Со своей стороны, Макрей ничего не сказал, однако он инстинктивно почувствовал полное отсутствие симпатии между ним и его будущим начальником. Только познакомившись с лейтенантом Уилсоном, Алан осознал всю изолированность места, в которое он направлялся. Юноша не испытывал никакой обиды на Уилсона за то, что, как он понимал, было их общим несчастьем – что они никогда не смогут быть приятелями, и ему было ясно, что одной из главных причин этого было отсутствие у него образования.
Эверед нашел возможность заранее объяснить Уилсону его задачу и дать ему несколько разумных советов, указав на то, что от него требуется с точки зрения правительства, на ответственность его должности и на желательность установления хороших отношений со своим компаньоном, который имел меньше преимуществ, чем он сам, и так далее, и так далее. Тем не менее задолго до окончания путешествия капитан пришел к выводу, что эти двое были самой разношерстной парой, какую он когда-либо видел.
Путешествие прошло без происшествий. В Индийском океане они подобрали еще одного служащего, китайца из Гонконга. Это было спокойное методичное создание, которое наняли в качестве слуги на станции.
В остальном безымянный островок, известный адмиралтейству как станция X, был обнаружен на горизонте утром 7 сентября. Для высадки нового персонала и складов, а также для принятия на борт тех, кто закончил свою работу, не понадобилось много времени. И прежде, чем новая троица осознала всю странность своего положения, «Сагитта», эта водяная гончая, исчезла за горизонтом. Однако первым, что понял лейтенант Уилсон, приняв командование, было то, что Макрей, несмотря на все его социальные недостатки, был очень умным и очень компетентным инженером и оператором радиосвязи.
Глава II
Предчувствия оправдались
ПРОШЕЛ МЕСЯЦ, В течение которого сомнения капитана Эвереда по поводу отсутствия симпатии между Уилсоном и Макреем полностью оправдались. На Алана, привыкшего с детства к одиночеству, новая обстановка не произвела особого впечатления, но с лейтенантом Уилсоном все было иначе. Он становился раздражительным, неразумным и почти угрюмым. Его жертвой стал китаец Линг, на которого он, казалось, с диким удовольствием изливал свою желчь.
В свободное от дежурства время Макрей отправлялся на утес и там час за часом сидел, размышляя или делая записи в дневник, который Мэй Трихерн с поразительной предусмотрительностью уговорила его вести. Его ранние записи были посвящены описанию многих событий этого путешествия и сто одного впечатления, которые зафиксировал его крайне восприимчивый ум.
Алан нашел в дневнике новое средство самовыражения и облегчение от мрачных воспоминаний из своего детства. Поначалу ему было очень трудно выражать свои мысли, но постепенно он обнаружил, что пишет с поразительной легкостью и удовольствием. Однажды, перелистывая предыдущие страницы, он с удивлением заметил, как неловко они читаются. Молодой человек понял, что они не очень хорошо представляют или отражают его жизнь. Но он знал, что теперь может сделать это лучше, и поэтому решил начать все сначала и теперь, когда он больше привык выражать свои мысли в письменном виде, дать описание своей жизни на станции Х.
Дневник о жизни на станции
5 октября
ТЫ ЕДВА ЛИ отдаешь себе отчет в том, какую задачу поставила передо мной – я имею в виду ее сложность, – когда попросила меня вести дневник. Это большое удовольствие, так как ничто не вызывает в моей памяти твое милое лицо так ясно, как описание для тебя всего, что у меня на уме. Это лучшее занятие после разговора с тобой вживую. Я уже говорил тебе, что мне запрещено рассказывать о месте, где я нахожусь, и о моих обязанностях. Они очень легкие, хотя и чрезвычайно важные в наше время. Как выразился бы солдат, мы скорее резерв, чем действующая сила, которую можно призвать, но которую по важной причине используют как можно меньше. Мы ежедневно обмениваемся парой слов, чтобы убедиться, что находимся в рабочем состоянии.
Я боюсь, что иногда этот дневник покажется тебе неинтересным, но ты будешь знать, что у меня есть какое-то оправдание. Даже погода здесь не меняется. Там, у нас дома, мы и представить себе не можем, каким утомительным и однообразным может быть вечно голубое небо!
В долгие часы, свободные от дежурства, я сижу здесь, на самом высоком краю утеса, возвышающемся над океаном. Я пишу тебе, дремлю или смотрю на бескрайнее водное пространство. Длинная медленная зыбь, кажется, двигается, как зачарованные волны, пока мои собственные мысли тоже не начинают казаться убаюканными в гармонии с неизменным ритмом этой зыби. Именно в такие моменты зловещее впечатление приближения той тени, о которой я тебе говорил, кажется более реальным.
Здесь я узнал, что чувство одиночества, когда я заключен с неподходящим мне товарищем, может быть более гнетущим, чем если бы я был совершенно один. Как все было бы иначе, если бы только лейтенант Уилсон был другим человеком! Я часто думаю, что мог бы гораздо лучше поладить с намного более неприятными людьми, чем он. Он наиболее точен в том, что касается исполнения долга – мне кажется, даже слишком точен. Нет никакой возможности, чтобы кто-нибудь из его подчиненных хоть на минуту уклонился от исполнения своих обязанностей, и конечно же, у меня нет такого желания. На самом деле обязанностей так мало, что я охотно взял бы на себя и свои, и половину обязанностей лейтенанта, если бы он разрешил. Он обращается со мной с самой жесткой вежливостью, но я всегда чувствую за этим что-то еще. Я сознаю свои социальные недостатки и могу найти любое оправдание тому, что у него нет компаньона, который бы нравился ему больше. Он чувствует жизнь так же сильно, как и я, но, кажется, не в состоянии расслабиться. Ты бы удивилась, как мало мы разговариваем каждые двадцать четыре часа. Мы обмениваемся лишь парой фраз и часто, сменяя друг друга у дверей сигнальной комнаты, отдаем друг другу честь без единого слова!
