете. Карьера политиканствующего генерала была закончена, и вместе с ним ушел в отставку и генерал фон Бредов.

Москву интересовало не только то, как Гитлер пришел к власти, но и то, как новое правительство Германии будет относиться к Советскому Союзу. Информация об этом поступила в Управление уже 19 февраля и тут же была доложена Ворошилову и Егорову. Осведомленный источник из Берлина (даже в этих сообщениях он не указывался) сообщил, что «наши официальные отношения с СССР не будут ухудшены. Экономически мы слишком связаны с русским рынком…». В сообщении также отмечалось, что в руководящих кругах Германии убеждены в том, что «Япония не будет воевать с СССР, так как Япония слишком слаба для этого и, кроме этого, нет реальных оснований для такой войны».

Большое значение для высшего военного руководства СССР имела программная речь Гитлера, с которой он выступил уже 3 февраля 1933 г. Несмотря на то, что выступал он «при закрытых дверях» перед высшим командованием рейхсвера, содержание этого выступления стало известно военной разведке уже в конце месяца. По мнению присутствовавших генералов, по словам источника, «он говорил очень логично, теоретически хорошо и убедительно относительно внутренних проблем и менее ясно — по внешнеполитическим проблемам». Пятницкому в ИККИ был представлен перевод неофициально составленной протокольной записи. Более полный текст записи выступления, полученный, очевидно, из других источников, был представлен Ворошилову, Тухачевскому, Егорову. Уже через несколько дней после прихода к власти новый канцлер четко сформулировал внешнеполитический курс Германии:

«…Я ставлю себе срок в 6–8 лет, чтобы совершенно уничтожить марксизм в Германии. Тогда армия будет способна вести активную внешнюю политику, и цель экспансии германского народа будет достигнута вооруженной рукой. Этой целью будет, вероятно, Восток. Однако германизация населения завоеванной земли невозможна. Можно германизировать только территорию. Нужно, подобно тому как это сделали Польша и Франция после войны, безоговорочно выслать несколько миллионов человек…»

В начале марта из Германии начала поступать агентурная информация о разногласиях в коалиционном правительстве национал-социалистов и националистов (Гутенберг — Папен). Сводка по Германии № 3, представленная Берзиным Егорову 10 марта, была посвящена анализу противоречий между обеими партиями. Информация поступала из агентурных источников, и, анализируя ее, начальник Управления пришел к выводу, что разногласия и противоречия между нацистами и националистами, между штурмовыми отрядами и «Стальным шлемом» не уменьшаются и не ослабевают, а получение нацистской партией на последних выборах в рейхстаг более 17 миллионов голосов еще больше усилит в них желание прибрать к рукам всю власть и не делить ее с националистами. Такой виделась в Москве ситуация в Германии после 30 января.

В следующей сводке по Германии (№ 4 от 15 марта 1933 г.) анализируется информация о борьбе нацистов с националистами за монопольное руководство вооруженными силами Германии. В своих выводах Берзин и Никонов, подписавшие этот документ, отмечали, что борьба за рейхсвер, как за орудие не только внешней, но и внутренней политики между наци и националистами, за последнее время резко усилилась. В рейхсвере усилилась позиция наци, и он перестал быть монопольной вотчиной Гинденбурга и связанных с ним восточнопрусского юнкерства и крупповской промышленности.

Но агентурная информация о внутренней и внешней политике Германии поступала не только из Берлина. В июне 1933 г. в Москву начали поступать сообщения из Варшавы из вновь созданной резидентуры, руководимой Рудольфом Гернштадтом. В одном из первых коротких сообщений говорилось: «Германский посол в Варшаве был принят Гитлером. Последний заявил, что, несмотря на кажущееся улучшение польско-германских отношений, напряжение осталось и остается впредь. В отношении СССР Мольтке не представляет себе иной политики, кроме Рапалло». В Управлении информация была признана особо ценной и доложена Ворошилову, его первому заместителю Гамарнику, а также Тухачевскому и Егорову.

