— Поняла, матушка. Все как есть передам. Доктора кликну, а то он ждет.
Авдотья ушла. Я вытянула ноги, даже смогла повернуться на спину. Удивительно, но мне сменили белье и убрали комнату — ни следа моих ночных страданий.
Итак, к вечеру или завтра с утра я буду хоть сколько-то понимать, чем я владею. Все, что можно сейчас продать, нужно продать и купить зерно на посев, если еще не поздно. Если окажется, что мне нужна полоса — поговорить с графом. Войдет в мое положение человек, который без малейшего смущения играет в карты с тем, кому штаны подвязывать нечем? Но есть еще Павел Юрьевич, о котором Андрей отзывался тепло… насколько может крепостной отзываться о барине. Попробовать вести дела с ним? Что я могу ему предложить?
И почему-то вдруг перед глазами у меня стала Брешка, быстрая, неугомонная, погибель моя. Мельница? Я не видела на реке мельницы, почему ее нет, соберут урожай и нужно будет молоть муку, значит, у меня еще достаточно времени? Предложить Павлу пай, это выгодно. Если он согласится профинансировать строительство мельницы и закупить материал, а еще — помочь починить мост. И спросить у Луки, какие еще самые важные нужды. По крайней мере: еда есть, а излишкам я не позволю бездарно пропасть.
Мне не давали покоя и помещения. Сейчас весна, а что будет зимой? Судя по состоянию дома, на отопление тратится уйма дров, а если не отапливать все комнаты разом — тепло будет быстро уходить. Как быть? Переселить в дом крестьян, разобрать избы, хотя бы самые скверные, на дрова? Допустим, ну а скотина? Корова в зале с картинами?
«Надо будет — переселю», — подумала я. Дом мне не было жаль ни капли. У меня вообще не было никогда привязанности к вещам — всякие открыточки, детские рисунки, школьные тетради, старые платья, которые кто-то когда-то носил, а теперь они занимали полки в шкафу. Мне всегда это казалось эрзацем памяти — когда человек ничего для тебя не значит, наткнулся на вещь и вспомнил. Не сразу.
Как и что будут вспоминать обо мне, Веронике Маркеловой? Талантливый бизнесмен, обогативший отечественную эстраду. Деньгами, конечно же, не культурными ценностями, о культуре и ценностях речи не шло, это продукт, пусть и качественный. Люди покупают вещи, впечатления и эмоции…
Я оборвала себя на полувдохе. Что-то… что-то скользнуло по краю и ушло, и это обеспокоило. Но еще раз пройти всю цепочку своих измышлений я не смогла, дверь открылась и в комнату вошел молодой человек.
— Слава Преблагому! — воскликнул он, и у меня сразу закралось сомнение — какими методами он лечит? Ушел бы он и оставил меня одну с моими мыслями о хозяйстве. — Теперь пойдете на поправку, только кушать вам, Елизавета Григорьевна, кроме каши на золотой воде ничего нельзя.
— Что со мной было? — спросила я. Что бы ни было, где гарантия, что завтра не придет что-то смертельно опасное?.. — Слабость большая и испарина…
— Лука ваш до седых волос дожил, а ума не нажил, — буркнул доктор. — Может, воды нахлебались, а может, какая спорынья попала в еду.
Я выдавила кривую улыбку. Сама бы я поставила себе немного другой диагноз — просто по памяти, что происходило с моими знакомыми. Но вряд ли доктора здесь догадывались, для чего человеку желчный пузырь.
— Надо было сразу меня к вам звать, а крестьяне что, народ немудреный. Говорить можете, ходите да едите — значит, живы. — Доктор наклонился надо мной, покрутил мою голову, для чего-то оттянул вниз левое веко, многозначительно покивал. Руки он не помыл и никаких иных манипуляций не делал. — Но ничего, отпоили вас.
Я не стала интересоваться чем. Подозревала, что ответ мне в любом случае не понравится.
— Лежите еще пару дней, а потом я приеду.
«Ну уж нет», — саркастически ответила я — про себя. Какой от него прок? Оттянуть себе веки у зеркала я и сама могу. Кроме того, у меня много дел. Пусть крестьяне и исполнительны — мне так казалось, но все может быть, и когда они решат сделать так, как им удобно, а не так, как я приказала — никому не известно. Несмотря на то, что я поручила Луке и Федоту провести первичные переговоры, торговлю с соседями я решила оставить за собой. И проверить, как пересмотрели продукты, тоже не мешало, потому что и нам могли отложить дерьмо, и на продажу тухлятину выставить — а это значит, что после никто не захочет иметь со мной никакого дела; и пересчитать, как Анна собразит рацион на месяц, стоило. Мне нужны были силы… Я посмотрела на доктора, доктор — на меня. Определенно он ничем не мог мне помочь для скорейшего выздоровления.
И отчего-то я вспомнила старую поговорку: «Если человек хочет жить — медицина бессильна». Вот откуда у нее ноги растут.
Вслух я сказала иное:
— Благодарствую, доктор.
Хотя бы за то, что приехал, пусть не ко мне. А в остальном, наверное, и правда была воля Преблагого.
— Как Степанида? — напомнила я. Доктор нахмурился, и сердце у меня пропустило удар. Как минимум доктора здесь способны распознать известное положение женщины на ранних сроках? Что мне еще ожидать?
