— Упоминала. Раз шесть, — букнул Саид.
Дирижер вздохнула.
— Мы не можем уехать, пока не разберемся. Давайте готовить вечернюю программу.
Повозки стояли вплотную, и на них висел фон — сшитые простыни, потемневшие от многолетних путешествий, с нарисованным лесом. Александра и Оливия насобирали веток и цветов для полноты картины. Края сцены обозначили сотней свечей.
— Я поговорил с нашей бесстрашной главой, — рассказал Август Кирстен позже, настраивая инструмент перед выступлением, — и она считает, что Чарли с шестым гитаристом отправились на юг, вдоль берега озера.
— Почему на юг?
— Потому что на западе вода, а на север они не пошли. Мы встретили бы их по дороге.
Солнце почти скрылось за горизонтом, и жители Сент-Деборы начали стягиваться на представление. Куда меньше, чем раньше — на гравии бывшей парковки в два ряда разместились от силы тридцать человек с мрачными лицами. У первого ряда, вывалив язык, лежала серая, похожая на волка собака. Девочки, которая преследовала Кирстен, видно не было.
— А на юге вообще что-нибудь есть?
Август пожал плечами.
— Побережье. Должно ведь что-то быть между этими местами и Чикаго, как думаешь?
— Может, они ушли в глубь земель.
— Вариант, но они знают, что мы туда никогда не заходим. Они отправились бы туда, если бы только не хотели с нами больше встретиться, а зачем им?.. — Август покачал головой.
— У них девочка, — произнесла Кирстен. — Аннабель.
— Так звали сестру Чарли.
— По местам, — скомандовала дирижер, и Август ушел к остальным струнным.
Что было утрачено во время катастрофы? Почти все, почти все. Однако остается красота. Сумерки в новом мире, постановка «Сна в летнюю ночь» в городке со странным названием Сент-Дебора-на-воде, блеск озера Мичиган вдали. Кирстен в роли Титании с короной из цветов на коротко стриженных волосах; шрам на скуле, почти невидимый при свете свечей. Вокруг Кирстен кружит Саид в смокинге, который она обнаружила в шкафу умершего человека около Ист-Джордана.
— Стой, дерзкая. Иль я тебе не муж?
— Да, я — твоя жена.
Строки пьесы, написанной в 1594 году, когда театры Лондона вновь открыли двери после двух лет чумы. Или, возможно, созданной на год позже, в 1595-м, за год до смерти единственного сына Шекспира. Спустя столетия на далеком континенте Кирстен проходит по сцене в облаке цветной ткани, исполненная злости и любви. На ней свадебное платье, которое она добыла в Нью-Петоски — шифон и шелк с акварельными полосами.
— Чтоб наших игр, — продолжает Кирстен, — ты не нарушил ссорой. — В эти мгновения она чувствует себя как никогда живой. На сцене она ничего не боится. — И ветры, видя, что дудят напрасно, как будто мстя, из моря извлекли губительный туман…
«Несущий смерть» — сноска у слова «губительный» в любимой версии пьесы Кирстен из трех, которыми располагает «Симфония». Шекспир был третьим ребенком, но первым, кто пережил младенчество. Четверо его братьев и сестер умерли еще детьми. Его собственный сын, Хемнет, умер в возрасте одиннадцати лет, оставив свою сестру-двойняшку одну. Чума вновь и вновь закрывала театры, по землям бродила смерть. А сейчас, когда сумерки разгоняют свечами — век электричества начался и подошел к концу, — Титания поворачивается к царю эльфов.
— Луна, владычица морских приливов, бледна от гнева, увлажняет воздух, и множатся простудные болезни.
Титания говорит словно сама с собой, позабыв про Оберона. Голос разносится над притихшими зрителями, над струнной группой оркестра, что ждет сигнала слева от сцены.
— От этого разлада поры года смешались.
Все три повозки «Дорожной симфонии» подписаны ее названием, белыми буквами по обеим сторонам каждой, но на ведущей значится еще одна строка: «Потому что выживания недостаточно».
Зрители поднялись, продолжая аплодировать. Кирстен пребывала в некой отрешенности, которая всегда охватывала ее в конце представления, словно взлетаешь высоко в воздух и никак не приземлишься полностью, потому что душа еще рвется из груди. Мужчина в первом ряду прослезился. А человек во втором ряду — его Кирстен заметила ранее, он единственный, кто сидел на стуле, который женщина принесла с заправки — поднялся и вскинул руки вверх, пробираясь вперед. Хлопки стихли.
— Люди мои, — произнес мужчина. — Прошу, сядьте.
Лет тридцати, высокий, со светлыми волосами до плеч и бородой, он перешагнул через полукруг из свечей и встал рядом с актерами. Собака, лежавшая у сцены, как по команде села.
— Что за услада, — продолжил мужчина. — Что за чудесное зрелище.
Его лицо показалось Кирстен знакомым, но она не могла его вспомнить. Саид хмурился.
— Спасибо, — обратился мужчина к актерам и музыкантам. — Позвольте нам поблагодарить «Дорожную симфонию» за столь прекрасный отдых от ежедневных забот.
Он улыбался. По знаку зрители вновь захлопали, но уже не так громко.
— Это дар свыше, — проговорил он и поднял руки.
Аплодисменты тут же прекратились. Пророк.