Разведку интересовали взаимоотношения фашистской Германии не только с Польшей и СССР, но и с крупнейшими европейскими странами, и в первую очередь с Англией и Францией. 4 июля 1933 г. Берзин представил Ворошилову агентурную информацию, исходящую из английских дипломатических кругов. В ней сообщалось о секретных переговорах руководящих сотрудников нацистской партии с английским правительством. Предполагалось по личному поручению Гитлера подготовить посещение Англии Герингом, который должен был передать проект Гитлера по заключению союзного договора. Этот проект якобы содержал предложение Гитлера помочь английскому правительству в его борьбе с мировой большевистской опасностью. Ну и в награду за это получить для Германии свободу довооружения. Предложение о союзном договоре содержало заявление Гитлера, что в случае войны против СССР Германия может выставить экспедиционный корпус численностью в два миллиона человек.

В этих заявлениях фюрера не было ничего нового. Он ссылался при этом на планы генерала Гофмани, который еще в начале 20-х годов открыто требовал организовать интервенционистскую войну против России. Кроме того, в своем предложении Гитлер подчеркивал то обстоятельство, что, разгромив коммунизм в Германии, он оказывал Англии огромную услугу и может рассчитывать на благодарность и помощь английского правительства. В информации, полученной из Лондона, сообщалось, что Форейн Офис отнесся с большой серьезностью к этому проекту союзного договора и изучает возможность заключения такого договора в рамках общей английской политики.

Вот такая информация поступала из английской столицы. Она была достаточно тревожной для Москвы. В случае приезда в Лондон второго лица рейха и заключения англо-германского соглашения ситуация в Европе менялась кардинально. Конечно, в Москве должны были учитывать подобную возможность, и, очевидно, соответствующие выводы были сделаны и в Наркоминделе, и в ЦК партии, куда подобная информация также могла попасть. Характерно было и то, что в 33-м ни Берзин, ни главный аналитик Управления Никонов уже не давали своих оценок поступающей из-за рубежа агентурной информации. Она расписывалась по адресам (Ворошилову, Тухачевскому, Егорову, иногда Гамарнику), и высшее военное руководство должно было самостоятельно, каждый по-своему, анализировать и оценивать поступающую в Москву разведывательную информацию. Период второй половины 20-х годов, когда в информационно-статистическом отделе Управления давали свои прогнозы и оценки, очевидно, надолго закончился.

8 октября 1933 г. Берзин представил Егорову очередной агентурный материал о внешнеполитическом положении в Германии. Это была оценка, которую дал министр рейхсвера генерал Бломберг на совещании начальников отделов правительственных органов. Информация была получена от источника, близкого к руководящим кругам рейхсвера, и оценивалась в Управлении как заслуживающая доверия. Это было заявление Бломберга после подробных переговоров с Гитлером. Генерал в своем заявлении говорил о том, что внешнеполитическое положение Германии в настоящее время чрезвычайно неблагоприятно. После национального переворота в Германии Франция напрягала все свои силы для того, чтобы изолировать Германию, и достигла в этом отношении значительных успехов. Главным успехом, по мнению генерала, было то, что Франция добилась известного охлаждения отношений между Россией и Германией и рейх в настоящее время пользуется симпатией только в Италии. Он также считал, что «взаимоотношения между Германией и французским блоком держав никогда еще не были столь напряженными и особо обострялись со дня на день после национального переворота. Англия все еще полностью находится в фарватере французской политики. Положение Польши чрезвычайно укрепилось после изменения польско-русских отношений; сейчас Польша чувствует себя гораздо более смелой в отношении Германии, чем когда-либо раньше…». Анализируя отношения с СССР, министр заявил на совещании: «Главнейший фактор нашего, как видим, далеко не завидного положения — «Россия» — в настоящее время является предметом наиболее серьезных опасений с нашей стороны. Мне удалось убедить рейхсканцлера в том, что позиция России в отношении ее к нам имеет для нас громадное и решающее значение. Рейхсканцлер проявил в отношении этих моих убеждений полное понимание и сочувствие… Я лично, а вместе со мной и ответственные в этом отношении начальники (имеется в виду главным образом Гаммерштейн и Адам), придерживаемся того мнения, что опасения этого рода необоснованны и что мы не имеем серьезных оснований в этом вопросе не доверять нашим русским коллегам… Мне удалось и в этом отношении убедить рейхсканцлера; у меня и у министра иностранных дел полная в этом вопросе согласованность. Нынешняя несомненная напряженность в прежде хороших взаимоотношениях может быть устранена…»

Эта информация так же, как и предыдущая, была отправлена военному руководству без анализа и сопоставления с другой агентурной информацией, несомненно, поступавшей из Германии. Возможно, Берзин считал, что оценки военного министра, к тому же согласованные с фюрером, были достаточно важными, чтобы докладывать их текстуально и без комментариев.

