Граф Сегюр в своих воспоминаниях говорит, что стол графа Шереметева в этот день был сервирован золотою посудою на шестьдесят персон; граф Комаровский, видевший этот праздник, замечает в своих записках: «Что всего более удивило меня, так это плато, которое было поставлено перед императрицей. Оно представляло на возвышении рог изобилия, все из чистого золота, а на том возвышении был вензель императрицы из довольно крупных бриллиантов».
На возвратном пути из театра весь сад уже горел огнями; на пруду плавали лодки и гондолы с песенниками и хорами музыкантов; два обелиска по обеим сторонам пруда представляли два ярких маяка, вдали горели щиты с вензелевыми изображениями царицы и сыпались целые каскады разноцветных огней.
Перед началом фейерверка государыне подали механического голубя, и с ее руки он полетел к щиту с ее изображением и парящей над нею Славой; вместе с этим щитом в один миг вспыхнули другие, и пруд и сад залились ярким светом.
Во время фейерверка разом было пущено несколько тысяч больших ракет, и иностранцы, бывшие на празднике, удивлялись, как частный человек мог тратить несколько тысяч пудов пороху для минутного своего удовольствия.
На этом празднике бесчисленные толпы народа гуляли целую ночь. В галерее был ужин, во время которого пели певчие.
Государыня возвратилась с праздника по дороге, освещенной вплоть до Москвы плошками, фонарями, смоляными бочками. Когда царица подъезжала к Москве, то в столице били утреннюю зорю.
По преданию, граф повторил такой праздник еще два раза – 1 августа и потом 6 августа. На первом из этих праздников между прочими пьесами на театре был поставлен балет, не игранный еще на императорском театре: «Инеса де Кастро», соч. Канциани.
Граф П. Б. Шереметев умер 30 ноября 1788 года; он похоронен вместе со своими предками в соборной усыпальнице Спасо-Андрониева монастыря. Сын героя полтавского и прутского, современник Петра и шести других царствований, он был истинный вельможа золотого века Екатерины, ослеплявший иноземцев «умною пышностью»; пышность его не была разорительная: он расходовал только то, что получал из имений, и был далеко не расточительный и весьма осторожный в расходах, превосходный хозяин, устроивший систематическую экономию и строгие штаты со сметами. П. Бессонов в своем очерке («Графиня Прасковья Ивановна Шереметева») про него говорит: «Это был образец екатерининскаго вельможи-богача, ловкий, хотя не слишком услужливый и довольно самостоятельный придворный, с хитростью, блестевшею в его несколько скошенных глазах, важный, но не надменный и со всеми до низших ласковый, не любивший головоломного труда, но очень крепкий природным умом и образованный по-французски; член знати европейской и вместе хлебосольный русский барин; артист в душе для всех искусств, с отличным ко всему вкусом, до изысканной гастрономии и равно до тяжелых дедовских блюд».
В его домах: петербургском, московском и кусковском – до конца его жизни ежедневно накрывались столы для бедных дворян, часто до ста приборов, из десятка и более блюд; сам же Шереметев никогда не ел более трех блюд.
Выезжал он на охоту в сопровождении не менее как пятидесяти дворян, которым он благодетельствовал, и имея при себе не менее 700 человек дворни, как то: конюхов, шатерничих, поваров и проч.; шатры, палатки, огромные запасы следовали за ним большими обозами.
В гости он ездил к соседям также в сопровождении нескольких сотен конных проводников; но, несмотря на такую пышность выездов, он очень любил уединяться и даже одно время хотел постричься, носить воду, дрова в келью и выметать сор своими руками.
Граф прожил семьдесят пять лет, умер в почетном звании обер-камергера и кавалером ордена Св. Андрея Первозванного. Он был обладателем ста сорока тысяч душ крестьян.
Граф Петр Борисович во время первых дворянских выборов в Москве, при учреждении губерний в 1782 году, был единогласно выбран сперва в уездные предводители дворянства, и на другой день, когда тогдашний главнокомандующий граф З. Г. Чернышев пригласил всех дворян в Грановитую палату для выбора губернского предводителя, они опять единогласно выбрали графа и в эту почетную должность.
У покойного графа был сын Николай Петрович; последний, подобно отцу, умел угощать высоких посетителей, давать праздники, превышавшие пышностью и блеском даже те, которые давал отец.
Николай Петрович жил в другом своем имении под Москвой, селе Останкино, в красивом доме, выстроенном по плану знаменитого архитектора Гваренги, но несколько измененном по вкусу графа нашим русским, не менее знаменитым зодчим Казаковым.
Император Павел посещал Останкино, и граф приготовил ему однажды следующий сюрприз: когда государь проезжал густую рощу, которая заслоняла вид на Останкино, то вдруг, как бы по мановению волшебного жезла, деревья упали, открыв красивую панораму всего Останкина.
В ожидании государя сделана была от начала рощи до самого Останкина просека, у каждого подпиленного дерева стоял человек и по данному сигналу сваливал деревья. Император был очень удивлен, любовался декорацией и благодарил хозяина за доставленное ему удовольствие.