— Жить будет, — как-то очень сухо отозвался доктор. Он стоял над моей постелью, над беспомощно распростертой мной, как судья всевластный. — В общем… Наука пока в вашем случае совершенно бессильна, Елизавета Григорьевна. И на то если только провидение Преблагого.
— На что? — переспросила я. То ли все здесь говорили загадками, то ли я мало что понимала.
— Были бы вы, Елизавета Григорьевна, замужем, — невпопад сообщил доктор, — с перепадами настроения… хм. — Он смутился, прокашлялся. Я недоумевала: какая связь между мной, замужеством, Егором и Степанидой? — Понимаю, что вам и без того нелегко, но позволю напомнить указ императора: коли помещик забил своего человека до смерти, подлежит уплатить в казну штраф по стоимости его и десятина казенная за срок его жизни в пятьдесят лет.
Казна своего нигде не упустит — все, что я подумала на этот счет. Прочие взаимосвязи я так и не уловила, но они, несомненно, подразумевались.
— Впрочем, — тут же поправился доктор, — за бабу, возможно, штрафы казенные будут меньше. Все же, когда вас истерия мучит, постарайтесь людей так сильно не бить. Я обязан за избиение крепостной на вас сейчас донести уряднику, но за совсем небольшую плату закрою глаза. Всего двадцать грошей, Елизавета Григорьевна, за молчание. Соизволите заплатить?
Глава восьмая
— Пошел. Вон.
Слова вырвались прежде, чем я успела сообразить — я потеряла контроль над собой и дала волю эмоциям. А второй мыслью было — эмоциям не моим. Я-Вероника узнала бы сначала, откуда у доктора такая дезинформация. Я-Елизавета… Ох, мне непросто будет с тобой, девочка.
Мой разум, но тело, гормоны — уже не мои.
— Вернитесь. Закройте дверь.
Доктор был ошеломлен не моей реакцией, а моим тоном. Возможно, авторитетной властностью тут обладали отдельные матроны, а не юные девушки вроде меня.
— Что вы имели в виду под истерией? — спросила я спокойно и ждала, что доктор ответит. Если он сходу поставил диагноз, пусть объяснит. Я поспорю. Все же я была довольно начитана и представляла, что современная мне доказательная медицина не оперировала ни подобными терминами, ни сомнительным с точки зрения эффективности лечением.
Главное, чтобы здесь не считали «истеричек» кликушами. Может быть, тут существовал свой Петр Великий, видевший в бессвязных воплях помешанных вполне конкретную цель — оговор невинных. Тогда я могу направиться в какой-нибудь исправительный дом.
— Дамы… замужние, — после длительной паузы пояснил доктор так безмятежно, словно не он только что предпринял попытку шантажа, которую я пресекла, — редко страдают подобными… приступами, если супруг… — он смутился окончательно, глаза забегали. Я очень хотела поймать на секунду его взгляд и объяснить, в чем заблуждается местная медицина — пародия на науку.
Сдвинуть с мертвой точки прогресс или все же не рисковать рассудком, который мне наверняка повредят в лечебнице?
— Я в курсе, — холодно просветила я. Доктор вздрогнул, я ухмыльнулась. Вдаваться в детали — как, что, будь его диагноз даже правдив, а болезнь в реальности существующая, я не стала. В конце концов, я всегда успею разрушить свою репутацию невинной девушки, подсказав какой-нибудь мученице одиночества выход. — Вы в курсе, почему я не состою в браке?
Очень хороший вопрос. За него я могла себя похвалить абсолютно заслуженно. Что-то доктор мне ответит — как врач, как сосед, как человек, который не может не знать местные сплетни. Плюс в том, что он попытается замолчать совсем уж мало правдоподобные версии вроде проклятий.
— Не так много желающих вступать в брак с женщиной пусть и знатной, но столь… небогатой. Вашей вины в том нет.
Я прикрыла глаза, чтобы не расплыться в улыбке. Вернется доктор сейчас к разговору о том, что я бью крестьян? Если нет, то я сама сделаю это — чуть позже.
— В проклятья, стало быть, вы не верите, — кивнула я.
— Не в проклятья безбрачия, Елизавета Григорьевна. Я бы вполне допустил, что ваше состояние этой ночью было результатом ведьмовства, наука фиксировала подобные случаи. Но не то, что вы… остались без мужа. Ни одна ведьма не способна до такой степени повлиять на чью-нибудь участь.
Я убрала с лица прядь волос. Как будто мне шестьдесят, кругом одни юноши двадцати лет и девушек таких же молоденьких раза в три больше: ничего тебе, старуха, не светит. Или?.. Так и есть, и несмотря на то, что мне лет двадцать пять, не больше? Стародевичество, в отличие от венца безбрачия и прочей ереси, исторический факт.
И когда у тебя титул, отец при дворе, куча теток, содержащих великосветские салоны, и много денег на шмотки — или просто много денег, шансы есть. А мне, как мне кажется, остается смириться.
Или обрадоваться. Помимо ведьм, здесь поразительная смертность при родах. Не спасали графинь и королев, что говорить о какой-то нищей помещице. Жизнь после смерти я начала ценить втройне, и окажись я даже на месте Степаниды — не роптала бы. Боролась, но не роптала.