Но информация по Германии поступала в Управление не только из Берлина, но и из Москвы. Можно предположить, что у Берзина были информаторы в германском посольстве в Москве. Содержание докладов нового германского военного атташе полковника Гартмана, сменившего в 1933 г. генерала Кестринга, ему было известно. 8 октября 1933 г. он представил Егорову подборку этих докладов, в которых Гартман дает оценку военному сотрудничеству между СССР и Германией, которое стремительно сокращалось, а также высказывает свои впечатления от посещения воинских частей и учений.

Получили в Управлении и доклад германского посла в Москве Дирксена. В докладе сообщается, что Россия снимает в настоящее время войска со своей западной границы, но только небольшая часть этих войск отправлена на Дальний Восток. Все остальные силы были отправлены внутрь страны из-за опасений волнений на почве продовольственных затруднений. Что касается взаимоотношений с СССР, то здесь, по мнению посла, решающей будет позиция, которую займет СССР на конференции по разоружению. Опубликованные многими газетами статьи о военном сотрудничестве в прошлые годы подействовали ошеломляюще. Посол считал, что на конференции по разоружению Германия будет начисто отрицать военное сотрудничество с СССР, если возникнут разговоры об этом сотрудничестве. Эта информация была представлена Берзиным Ворошилову 4 сентября 1933 г., а копии разосланы Егорову и начальнику ИНО ОГПУ Артузову.

Следует отметить, что большинство из рассекреченных и известных исследователям агентурных сообщений за период начала 30-х годов находятся в фонде Оперативного управления и были представлены начальнику Штаба РККА А.И. Егорову. Если в документе нет специальных отметок, то очень трудно определить, куда еще была направлена полученная разведывательная информация. Это приходится учитывать при анализе доступных документов. К сожалению, неизвестно, какую разведывательную информацию из Управления получали руководители Наркоминдела (Литвинов, Крестинский), а в том, что такую информацию они получали, можно не сомневаться. Как эта информация использовалась? Какие выводы из нее делались при планировании тех или иных внешнеполитических мероприятий? Или ценнейшая разведывательная информация, добываемая агентурой Управления иногда с риском для жизни, ложилась под сукно, а все важнейшие внешнеполитические вопросы решались в кабинете Сталина? На все эти вопросы у автора нет ответа.

А информация, очевидно из окружения полковника Гартмана, продолжала поступать в Управление. В сентябре 1933 г. Берзин представил Егорову очередное сообщение. Военный атташе в своем очередном докладе отмечал, что нынешняя весьма дружественная политика России в отношении Польши и Франции, а также Румынии объясняется тревожной обстановкой на Дальнем Востоке, что вынуждает Россию обеспечить свою безопасность на Западе где только возможно. А кроме того, возрастающая опасность организации самостоятельного Украинского государства грозно диктует России ее нынешнее отношение к Польше. Возможно, германский военный атташе имел в виду неофициальную поездку в Варшаву эмиссара Сталина — заведующего бюро международной информации ЦК ВКП(б) Карла Радека. Польские и немецкие газеты писали об этом вояже, и, конечно, Гартман был в курсе событий.

В начале 34-го разведывательная информация из Германии продолжала регулярно поступать в Управление. Так, в перечне важнейших материалов за март 1934 г. помещен агентурный материал о разногласиях между министерством рейхсвера и воздушным министерством по вопросу превентивной войны со стороны Франции. Руководство воздушного министерства считает, что Франция весной или летом 34-го выступит против Германии, чтобы помешать ее довооружению. Разведывательный отдел министерства рейхсвера, наоборот, считает возможность превентивной войны маловероятной. При этом в Абвере (разведке рейхсвера) учитывали то, что Франция переживает, большинство населения настроено против войны, а правительство не пользуется доверием населения. Учитывались также и внешнеполитические затруднения, которые испытывала Франция. Как показали дальнейшие события, оценки Абвера оказались правильными. Очевидно, разведка воздушного министерства не была еще достаточно сильной, чтобы давать правильные серьезные прогнозы, да и квалифицированных аналитиков, таких, как в Абвере, у них не было. Другой агентурный материал сообщал, что министерство рейхсвера считает войну между СССР и Японией маловероятной, исходя из того, что она является слишком большим риском для Японии, так как если даже удастся оттеснить русских к Байкалу, то и тогда СССР не пойдет на заключение мира. А это будет означать длительную войну на измор, что непосильно для Японии из-за ее финансового положения. Таким было мнение германской разведки о возможном развитии событий на Дальнем Востоке. Этот агентурный материал был доложен Ворошилову, Гамарнику, Тухачевскому и наркому иностранных дел Литвинову.