Останкинский дом по убранству и роскоши представлял целый музей: масса бронзы, гобеленов, художественных статуй, картин, венецианские зеркала, всюду мрамор, мозаика, золото, китайский и японский фарфор, мебель с инкрустациями и т. д.
Нижний этаж был обитаем, верхний же представлял великолепный театр, окруженный настоящими чертогами. Сад в Останкине делился на английский и парк перед домом; аллеи лип были подстрижены стенами и кругами, всюду виднелись мраморные статуи, беседки и т. д.
Налево от дворца могучая кедровая роща, по преданию вывезенная из Сибири старым владельцем Останкина, князем Черкасским, бывшим сибирским губернатором. В этой роще стоит мраморная урна над прахом любимой собаки графа. Недалеко отсюда была и аллея Вздохов из лип.
Между деревьями встречаются вековые дубы, и среди них есть могучий дуб – прародитель всех тамошних дубов, имеющий за собою несколько столетий.
Император Павел не раз посещал Останкино. По вступлении на престол государь здесь был встречен боем в литавры с хоровым гимном на день коронования его, положенным на музыку Козловским:
Какия солнцы озаряют
Великолепный русский трон?
В божественной чете сиют
Лучи от царских двух корон… и проч.
Когда в царствование императора Павла король польский Станислав Понятовский посетил Останкино, то его хозяин дал для него блестящий праздник.
Король был удивлен великолепием шереметевского имения. После роскошного обеда король отправился в театр, на котором крепостные актеры сыграли уже игранную при Екатерине пьесу «Самнитские браки»; роскошные костюмы, точные эпохе, были необыкновенно богаты, на артистке, игравшей главную роль, было ожерелье ценою в 100 000 рублей; декорации были написаны Гонзаго.
После шел балет, и затем все гости уже танцевали в залах; под конец был предложен ужин, – в зале, в которой ужинали, был устроен роскошный буфет, уступы которого были уставлены драгоценными сосудами.
Между гастрономическими блюдами подавали тогда модное кушанье под названием «бомбы à la Sardanapale, облитые соусом эпикурейцев». Это было нечто очень вкусное, состоящее из дичинного фарша; изобретено это блюдо было поваром прусского короля Фридриха II.
Большие блюда с десертами были накрыты хрустальными колпаками, на которых были представлены разные этрусские фигуры. Дорога, по которой поехал король в Москву, была вся освещена горевшими смоляными бочками.
Во время коронационных празднеств императора Александра I Останкино посетил государь – здесь ему был устроен пышный праздник. Государя с семейством встретили полонезом Козловского, слова Державина, «Гром победы, раздавайся», с пушечными выстрелами; затем была пропета кантата на день коронования государя: «Русскими летит странами на златых крылах молва»; после пел еще графский хор известные тогда куплеты: «Александр! Елисавета! Восхищаете вы нас!»
По окончании обеда высокие посетители приглашены были в темную комнату, обращенную окнами на двор, и оттуда смотрели блистательный фейерверк. Блестящая иллюминация, устроенная Шереметевым, от Останкина тянулась на пять верст к Москве и стоила ему несколько десятков тысяч рублей.
Второв в своих записках говорит, что на всем пути стояли какие-то изобретенные особые машины, в конструкцию которых входила серебряная ткань. Теперь нельзя представить той роскоши и блеска, которыми отличались почти все московские собрания эпохи восшествия на престол Александра I, – возможен ли теперь, например, маскарад с пятнадцатью тысячами гостей, вроде того, какой был устроен в Слободском дворце по случаю коронации императора?
Не менее богатый праздник в Останкине дали опекуны молодого графа во время пребывания двора с новобрачными в 1817 году; в это время посетил имение Шереметевых и прусский король Вильгельм III, отец новобрачной.
Прием царственных особ состоялся утром, в полдень был здесь утренний спектакль, давали русскую пьесу «Семик, или Гулянье в Марьиной роще». Пьеса эта долго не сходила в то время с репертуара; она была не что иное, как большой дивертисмент из песен и плясок.
С этой пьесой связан следующий анекдот: для пения и пляски в «Семике» часто был приглашаем любитель – военный писарь Лебедев, замечательный «плясун-ложечник»: не было в то время ни одного вечера или барского спектакля, в котором бы не плясал и не пел Лебедев. Высокие покровители этого Лебедева вздумали и на этот раз пригласить его на спектакль. Император Александр I не любил таких удовольствий, плясун ему не понравился, и, узнав, что он военный писарь, государь запретил ему впредь показываться на сцене, а начальству тоже досталась гонка за допущение на сцену военнослужащего.
Августейшее семейство по приезде в Останкино было встречено хором певцов, пропевшим модную тогда кантату «Ты возвратился, благодатный», затем на устроенном в зале театре, до поднятия занавеса, послышалась русская песня «Не будите меня, молоду».