Алексей Кирпичников.Сталинъюгенд.Повесть
Памяти отца, бабушки и деда
1
Юноша лет пятнадцати и девушка, выглядевшая постарше, неторопливо шли по безлюдному Каменному мосту в сторону Якиманки. Прохладный ветер гулял над рекой, заглушая шум изредка проносившихся мимо автомобилей. Молодой человек оживлённо жестикулировал на ходу, что-то доказывая спутнице. На середине моста он остановился, положив руку на перила. Увидев преграду, девушка подалась назад и прислонилась спиной к ограждению. Подуло, и окрашенное размытыми цветами креп-жоржетовое платье солнце-клёшем прилипло к телу, обозначив ноги. Всё в ней радовало глаз. Правильный овал лица красиво обрамляли слегка вьющиеся каштановые волосы, кокетливо выбивавшиеся из-под белой беретки. Лицо оживляли выразительные карие глаза с длинными ресницами и довольно полные губы с уголками, чуть направленными вниз. Румянец на щеках перекликался цветом с красным приталенным пиджачком с накладными плечами и алыми лакированными босоножками на высокой танкетке.
Было около четырёх часов пополудни 3 июня 1943 года. Заканчивался второй год изнурительной, страшной войны, и девушка настолько выделялась на сером фоне унылого города, что со стороны казалась ярким цветком, неведомо как взошедшим на пустыре среди чертополоха и бурьяна.
— …Володя, убери руку.
Юноша протестующе покачал головой, встряхнув волнистой шевелюрой.
— Нина! Я устал тебя убеждать. Ты хочешь, чтобы я начал действовать?
— Да как ты не поймешь — спор с родителями бессмыслен! Они и слышать ничего не хотят. Только нудят без конца: «В США могла учиться и в Мексике сумеешь». Володька… бес-по-лез-но!
— …Они обязаны считаться с твоим желанием!
— Опять двадцать пять! Ему — про Фому, а он — про Ерёму. Мне ведь только пятнадцать, и никто не позволит самой решать, где жить.
— Ну и что?! В Мексику всё равно не пущу… Если члены организации увидят, что кто-то не подчинился моему решению, то станут плевать на меня с высокой колокольни. Поэтому твоё место в Москве!… Пойми — я лучше знаю, что делать. Думаешь, тебе нужны пальмы с океаном? Чушь! И не раскатывай губы, что будешь на приёмах вокруг кинодив вертеться. На съёмки всё равно не попадёшь — ноги для этого недостаточно прямые.
— Зачем говоришь гадости?
— Я не гадости говорю, а правду… Не забывай — в СССР ты — дочь посла Уманского и моя девушка! А кем там будешь?!
— Да я вовсе не думаю об этом!
— А надо подумать, ради чего ты предаёшь Владимира Шахурина! Неужели не ясно — за нашей спиной огромная страна. И мы — её завтрашние хозяева! По праву наследников!… Поэтому давай прекратим бессмысленные споры. Пора уже тебе зарубить на носу — в Мексику не поедешь, ни при каких обстоятельствах!
— Убьёшь что ли?
— Думаешь, слабо?
— Володя!… Не на Луну я улетаю! А после школы здесь же в университет поступлю. Тогда уж нам никто не помешает быть вместе.
— Причём здесь университет?
— …Ну, просто сумасшедший! Как я могу идти против взрослых?
— Захочешь — пойдёшь!
— Какой же ты всё-таки ещё маленький.
Девушка несильно оттолкнула парня в сторону, освободив себе дорогу. Увидев, что она уходит, он догнал её в несколько быстрых шагов и схватил за руку.
— Что? Не поверила?! Может, тебе всё равно?
— Вовсе не всё равно! Но я ничего не могу поделать! — Нина мягко высвободила руку.
— Зато я могу. Последний раз предупреждаю — ты обязана подчиниться. Это очень серьёзно!
За этим непростым разговором пара подошла к гранитной лестнице, выходящей к мертвенно-серой жилой громаде, прозванной в народе «Домом правительства»[1]. Не замедляя шага, Нина начала быстро спускаться. Володя устремился вслед и настиг её на середине пролёта.
— …Погоди!
— Опять за своё?
В ответ, не говоря ни слова, парень начал судорожно расстёгивать вельветовую куртку. От резкого движения верхняя пуговица отлетела в сторону. Распахнув полу, он вырвал из внутреннего кармана цеплявшийся за швы пистолет.
— Смотри — это «вальтер»! Патрон уже в стволе. Если не согласишься остаться, будет плохо.
— Сумасшедший!… Что ты рвёшь мне душу? Хватит паясничать.
— Я не паясничаю!
— Ну и стреляй себе на здоровье. Подумаешь — испугал.
— Будешь так говорить — убью!
— Попробуй, если сможешь.
— …Стой, кому говорю! — приказал Володя, увидев, что Нина снова устремилась вниз.
Услышав окрик, она на миг обернулась, и в этот момент раздался выстрел. В красном пиджачке, чуть ниже левой, уже оформившейся груди, взорвалась аккуратная дырочка, мгновенно окрасившаяся в бордовый, почти черный, цвет. Девушка ещё успела удивлённо взглянуть на дымок, вившийся из дула, и рухнула на ступени.
Сделав несколько резких шагов вниз, Володя опустился перед ней на колени и пристально взглянул в открытые и уже безжизненные глаза.