В следующем перечне важнейших агентурных материалов за апрель 1934 г. отмечалось, что намерения Гитлера положить конец бесцельному обмену с Францией нотами и перейти к открытому довооружению встречает возражения со стороны министра иностранных дел и министра рейхсвера. Эти возражения основаны на опасении, что подобный решительный шаг Германии может только осложнить Саарскую проблему. В этом же сообщении говорилось: «По сведениям, исходящим из кругов, связанных с восточным отделом МИД Польши и с польским генштабом, польско-германский пакт имеет две или три секретные статьи. Первая из этих статей касается Австрии, вторая — вопроса о германском равноправии и вооружениях. Содержание третьей статьи неизвестно. Этот пакт якобы встречает полное одобрение Англии…»

К 1 мая 1934 г. Берзин представил Ворошилову аналитическую сводку по довооружению Германии к маю 1934 г. Сообщая цифры ассигнования на рейхсвер, военный флот и воздушные силы, он отмечал, что общий бюджет на вооруженные силы, полицию и штурмовые отряды увеличился в 1934 г. на 607 миллионов марок и составил 1544 миллиона марок из общегосударственного бюджета на 1934 г. в 6458 миллионов марок. Очевидно, бюджет прошел через рейхстаг, и в Москве получили точные цифры для анализа. Начальник Управления в этом документе отмечал, что развертывание рейхсвера с 7 до 21 пехотной дивизии, по сделанным подсчетам, будет в основном закончено к началу 1935 г., а необходимое вооружение будет без особого труда изготовлено в Германии и на германских заводах в Швеции, Голландии и Швейцарии. Рассматривались в этом документе, составленном при участии сотрудников информационно-статистического отдела, и различные варианты будущего мобилизационного развертывания германской армии. Аналитики разведки предложили два варианта: по первому варианту предусматривалось утроение состава рейхсвера до 60 пехотных и 3 моторизованных дивизий и увеличение кавалерии до трех кавалерийских корпусов (9 кавалерийских дивизий вместо существующих трех). По второму варианту предусматривалось удвоение рейхсвера до 40 пехотных и двух моторизованных дивизий с оставлением кавалерии в прежнем составе.

Московские аналитики были близки к истине. 16 марта 1935 г. германское правительство объявило о создании германских вооруженных сил (вермахта) и о формировании армии мирного времени в составе 36 пехотных дивизий. Ошиблись только они, очевидно в силу советского подхода к структуре армии в численности кавалерийских частей в Германии. Кавалерийские дивизии рейхсвера были использованы для формирования моторизованных частей. От применения кавалерии в чистом виде в будущей войне в Германии отказались.

В этой же сводке говорилось и о взаимоотношениях между руководством штурмовых отрядов и руководством рейхсвера. События «ночи длинных ножей» достаточно хорошо известны из истории, и та информация, которая давалась в документе, вполне достоверна. Отмечалось, что «Рем выдвигает план превращения рейхсвера в школу командиров и специалистов (несмотря на численное увеличение рейхсвера); основной же военной силой в Германии должна стать территориальная милиционная армия штурмовиков. Военное министерство отстаивает точку зрения, согласно которой основой вооруженных сил должен оставаться рейхсвер, вспомогательной силой — штурмовики». Нарком внимательно ознакомился с документом и, очевидно, сочтя его важным, наложил резолюцию: «Интересно. Держать под рукой. В.»

