— Я выпил. Заскочим на минуту, потом отвезешь меня на Петипа. Еще раз напомни, как зовут новенькую?
— Не такая уже она и новенькая, — укладывая букет на сиденье, пробурчал Марк, понимая, что надежды повеселиться на дне рождения тают с каждой минутой. Сначала Петипа, потом подожди пару часов, потом давай заскочим поужинать. — Глафира Степановна почти год замом работает.
Вновь услышав старомодное имя, Леонид представил «химичку» как старую деву в очках с толстыми линзами и родинкой на подбородке, из которой растут волосы.
Выезд из гаража загородила красная машина, которую Леонид безошибочно узнал.
— Откладывается Петипа, — сказал он Марку, распахивая дверь внедорожника. — Ты сам поздравь Глафиру Степановну. Ах, да, вот конверт.
И не оглядываясь, пошел вперед. Привычно открыл дверь и сел в Ягуар, который когда-то на стадии цветочно-романтичных отношений подарил Ольге. Тот резко тронулся с места, словно боялся, что пассажир передумает.
Марк выдохнул и улыбнулся сам себе.
— Ну что, Глаша? Погуляем?
В кафе веселье шло по-цыгански безудержно. Песни и пляски исполнялись с усердием агитбригад, в кои при Союзе входила добрая половина коллектива. Пенсионеров и приближенных к ним по возрасту работников Леонид жаловал, поскольку это те самые специалисты, которые с умом пережили девяностые. «Антикризисная команда» не раз выручала его. Когда Ленька, еще учась на втором курсе политеха, узнал, что стал наследником большого хозяйства, именно они подставили ему плечо и не дали наделать глупых ошибок.
— Как же я люблю все это! — Марк широко развел руки и вдохнул пьяный воздух. Поискал глазами именинницу, чье красное платье еще с утра разглядел под белым халатом, и широко ей улыбнулся. — Иди сюда красавица! Целовать буду!
Та со смехом подлетела и попала в тесные объятия, отяжеленные букетом роз.
— А где директор? — поинтересовалась словно невзначай.
— Тебе меня не хватит?
— Не выгоден ты мне один, — со вздохом ответила Глаша. — Так бы я в два раза больше поцелуев отхватила.
Огни фонарей за окном сливались в одну линию.
Светофор тревожно переключал свет.
Красный резал глаза.
— Куда мы едем? — Леонид, наконец, прервал затянувшееся молчание.
Ольга ответила не сразу.
— Домой.
— К кому?
— К нам.
— Нас уже нет.
Остановилась у его подъезда. Открыла дверь, впустив холодный осенний воздух.
— Нужно поговорить, — зябко подтянула к лицу ворот меховой шубки. Тоже его подарок.
В лифте ехали молча.
Ольга переступила порог, втянула носом воздух, находя в нем запахи свежего ремонта и дорогой мебели.
— Красиво.
Села на диван, как умела только она — словно в нескольких метрах от нее застыл фотограф. Погладила узкой ладонью белую кожу обшивки, небрежно скинула лодочки и подтянула ноги к подбородку, оплетя их ухоженными руками.
Леонид помнил, как любил гладить эти узкие коленки, проводить рукой по точеным икрам, целовать каждый палец, слыша вздох-стон, полный предвкушения.
Ольга, понимая, что все еще волнует бывшего любовника, откинулась на подушку и призывно посмотрела.
— Чего хотела? — Леонид стоял напротив дивана, засунув руки в карманы. Пиджак был сброшен на кресло.
— А ты стал жестче, — поднялась, понимая, что прежние уловки не работают. Не получив ответа, поинтересовалась: — Как твоя спина? — и, не дав открыть рот, быстро заговорила. Видимо заранее готовила оправдание. — Ты прости, что так все получилось. Знаешь, как я запаниковала? Ведь я даже женой твоей не была, а потому, как вдова ничего не получила бы. А твоя мама…
— Чего ты хочешь?
— Опять быть вместе. Мы же хорошо жили, помнишь?
— Нет, — Леонид со скукой в глазах посмотрел в темное окно, где отражалась напряженная фигура его бывшей любовницы. Почти жены. — Уходи.
— Ну почему? Я же вижу, что ты еще любишь меня. И я…
— Я едва сдерживаюсь, чтобы не выкинуть тебя с двадцатого этажа.
— Но…
— Считаю до трех. Раз.
На три хлопнула входная дверь.
— Сука.
— Сука, сука, сука!
Почти час он метался по квартире, как по клетке. Наливая коньяк, уронил бутылку, разбил пузатый фужер. В баре на глаза попалась водка. Снял пробку и глотнул прямо из горлышка. Обжегшись, закашлялся.
— Сука.
В очередной раз стукнувшись о стену, понял, что ему не хватает места. Двести квадратов квартиры были тесны, как школьный пиджак в конце учебного года.
Чтобы потушить бушующий в нем огонь, он нуждался в свободе, холодном воздухе и… женщине.
Милонга? Нет. Туда не пойдет. Там пьяному делать нечего.
Выскакивая из подъезда, на ходу запахивая пальто, прокричал, махая рукой проезжающей машине:
— Такси!
В кафе гремела музыка, слышался смех и вой Марка, который перехватив микрофон у начальника цеха, пытался петь «Как упоительны в России вечера».
