[31]. А 5 декабря Политбюро (в отсутствии Тельмана и Неймана) приняло резолюцию о современном положении. Она декларировала наступление окончательного банкротства буржуазии, которая не может более буржуазно-демократическими методами предотвратить наступление пролетарской революции. После этого следовал вывод, что «немецкая буржуазия перешла к новой форме правления… Фашизм „как метод непосредственной диктатуры буржуазии“ (программа Коминтерна.— Л. Г.) стал господствующей государственной формой. Правительство Брюнинга превратилось в фашистское правительство, в первое правительство фашистской диктатуры. Характер государственной власти уже фашистский»[32].
Как видим, даже выражения те же, что и в статье «Роте фане» от 2 декабря, так что элемент случайности исключается. Вывод гласил: «Немыслима никакая иная ликвидация фашистской диктатуры, кроме её свержения посредством пролетарской революции, смены её диктатурой пролетариата, Советской Германией»[33].
Такова была совершенно неадекватная реакция на рядовое в общем событие, и вытекала она из неверного понимания всей ситуации. Отсюда и концепция, согласно которой главная угроза фашизма исходила не от нацистской партии (как полагали лидеры СДПГ и другие представители левых кругов), а от тех группировок буржуазии, которые стояли у власти. Из циркулярного письма ЦК КПГ (февраль 1932 г.): «Необходимо обратить внимание на то, что с теоретической точки зрения было бы полностью неверно (и должно было бы привести к ошибочным выводам), если вступление национал-социалистов в правительство рассматривать как открытую фашистскую диктатуру. Необходимо вновь и вновь подчёркивать, что, исходя из сложности положения в Германии, буржуазия осуществляет политику проведения фашистской диктатуры чрезвычайно планомерно и посредством ряда этапов»[34].
Формулировка «проведение (или осуществление) фашистской диктатуры» впервые появилась на январском пленуме ЦК КПГ 1931 г. В статье, посвящённой его итогам, председатель партии писал: «Правительство Брюнинга стало правительством для проведения фашистской диктатуры… Такое изменение функций не представляет собой изменения классового содержания буржуазного государства… Фашизм не изменяет её классового характера, но лишь изменяет форму, метод господства»[35]. А это, мол, не так важно. На пленуме было сказано, что будто бы уже возникают тенденции к революционному кризису, а ответ на вопрос, при каких условиях они могут полностью развиваться, гласил: «Мы должны революционную ситуацию организовать»[36].
Как известно, революционные ситуации складываются объективно (конечно, партия пролетариата может ускорить это, если она ведёт правильную политику). Искусственная же «организация» революционной ситуации не сулила ничего хорошего. Выше уже цитировались лозунги, призывавшие (в декабре 1930 г.) к борьбе против фашистов от Брюнинга и Гитлера до Зеверинга, т. е. фактически против всех, кто не солидаризировался с КПГ. В другом циркуляре (февраль 1932 г.) указывалось: «Уже сейчас ясно, что все буржуазные группировки от Гитлера до социал-демократии едины в своих важнейших чертах и в буржуазном классовом содержании своей политики»[37].
Мы имеем здесь дело с рецидивом чуждого марксизму лассалевского тезиса о «сплошной реакционной массе»; отброшены были (при непрекращающихся заверениях в верности марксизму-ленинизму) прямые рекомендации В. И. Ленина о необходимости использовать в интересах пролетариата любые противоречия в лагере буржуазии, малейшие разногласия между различными её группировками. Реальный взгляд на ресурсы сторон должен был бы подсказать руководителям КПГ, что у неё нет никаких шансов добиться победы над всеми другими политическими силами (если те действительно объединятся против неё). Трезвый анализ должен был убедить, что у компартии нет достаточных сил и для успеха в единоборстве с нацистской партией.
Распространённым тезисом пропаганды КПГ было утверждение, что нацистская партия теряет сторонников, особенно из числа трудящихся. Уже в упоминавшемся постановлении ЦК КПГ о борьбе с фашизмом (июнь 1930 г.) говорилось о «начавшемся разложении среди трудящихся — последователей фашистского движения»[38]. Та же версия повторялась неоднократно, особенно в связи с теми или иными осложнениями, возникавшими у гитлеровцев. На ⅩⅠ пленуме ИККИ (конец марта — начало апреля 1931 г.) Э. Тельман и Г. Нейман выступили с утверждениями, что «национал-социалистская партия уже переживает большие материальные затруднения. Крах в рядах руководства в полном разгаре»[39]. Желаемое выдавалось за действительное и в тезисах, принятых пленумом, где речь шла о якобы достигнутом «оттеснении фашистского движения на основе программы социального и национального освобождения трудящихся масс».
