— А с Артуром все будет хорошо? — Кирстен забралась на соседний стул и стиснула в кулачках ткань платья.
— Буквально только что, — сказал Дживан, — он делал то, что любил больше всего на свете.
Такой вывод Дживан сделал из интервью, которое прочитал месяц назад. Артур беседовал с газетой «Глоб энд мэйл»: «Всю жизнь ждал, когда достаточно состарюсь для роли Лира. Для меня нет ничего любимей игры на сцене, ощущения, что все происходит здесь и сейчас…» Странные слова. Артур, как правило, играл в кино, а кто в Голливуде жаждет постареть?
Кирстен молчала.
— В том смысле, что раз уж эта роль стала его самым последним делом, — проговорил Дживан, — то в этот момент он был счастлив.
— А это стало его последним делом?
— Думаю, да. Мне жаль.
Снег успели смести в небольшую сверкающую кучку.
— Я тоже больше всего на свете это люблю, — через некоторое время сказала Кирстен.
— Что любишь?
— Играть на сцене, — пояснила она.
Из толпы вдруг вынырнула заплаканная девушка и протянула к малышке руки. На Дживана девушка даже не посмотрела. Кирстен же, прежде чем уйти, оглянулась.
Дживан вернулся к сцене. Его никто не останавливал. Он почти ожидал увидеть Лауру в центре первого ряда — а сколько вообще прошло времени?.. — но зрителей уже не было. Уборщики подметали полы и собирали оброненные программки. На спинке кресла висел забытый шарф. Дживан покинул зал, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Он набрал номер Лауры. Тщетно. Она выключила телефон на время представления и, очевидно, до сих пор не включила.
— Лаура, — обратился Дживан к голосовой почте, — я в фойе. Ты где?
Задержавшись у дверей женского туалета, он выяснил у работницы театра, что там пусто. Затем еще раз обошел фойе и направился к гардеробу. На крючках оставалось совсем немного одежды, в том числе полупальто Дживана. А вот синее пальто Лауры уже пропало.
На Янг-стрит опускался снег. Дживан вздрогнул, когда увидел его — эдакий отголосок прозрачных кусочков пластика, которые до сих пор поблескивали на пиджаке. У служебного входа дежурило с полдюжины папарацци. Артур уже не так интересовал публику, как раньше, но за его фото все равно можно было выручить денег. Особенно теперь — он ввязался в эпический бракоразводный процесс то ли с моделью, то ли актрисой, которая изменила ему с режиссером.
До недавнего времени Дживан и сам работал папарацци. Он надеялся тайком проскользнуть мимо, однако эти люди с профессиональным чутьем замечали подобные уловки и тут же его обступили.
— Неплохо выглядишь, — обратился один. — Модное пальтишко.
Дживан был одет в двубортное полупальто — не такое уж теплое, зато отличающее его, как и планировалось, от бывших коллег, которые предпочитали дутые куртки и джинсы.
— Где пропадаешь?
— Работаю барменом, — ответил Дживан. — Учусь на парамедика.
— Серьезно? Хочешь за гроши с тротуаров пьяниц соскребать?
— Я хочу делать что-нибудь важное.
— Ну, ясно. Ты внутри был, да? Что там случилось?
Некоторые папарацци кому-то звонили.
— Говорю тебе, он умер, — раздалось рядом. — Снег, конечно, мешает, но посмотри, что я отправил, там лицо на снимке, где его грузят в «скорую»…
— Не знаю, — произнес Дживан. — В середине четвертого акта опустился занавес, и все.
Он соврал отчасти потому, что не хотел ни с кем разговаривать. Наверное, кроме Лауры. И отчасти потому, что не желал разговаривать именно с этими людьми.
— Вы видели, как его увезла «скорая»?
— Выкатили из этого выхода, — отозвался фотограф, который то и дело нервно затягивался сигаретой. — Медики, «скорая», все дела.
— Как он выглядел?
— Честно? Как чертов труп.
— Ботокса надо меньше колоть, — фыркнул другой папарацци.
— Официальное заявление было? — спросил Дживан.
— К нам вышел мужик в пиджаке. Истощение и — что бы вы думали? — обезвоживание. — Несколько человек рассмеялись. — Стандартная отговорка.
— Пора открыть им эту тайну, — заговорил фотограф, упомянувший ботокс. — Пусть бы хоть кто-то уже решился отвести в сторонку одного-другого актера и сказать, мол, слушай, дружище, передай остальным: пейте больше водички и периодически ложитесь спать, ага?
— Увы, я видел еще меньше вашего, — произнес Дживан.
Затем он сделал вид, будто ему звонят, и зашагал по Янг-стрит, прижимая телефон к уху. Через полквартала Дживан остановился под козырьком какой-то двери, чтобы снова набрать Лауру. Ее телефон был до сих пор выключен.
Дживан мог бы поймать такси и оказаться дома уже через полчаса, но ему нравилось прогуливаться на свежем воздухе, подальше от людей. Он вдруг ощутил себя странно, почти преступно живым. Какая несправедливость — его сердце продолжает уверенно биться, а Артур лежит где-то там, бездыханный и холодный… Дживан шел на север по Янг-стрит, сунув руки в карманы. Снег падал на лицо и покалывал кожу.