1 августа 1934 г. Берзин представил Тухачевскому очередную сводку по довооружению Германии. В документе на основании имевшейся в Управлении агентурной информации говорилось, что формирование новых дивизий рейхсвера предусматривается в следующие сроки: до 1 октября в каждом военном округе должна быть сформирована новая пехотная дивизия и к 1 октября в составе рейхсвера будет 15 пехотных дивизий. Остальные 7 новых пехотных дивизий должны быть сформированы к 1 мая 1935 г. Численность рейхсвера на 1 октября 1934 г. должна быть доведена до 200 000, а к 1 мая 1935 г. до 300 000 человек. По агентурным данным, к 1 мая 1935 г. состав рейхсвера достигнет 21 пехотной, 1 моторизованной и 3 кавалерийских дивизий, сведенных в 7 корпусов.

Самое пристальное внимание военная разведка уделяла строительству и развертыванию ВВС Германии. Возрождение воздушного флота, который создавался на новейшей технической базе, представляло серьезную угрозу для всех германских соседей, в том числе и для Советского Союза. Изучению и анализу этого процесса в Управлении придавали первостепенное значение. 29 августа 1934 г. новый первый заместитель Берзина А.Х. Артузов направил Егорову донесение о составе германских ВВС. В донесении говорилось, что полученные в августе из Германии документы позволяют довольно точно определить фактический состав скрытых германских воздушных сил. Из этих документов видно, что воздушное министерство за короткий срок (около года), начав с нуля, смогло сформировать 25 авиаотрядов с 265 самолетами, 21 авиашколу с 285 самолетами, 10 авиапарков и построить 18 военных аэродромов. В документе также говорилось о том, что при развертывании авиации особое внимание обращается на бомбардировочную авиацию: 60 % бомбардировочной авиации и по 20 % истребительной и разведывательной авиации. Особо ценной была информация о том, что в составе ВВС начали формироваться эскадрильи пикирующих бомбардировщиков для борьбы с морским флотом. В то время таких эскадрилий специального назначения в других иностранных морских флотах не имелось.

В конце 34-го разведывательная информация из Управления продолжала регулярно поступать «наверх» — Ворошилову, Тухачевскому, Егорову. Эти три фамилии чаще всего встречаются в донесениях и докладных записках, под которыми стоят подписи Берзина и его нового первого заместителя Артузова. Конечно, информация из Германии, поступавшая в Москву, не всегда была равноценной. Кроме того, можно не сомневаться, что наиболее ценная и уникальная информация о событиях в рейхе не рассекречена до сих пор и недоступна исследователям. Так что то, что дает автор в этой книге, это какая-то часть того потока информации, которой снабжалось высшее военное руководство страны. Старалась и политическая разведка, изредка подкидывая информацию в «шоколадный домик». Но к ней относились с известной степенью недоверия, тщательно перепроверяя все то, что поступало с Лубянки. Очевидно, Артузов достаточно знал своих бывших коллег из ИНО, чтобы доверять их информации без ее тщательной проверки. Вот только один пример.

23 декабря 1934 г. Артузов отправил Егорову очередную разведывательную информацию о положении в Германии. В этом документе говорилось, что в конце ноября Разведупр получил от ИНО ОГПУ сообщение о том, что в высших нацистских кругах крепнет убеждение о необходимости начала внешней войны. Внутренняя война с штурмовиками к этому времени была успешно завершена, и до самого разгрома Германии они уже не занимали того ведущего положения, которое имели в 1933–1934 гг. Но к концу 1934 г. против войны выступали военный министр Бломберг и начальник генштаба генерал Фрич. За войну уже весной 1935 г. выступали генерал Рейхенау и Геринг. Причем предполагалось выставить заслон против Франции и нанести основной удар на восток в двух направлениях: на Балканы со втягиванием Италии и при нейтралитете Польши или против СССР одновременно с Японией. При этом намечался десант в Прибалтике с поддержкой со стороны Финляндии и втягивание в войну Польши на стороне Германии. В сообщении также говорилось, что Рейхенау и Геринг считают армию готовой к войне к марту — маю 1935 г.