Леонид, швырнув пальто в руки изумленной гардеробщице, никогда не видевшей директора завода в таком состоянии, обернулся через плечо, провожая глазами женщину в красном.
«Женщина в красном, помоги несчастным…»
— Куда? Там женский туалет! — встрепенулась гардеробщица, и даже открыла перекладину, чтобы кинуться следом, но вовремя рассудила, что начальству видней, и вновь вернулась к своему вязанию.
«Женщина в синем, пойдем, покеросиним…»
Она красила губы. Невероятно красивые, чувственные. Будь Леонид потрезвей, различил бы и ясные глаза, умело подкрашенные тушью, и красиво уложенные волосы, но он видел лишь красные губы. Ну и платье, которое обтягивало круглую попу.
Незнакомка не успела оглянуться, как была прижата к стене. Тюбик с красной помадой с шумом покатился по кафельному полу.
«Боже, все повторяется!» — только и успела подумать Глаша, когда ее губы смял поцелуй.
Она хоть и нахлебалась до макушки шампанским, что заботливо подливал Марк, имея виды на продолжение банкета, директора узнала сразу и по пьяной глупости решила, что он пришел поздравить ее с днем рождения и подарить тот самый поцелуй, каким одаривал всех именинниц, вручая им конверты с деньгами. Даже вахтерша баба Катя, хихикая в кулачок, поделилась, что поцелуй Леонида Сергеевича, ох, как хорош. Пенсионерка по такому случаю даже заказала к юбилею новую вставную челюсть. «Врала, наверное», — пронеслось в голове, когда язык директора ворвался в рот.
«Наверное, я нарушаю регламент», — засомневалась Глаша, самозабвенно отвечая на поцелуй, и попыталась остановить натиск поздравителя, оттолкнув его. Он не позволил. Перехватил сначала одну руку, потом, когда Глафира вспомнила, что их две, вторую.
«Боже, какая привычная поза! — еще раз успела подумать Глазунова, когда обе ее руки впечатались над ее головой в стену, а тяжелое мужское тело заставило развести ноги. — Только третьеклашек не хватает».
Почувствовав холод кафеля на ягодицах, поняла, что узкое платье задралось до пупка и до «тех красивых ямочек на копчике», и теперь она, Глафира Степановна, должно быть, светит колготками, под которыми ничего нет. Тонкий трикотаж платья не позволил надеть трусы.
«Но кто же знал, что на моей попе окажется рука Скворцова?» — сняла с себя все обвинения Глазунова.
Виновник беспорядка в Глашином белье между тем пытался потрогать сокровенное, но никак не мог сообразить, что же ему мешает.
«Какие хорошие колготки. Надо бы купить еще парочку», — хозяйственная часть Глаши продолжала работать, несмотря на хмельное состояние.
— Простите, а у вас есть презерватив? — решила поинтересоваться она, прежде чем позволить рвать колготки. «Незачем зря добро портить».
Директор что-то промычал и перестал двигаться. Он просто лежал на ней, придавив к стене.
«Я как препарированная лягушка», — вспомнив занятия по биологии, хмыкнула Глазунова и встретилась с большими глазами Марка.
— О, привет! — сказала ему Глаша и мило улыбнулась. — А я тут все-таки отхватила свой поцелуй.
Леонид проснулся, когда на улице еще не светили фонари. В окно стучался и сыпал ледяной крупкой ветер. Осень сопротивлялась зиме дождливыми днями, но та упорно отвоевывала позиции и превращала лужи в катки.
Под одеялом было тепло, но как-то неуютно. В чем состоит это неудобство, Леонид понял, стоило ему потянуть за край пододеяльника: брюки, носки и даже туфли ночевали вместе со своим хозяином. И только рубашка валялась на полу, раскинув рукава, словно она чайка, готовая взлететь.
Стон вырвался из груди Леонида. Ладонь закрыла бесстыжие глаза.
Директор завода «Стройдом» все вспомнил. И ярость, обуявшую после встречи с Ольгой, и желание развеяться, и женские губы, что приманили, словно мотылька на свет лампы.
Скворцов вспомнил все, кроме лица женщины и момента расставания.
— Я трахнул ее или нет?
Нет худшего состояния, когда невозможно понять, получил ты удовольствие или обломилось.
И у женщины не спросишь. Во-первых, нужно еще выяснить, кто она такая, а во-вторых, может и такое случиться, что «потерпевшая» (если контакт все-таки состоялся) уже сидит в полиции и пишет на насильника заявление. Неизвестно на что нарвешься.
Надо бы действовать аккуратно.
«Угу. Я так умею, — Леониду было бы смешно, если бы не мерзкая жаба, которая сидела во рту и просила пить. — И вообще, как я попал домой?»
Батарейка сотового, лежащего тут же, в кармане брюк, сдохла, а потому Скворцову пришлось подняться и, превозмогая похмельный синдром, тянущий распластаться на полу, плестись по квартире в поисках трубки городского телефона. Путь «болящего», словно хлебные крошки Ганзеля и Гретель, усеивали брошенные вещи — галстук, туфли и носки, которые, по-хорошему, нужно было снять еще вчера.
Трубка нашлась на кухне. Там же, где лежала бутылка с ледяной минералкой — в холодильнике. Леонид, отпивая по глоточку, посмотрел историю и узнал, что перед сном звонил двум абонентам: Марку и… Ольге. С Дризом разговор был короткий, всего семь секунд, а вот с Ольгой…