Дживан жил в районе Кеббеджтаун, северо-восточнее театра. В двадцатилетнем возрасте он отправился бы в такой путь, даже не задумываясь, — несколько миль пешком, пока мимо проплывают красные трамваи. Впрочем, он уже давно так не ходил и сомневался, стоит ли пытаться сейчас. Тем не менее, свернув направо, на Карлтон-стрит, он ощутил внезапный порыв и все же прошел мимо трамвайной остановки.
У парка Аллан, примерно в середине пути, Дживана охватила внезапная радость. Артур умер, напомнил он себе, ты не смог его спасти, чему здесь радоваться? Однако повод нашелся; Дживан был счастлив, потому что всю жизнь гадал, какую профессию выбрать, и теперь понял, совершенно ясно понял, что хочет работать в «Скорой помощи». В те моменты, когда остальные способны лишь смотреть, он готов сделать шаг вперед.
Накатило нелепое желание пробежаться по парку. Снегопад превратил его в незнакомое место, полное теней и черно-белых деревьев. Поблескивал стеклянный купол теплицы. В детстве Дживан любил лежать на спине во дворе и смотреть на падающий снег. В кармане завибрировал телефон. Дживан остановился и прочитал сообщение от Лауры: «Голова разболелась, ушла домой. Захватишь молока?»
Все, порыв сошел на нет. Билеты в театр должны были стать эдаким красивым жестом — в духе «давай добавим в жизнь немного романтики, ведь мы только и делаем, что ссоримся», — а Лаура оставила его одного. Он делал непрямой массаж сердца мертвому актеру, а она ушла домой и теперь просит купить молока. Стоя на месте, Дживан начал мерзнуть. Пальцы ног онемели от холода.
Волшебство метели исчезло. Счастье, испытанное мгновение назад, померкло. Снег падал бесшумно и быстро, скрывая под собой припаркованные у обочины машины. Дживан боялся, что наговорит лишнего, если вернется сейчас домой к Лауре. Он подумал о баре, но общаться ни с кем не хотелось, да и напиваться тоже. Лучше просто побыть одному, пока он не решит, куда идти дальше. И Дживан шагнул в тишину парка.
В театре Элгин еще оставалось несколько человек. Двое в костюмерной — женщина чистила наряды, мужчина их гладил. Актриса, игравшая Корделию, пила текилу за кулисами с помощником режиссера. Молодой рабочий подметал сцену и кивал в такт музыке с айпода. В гримерной женщина, чьей обязанностью было следить за маленькими актрисами, пыталась утешить плачущую девочку, которая видела смерть Артура.
Шестеро человек переместились в бар, расположенный в фойе; бармен сжалился и тоже остался. Среди них был режиссер, Эдгар и Глостер, гример, Гонерилья, а также исполнительный продюсер. В то время как Дживан брел по парку сквозь метель, бармен наливал Гонерилье виски. Разговор зашел о том, как сообщить о случившемся родственникам Артура.
— Кто у него вообще был? — спросила сидящая на высоком стуле Гонерилья. Без грима лицо с покрасневшими глазами казалось мраморным — самым бледным и безупречным из тех, что когда-либо видел бармен. Вне сцены она выглядела куда ниже ростом, да и совсем не такой злой.
— Сын, — ответил гример. — Тайлер.
— Сколько ему?
— Семь или восемь? — Гример знал точный возраст, но не хотел признаваться, что читает светские журналы. — Наверное, живет с матерью в Израиле — в Иерусалиме или Тель-Авиве.
Он знал, что в Иерусалиме.
— А, точно, та светловолосая актриса, — сказал Эдгар. — Элизабет, да? Элиза? Что-то в этом роде.
— Бывшая жена номер три? — поинтересовался продюсер.
— Кажется, сына родила бывшая жена номер два.
— Бедный парнишка, — сказал продюсер. — А сейчас у Артура кто-нибудь был?
Воцарилось неловкое молчание. Артур крутил роман с женщиной, которая присматривала за маленькими актрисами. Об этом знали все присутствующие, кроме продюсера, хотя каждый и сомневался, что другой тоже в курсе. Ее имя произнес Глостер:
— Где Танья?
— Кто это? — спросил продюсер.
— Одну из девочек не забрали. Наверное, в гримерке. — На глазах у режиссера никогда никто не умирал. Ему хотелось курить.
— Ну, — снова заговорила Гонерилья, — так кто? Танья, маленький сын, бывшие жены… А еще? Братья-сестры, родители?
— Кто такая Танья? — настаивал продюсер.
— Сколько там этих жен? — Бармен натирал бокал.
— У него есть брат, — сказал гример, — не помню имени. Артур упоминал младшего брата.
— По-моему, три или четыре, — ответила Гонерилья о женах. — Три?
— Три. — Гример сморгнул слезы. — Не знаю, развелся ли он окончательно с последней.
— То есть Артур не женат… он не был женат? — Продюсер понимал, как нелепо прозвучал вопрос, но не мог подобрать других слов. Артур Линдер вошел в здание театра всего несколько часов назад, и невозможно было представить, что завтра он уже не придет снова.
— Три развода, — произнес Глостер. — Невероятно.
Он и сам недавно расстался с женой. Сейчас он пытался вспомнить, что последнее сказал ему Артур. Что-то про расстановку во втором акте?..
— Кому-нибудь уже сообщили? Кому нам звонить?
— Надо позвонить его юристу, — проговорил продюсер.