— Нина!… Ниночка!!
Он выронил оружие, наклонился к ней и затряс, ухватив за плечи. Не почувствовав реакции, приложил ухо к груди — сердце не билось. Казалось, до него не доходила непоправимость совершённого — растерянный взгляд блуждал, останавливаясь то на стекленеющих глазах девушки, то на отверстии в пиджачке, откуда ещё пузырилась густая кровь, увеличивая в размере бордовое пятно. Потом он заметил «вальтер», лежавший рядом. Механически подобрав и как бы взвесив в руке, Володя поднёс пистолет к глазам и уставился в дуло, постепенно различая, как крошечный зев вечной тьмы медленно расширяется до бездны. В его взгляде появилась осмысленность. Мысли бешеным вихрем закружились в голове.
«…Зачем я это сделал? Получается — моя идея важнее человеческой жизни? Или… я расстрелял её, не сумев убедить? Кого расстрелял? Нину!… Разве можно доказывать идею с помощью пистолета?… Нет!! Она сама во всём виновата! У моего окружения нет права на капризы!… Но и я хорош! Приводить приговоры в исполнение — дело плебеев… Что будет?… Ребята подумают — смалодушничал… Ну и пусть! Что мне до мыслей вассалов?! Их дело — подчиняться?! Дурак… вот дура-ак!! Кто теперь подчинится?… Меня просто посадят в тюрьму… Неужели это конец?! И из-за чего?!»
Ещё какое-то время Володя продолжал смотреть в бездонное отверстие. Потом его правая рука с пистолетом тяжело поднялась на уровень головы. Дуло неуверенно ткнулось в висок, а указательный палец, лежавший на курке, начал медленно сгибаться, приближаясь к пределу, за которым следует необратимый удар бойка. Неожиданно кисть дрогнула, и раздался выстрел.
Двумя часами ранее Тёмка Хмельницкий, живший с семьёй в четырёхкомнатной квартире «дома правительства», позвал к себе друзей-одноклассников — Лёню Реденса и Феликса Кирпичникова. Ребята только что закончили седьмой класс и готовились к выпускным экзаменам — завтра им предстояло испытание по геометрии. Собравшись вместе, мальчишки никак не могли приступить к занятиям — сначала рассматривали фотографии в последнем «Огоньке», потом обсуждали фильм «Багдадский вор», недавно вышедший на экраны. И внешне, и по характерам они были разными, что не мешало им дружить.
Разговорчивый и неугомонный Артём вырос высоким, широкоскулым и светловолосым парнем с крупным и улыбчивым лицом. Густые русые волосы, зачёсанные назад, обнажали высокий лоб. Убеждая собеседника, Тёмка округлял зеленовато-жёлтые глаза и резко сжимал губы с глухим звуком, как бы ставя точку: «Амба»! Учился он не лучшим образом — кипучая натура не давала возможности сосредоточиться на занятиях. Его волновали иные, значительно более интересные проблемы, чем школьные предметы — двор, кино, оружие… К тому же много времени съедала игра на скрипке — преподаватель считал его подающим большие надежды. Но, обладая цепким умом и хваткой, Хмель успешно избегал двоек, не сильно напрягаясь. Он любил приключенческие романы, мальчишеские тайны и обожал, когда в компании к нему было приковано внимание, поэтому много говорил и часто привирал, увлекаясь настолько, что и сам верил придуманному.
Чуть выше среднего, для своего возраста, роста, Лёня Реденс был светловолосым и кареглазым. Прямые волосы он укладывал по моде — начёс чуть свисал на лоб. Улыбаясь, Лёнька обнажал все тридцать два красивых и ровных зуба. В меру спортивный, он умел элегантно носить одежду. Так случилось, что из-за переездов семьи Реденсу пришлось осваивать школьную программу первого и второго классов урывками и в основном дома. Это не способствовало прилежанию, и он постоянно чуть запаздывал с освоением текущего материала, не придавая особого значения успехам в школьных дисциплинах. Лёня интересовался в основном техникой, с которой был «на ты» — мог дни напролёт копаться в двигателях автомобилей или мотоциклов, чинить электроприборы или мастерить что-нибудь для дома. Набравшись богатого, для своих лет, опыта Реденс стал ироничным, что воспринималось иными окружающими, как надменность. Такое впечатление усиливала и его улыбка, больше похожая на усмешку. Однако верховодить Лёню не тянуло — он любил смотреть на происходящее со стороны, правда, не оставаясь равнодушным к подростковым шалостям. К пятнадцати годам этот парень понял, что к людям надо относиться философски и воспринимать их такими, какие они есть, а поскольку одноклассники стали для Реденса своими, он без труда соблюдал правила игры, одобренные друзьями.
В мускулистой фигуре огненно-рыжего и сероглазого Феликса Кирпичникова со сплошь усыпанным веснушками лицом чувствовались сила и ловкость. С обидчиками Кирпич дрался, отлично удерживая удар и не показывая, что ощущает боль. Он прекрасно занимался в школе, но любил похулиганить и порой небезобидно. С детства парень рос молчуном, предпочитая роль слушателя. В нём отсутствовали страсть к внешнему лидерству и стремление непременно переключить на себя внимание подростковой компании. Как и одноклассники, он обожал технику, и уже в одиннадцать лет научился управлять автомобилем. Друзья знали, что Феликс не подведёт, но заставить его сделать что-то против желания, было почти невозможно.