Решения ⅩⅠ пленума означали дальнейшее усиление борьбы против социал-демократии. В тезисах пленума говорилось, что фашизм органически вырастает из так называемой буржуазной демократии, что «успешная борьба против фашизма… требует быстрого и решительного исправления ошибок, в основном сводящихся к либеральному противопоставлению буржуазной демократии и парламентских форм диктатуры буржуазии её фашистским формам»[40]. И далее: «Противопоставляя „демократическую“ форму диктатуры буржуазии фашизму, прикрывая контрреволюционный характер буржуазной демократии как формы диктатуры буржуазии, социал-демократия является сама активнейшим фактором и проводником фашизации капиталистического государства»[41].
Установки ⅩⅠ пленума имели важнейшее значение для принятия решения, имевшего очень тяжёлые последствия для исхода событий 1929—1933 гг. в Германии. Речь идёт об участии КПГ в затеянном крайней реакцией и назначенном на 9 августа 1931 г. референдуме о роспуске прусского ландтага; его целью было смещение правительства, руководимого социал-демократами. Борьба по этому поводу велась уже давно, но КПГ, хотя она находилась в длительной конфронтации с правительством Брауна — Зеверинга, которое несло ответственность за берлинский расстрел 1 мая 1929 г., за роспуск Союза красных фронтовиков, за другие полицейские преследования коммунистов, не только не участвовала в этой кампании, но даже выступила против неё. В циркулярном письме ЦК КПГ от 13 февраля 1931 г. было сказано: «Участие в референдуме разумеется исключается, ибо это затруднило бы расширение антифашистской борьбы и руководство ею»[42]. В биографии Э. Тельмана, созданной учёными ГДР, указывается, что он, стремясь сорвать планы крайней реакции, обратился к П. Швенку и другим депутатам прусского ландтага от КПГ с просьбой выступить в этом духе[43]. 15 октября 1930 г. Швенк заявил в ландтаге: «Нацистский референдум имеет лишь одну цель — установить кровавую фашистскую диктатуру. Поэтому мы отвергаем какое-либо участие в этом обмане народа»[44].
Но этот единственно верный вывод оказался преждевременным. В 20‑х числах июля 1931 г. КПГ изменила решение на противоположное. В изданиях, вышедших в ГДР, утверждается, что это произошло под давлением Коминтерна и в результате тайных махинаций Неймана, обратившегося в отсутствие Тельмана в Москву (к сожалению, документы на сей счёт не опубликованы). Определяющую роль в решении руководящих органов Коминтерна сыграла позиция, занятая Сталиным и Молотовым[45]. И вот 8 августа «Роте фане» писала: «Эта прусская „цитадель демократии“ — тюрьма для рабочих, оплот фашизма, который уже устраивается в седле». А в циркулярном письме ЦК КПГ от 27 июля, подписанном председателем партии, где вначале подчёркивалось, что КПГ ранее отказывалась от участия в данной кампании, далее следовало: «Но ныне ситуация — иная и новая»[46]. В чём заключалась новизна, из письма неясно. А 24 июля, выступая перед функционерами КПГ Берлина, председатель партии говорил, что «цель коммунистов — внести разложение в лагерь буржуазии, расширить вторжение в ряды социал-демократии и ускорить брожение в этой партии». Речь заканчивалась словами: «Всё это удастся нам»[47].
На деле последствия были совершенно иными. Необходимое число голосов получить не удалось прежде всего потому, что многие коммунисты в голосовании не участвовали[48]. Но главное заключалось не в этом, а в огромном моральном уроне, который понесла партия. Как могли год спустя реагировать социал-демократы на призыв КПГ объявить всеобщую забастовку в защиту того же прусского правительства, смещённого декретом фон Папена? Они не доверяли этому призыву, а многие видели в нём провокацию. Да и от коммунистов нельзя было всерьёз требовать, чтобы они вдруг, совершенно неожиданно для себя вступили в борьбу с войсками, отстаивая ненавистное правительство Брауна — Зеверинга.
Референдум осложнился событием на площади Бюлова, где находился ЦК КПГ,— убийством двух полицейских. В изданиях ГДР 60‑х годов сообщалось, что этот террористический акт организовали Нейман и заведующий военным отделом ЦК Киппенбергер[49]. Результатом был длительный запрет «Роте фане» и другие репрессии. Эти убийства заставили задуматься над целесообразностью подобных методов борьбы с властями. 13 ноября 1931 г. ЦК КПГ принял решение, осуждавшее индивидуальный террор как чуждый марксизму. Это был шаг в правильном направлении