— Это дар свыше, что сегодня среди нас музыканты и актеры.
Что-то в его голосе вызвало у Кирстен желание убежать, словно за каждым словом скрывалась ловушка.
— Мы благословенны во многом и превыше всего в том, что сегодня мы живы. Мы должны спросить себя — почему? Почему нас пощадили?
Он умолк, обводя взглядом труппу и собравшихся зрителей.
— Я полагаю, — продолжил пророк, — что все, происходившее когда-либо на этой земле, случается не без причины.
Дирижер стояла у струнных, сжав руки за спиной и не шевелилась.
— Братья мои, ранее этим днем я размышлял о гриппе, о великой пандемии, и позвольте задать вам вопрос. Задумывались ли вы о совершенстве вируса?
Раздались изумленные вздохи и бормотание, однако пророк поднял руку и люди стихли.
— Задумайтесь… те, кто помнит мир до грузинского гриппа, задумайтесь о болезнях, предшествовавших ему, о легких вспышках, от которых нас прививали с детства, о гриппах прошлого. В тысяча девятьсот восемнадцатом случилась эпидемия, народ мой, и здесь все очевидно — сие было божественной карой за грязь и резню Первой мировой войны. Но после, на протяжении десятилетий? Грипп, хотя и возвращался каждый год, был слаб и уносил жизни лишь самых старых и самых юных. А затем возник вирус, безжалостный, как ангел мщения, бактерия, уничтожившая населения павшего мира на… на сколько? К тому времени уже не осталось специалистов по статистике, ангелы мои, но можем ли мы сказать, что на девяносто девять целых и девяносто девять десятых? Из каждых двухсот пятидесяти или трехсот человек остался один? Я считаю, мои дорогие, что столь смертоносная сила может быть лишь божественной. Ведь все мы читали о подобном очищении земли, верно?
Кирстен переглянулась с Дитером через сцену. В постановке он исполнял роль Тезея. Дитер нервно теребил запонки.
— Грипп — великая чистка, которую мы пережили двадцать лет назад, стал нашим всемирным потопом. Свет, что мы несем в себе, — это ковчег, который держал Ноя и его людей на поверхности страшных вод, и я считаю, что мы были спасены, — пророк все повышал голос, — не только, чтобы нести свет, но чтобы им быть! Нас пощадили, потому что свет — это мы. Мы чисты.
По спине Кирстен стекал пот. А ведь платье уже пованивает, отстраненно заметила она. Когда его в последний раз стирали?.. Пророк продолжал разглагольствовать о вере, свете и судьбе, божественных замыслах, явившихся ему во снах, и приготовлениях, которые люди должны сделать перед концом света, — «поскольку мне во сне открылось, что чума, пришедшая двадцать лет назад, была лишь началом, ангелы мои, лишь избавлением от нечистых. Что прошлогодний мор был прелюдией и грядут еще чистки, множество их…». В конце проповеди он подошел к дирижеру и что-то тихо ей сказал. Она ответила, и пророк отступил со смехом.
— Откуда мне знать, — сказал он. — Люди приходят и уходят.
— М-да? А поблизости есть города, может, южнее, куда люди обычно направляются?
— Поблизости нет городов, — ответил пророк. — Хотя все, — он улыбнулся, глядя через плечо на толпу, и повысил голос, — все, конечно же, вольны уйти при желании.
— Естественно. Иного я и не ожидала. Странно лишь, что они отправились в путь, зная, что мы за ними вернемся.
Пророк кивнул. Кирстен придвинулась ближе, желая подслушать разговор. Остальные актеры тихонько покидали сцену.
— Когда мои люди и я, — произнес пророк, — говорим о свете, мы имеем в виду порядок. Здесь царит порядок. Те, у кого в сердцах властвует хаос, не могут жить с нами.
— Извините меня за любопытство, я еще хотела спросить о надгробиях на кладбище.
— Вопрос не лишен оснований, — кивнул пророк. — Вы уже какое-то время в дороге, так?
— Да.
— Ваша «Симфония» путешествует с самого начала?
— Почти. С пятого года.
— А вы? — Пророк вдруг повернулся к Кирстен.
— Я в дороге с первого года.
Отвечая, она немного покривила душой, ведь она совершенно не помнила этот первый год.
— Если вы пробыли в пути так долго, — сказал пророк, — если вы скитались всю жизнь, как и я, сквозь жуткий хаос, если вы все помните, тогда вы знаете, что умереть можно не только одним способом.
— О, я видела многое, — проговорила дирижер, и Кирстен заметила, что она с трудом держит себя в руках. — От утопления до обезглавливания и смерти, но ни один из способов не объясняет…
— Вы меня не понимаете, — прервал ее пророк. — Я говорю не о банальной физической смерти. Есть смерть тела, а есть смерть души. Я видел, как моя мать умерла дважды. Когда падшие ускользают без разрешения, мы устраиваем похороны и возводим для них надгробия, ведь для нас отступники мертвы.
Пророк глянул на Александру, которая собирала со сцены цветы, и что-то тихо сказал дирижеру на ухо. Она отшатнулась.
— Исключено, — произнесла дирижер. — И речи быть не может.
Пророк внимательно посмотрел на нее, а затем отвернулся. Он пробормотал что-то мужчине в первом ряду, стрелку, который утром охранял заправку, и они вместе ушли прочь от «Волмарта».