Китаец
ПОНАЧАЛУ ЭТО ПОКАЗАЛОСЬ любопытным даже китайцу, ибо я не раз видел, как он смотрит на нас своими миндалевидными глазами с подозрительной усмешкой, на мгновение очеловечивающей его непроницаемое лицо.
Интересно, все ли китайцы такие же, как этот, и на кого из них он похож? Этот человек – ходячий образ непостижимости и безмолвия, сама его поступь не издает ни звука. Я думаю, что если бы кто-то хотел притвориться очень мудрым, совершенным кладезем мудрости, которой он на самом деле не обладал, то самым правильным для него было бы ничего не говорить. Это может быть весьма впечатляюще, если все будет сделано как надо. Китаец делает это правильно, в то время как лейтенант Уилсон, ведущий себя так же, не впечатляет, а только раздражает.
Обязанности китайца легки, и он выполняет их очень методично. Он никак не показывает, нравятся они ему или нет, давит ли на него мертвым грузом медленно тянущееся время. Я думаю, что он, должно быть, философ, принимающий все это – как трату времени за такую большую оплату, так и выполнение своего контракта – со спокойствием, которое, кажется, содержит в себе элемент презрения ко всему миру и ко всему, что в нем есть. Как я уже упоминал, лейтенант Уилсон тоже может выражать презрение, но мне кажется, что у китайцев оно гораздо возвышеннее.
И все же именно эта безмятежная личность умудрилась впасть в немилость лейтенанта Уилсона.
Я совершенно убежден, что это происходит не столько из-за какой-то ошибки Линга, сколько из-за необходимости иметь какой-то предохранительный клапан, чтобы избежать вспыльчивости лейтенанта. Срываться на мне ему запрещено правилами. Но он действительно очень неразумен. Несколько минут промедления в исполнении какого-нибудь незначительного задания или услуги, когда, видит Бог, один час мало что изменил бы, – этого достаточно, чтобы вызвать вспышку его гнева. Лейтенант Уилсон всегда отличался суровым и властным, я бы даже сказал, задиристым нравом.
Поэтому, как видишь, кроме моих незначительных обязанностей, я мало чем могу занять свое время, и мне приходится быть самому себе компаньоном, в лучшем случае жалкой заменой приятной компании. Вот тут-то и появляется мой дневник, который спасает меня от того, что в противном случае было бы очень утомительными часами. Иногда я задаюсь вопросом, не это ли было у тебя на уме, когда ты ставила передо мной эту задачу. Я думаю, что так оно и было, поскольку, хотя я и пишу тебе, я не смогу опубликовать то, что пишу. Если так, то спасибо тебе за обещание, которое ты с меня взяла. Чего бы я только не отдал, дорогая Мэй, даже за несколько минут твоего общества!
Одиночество в океане
6 ОКТЯБРЯ
ЕСЛИ БЫ Я прожил здесь долго, мне пришлось бы стать астрономом. Мне не позволено вдаваться в подробности, но ты знаешь, что мы изолированы и наши окна выходят на море. Днем я смотрю на океан вокруг, а ночью – на океан наверху, оба они теперь стали мне так хорошо знакомы, что кажутся мне моими настоящими компаньонами, менее далекими, несмотря на их необъятность, чем те два напарника, с которыми мне выпал жребий работать. Я думаю, что притягательная сила природы – это великая тайна бытия. Одни только морские птицы – это вечное чудо. Сколько я себя помню, я всегда с удивлением и восторгом наблюдал за орлами, но эти морские птицы, кажется, превосходят в волшебстве даже орлов. Они прилетают из невидимой дали, плавают туда-сюда, туда-сюда, вверх-вниз и снова уходят за горизонт, и при этом почти не машут крыльями. Они не летают, а парят, но секрет этого известен только им, или, во всяком случае, он находится за пределами моего понимания механики.
Но что такое эти тайны по сравнению с теми, что распростерты выше? Если ты слышала, как я ворчу из-за однообразия вечных голубых небес, то никогда не услышишь моего ворчания ночью. Именно тогда я чувствую бремя своего невежества, наблюдая по ночам за маршем звездных батальонов и не зная имени хотя бы одной из них. Я с нетерпением жду, чтобы стать ученым в этой, как и в других науках, если у меня когда-нибудь появится такая возможность. Несомненно, это возросшее желание получить информацию о звездных воинствах отчасти объясняется тем, что я никогда раньше не знал, что так много звезд сразу. На шотландском небосклоне в лучшие времена можно увидеть всего десяток. Но главная причина заключается в том, что здесь было бы гораздо больше поводов для размышлений, потому что я сделал еще одно открытие – о том, что невежественный человек одинок больше, чем может быть одинок человек, обладающий знаниями. И все же я осмелюсь сказать, что даже знание мудрейшего – это ничтожная величина по сравнению с мерой его невежества.