Сейчас, по прошествии стольких лет, зная все немецкие документы того периода, трудно поверить, что рейхсвер с 21 дивизией (последние из них должны были быть сформированы как раз весной 1935 г.) и слабыми военно-воздушными силами ринется в восточную авантюру. Но информация была получена и по существующим правилам должна была быть проверена, что и было незамедлительно сделано. Как отмечалось в донесении Егорову: «Проверка этих сведений была поручена нашему серьезному агенту…» Соответствующие запросы были немедленно посланы в Берлин. Агент Разведупра действительно располагал солидными возможностями, и его отчет был доложен Егорову:

«Сегодняшнее руководство рейхсвера (Бломберг — Рейхенау) вполне восприняло внешнеполитическую установку Гитлера — Розенберга и необходимость войны с СССР, и в этом направлении идет подготовка рейхсвера. Рейхсвером разрабатывается только северо-восточный вариант войны, то есть совместно с Польшей и Финляндией, с германским десантом в Прибалтике. Существует полная договоренность с генштабами Финляндии и Польши в том направлении, чтобы начать войну после того, как японцы нападут на СССР. Рейхсвер считает, что Франция по внутриполитическим мотивам останется нейтральной. Что касается вопроса, когда Германия будет готова к войне, то это не играет существенной роли. Вполне готовой ни одна армия никогда не бывает. Существуют, правда, разногласия в вопросе о том, когда армия будет окончательно готовой. Сухопутные генералы считают, что армия будет готова лишь через три года (недостаток тяжелой артиллерии и боеприпасов), а Геринг и авиационное начальство считают, что можно начать войну при выгодной общественно-политической ситуации для Германии. И в этом случае, то есть при военном столкновении между СССР и Японией, отпадут разногласия между Герингом и Фричем относительно готовности армии, так как последний (Фрич) в случае войны на Дальнем Востоке тоже за войну против СССР».

Таким образом, это, очевидно, был один из первых вариантов плана рейхсвера по возможному военному конфликту на востоке. О том, что такие планы в германском генштабе разрабатываются, разведка, конечно, знала, но точной и конкретной информации, очевидно, еще не было. Автору приходится высказывать подобное предположение, так как далеко не вся разведывательная информация рассекречена и наверняка в секретных архивах находятся многие документы военной разведки, недоступные исследователям.

А в Разведупр продолжала поступать разведывательная информация из Германии. 2 ноября 1934 г. Берзин направил Ворошилову донесение с разведывательной информацией о мобилизационном развертывании рейхсвера. По сведениям из достоверного источника, министерство рейхсвера решило в случае объявления войны довести вооруженные силы до 84 дивизий (252 пехотных полка). Предполагалось, что каждый из 252 батальонов армии мирного времени 1935 года (21 дивизия) будет развернут в полк с добавлением батальона штурмовиков и батальона трудовой повинности. Но источник был осторожен в своих оценках и в заключении донесения отметил: «Выльется ли мобилизационное развертывание рейхсвера в эти формы — с уверенностью сказать пока еще нельзя, так как недостаточно выяснена проблема оснащения техникой такой многочисленной армии». Все эти расчеты и планы были характерны для рейхсвера 1934 года. Когда в марте 35-го был принят закон о всеобщей воинской повинности, рейхсвер переименовали в вермахт, и официально было объявлено о его численности в 12 корпусов и 36 пехотных дивизий. Тогда же все планы 1934 г. были сданы в архив, и начался новый этап планирования мобилизационного развертывания исходя из других цифровых показателей.

Таков краткий итог разведывательной информации за 1933–1934 гг., полученной из Германии. Этот обзор составлен только по рассекреченным документам и, конечно, не является полным. Но и он дает представление о том, что агентура военной разведки действовала в этой стране достаточно активно, снабжая Москву нужной информацией. При этом следует отметить, что агентура имела источники информации достаточно высокого уровня. Так, например, 12 ноября 1934 г. Артузов представил Меженинову донесение германского источника о его беседе с начальником управления армии генералом Фричем о внутреннем и внешнем положении Германии. Источник писал в Москву: «Замечу, кстати, что оценку положения, совершенно аналогичную данной начальником управления, я слышал и от многих влиятельных лиц в министерстве иностранных дел». Или еще пример: 26 ноября 1934 г. Берзин представил Ворошилову донесение агентурного источника из Германии о направлении внешней и внутренней политики. Этот источник писал в Москву: «Благодаря представившемуся случаю удалось говорить с начальником штаба 5-го дивизионного округа (Штутгарт) о военно-политических и политических установках, которые в министерстве рейхсвера считаются основными положениями». Вот такие возможности были у германских информаторов.

Глава шестая