У нее, как и у всех северян, и в песнях, и в речи встречается одна любопытная особенность, сохранившаяся от очень древнего времени, — приставки в конце имен существительных (или заменяющих последние имен прилагательных, местоимений, числительных, причастий). Приставки эти как бы ближе определяют предмет, привлекая к нему большее внимание. Сообразно роду и числу существительного, они изменяются: для мужского рода от, для женского — та, для среднего то, для множественного числа — те: царь-от, матушка-та, лапоньки-те беленьки. Изобилие подобных приставок особенно заметно в «Кастрюке».
Исполнители былин называются сказителями, и это верное название: нельзя бедный по музыке мотив называть песней, и в то же самое время в исполнении былин чрезвычайно важно уменье выразительно «сказывать».
Бабушка Кривополенова и пленила всех своим драматическим талантом: своей мимикой, своим искусством менять тембр голоса в зависимости от развития действия содержания.
Часто пение она прерывает своими собственными замечаниями или пояснениями, потому что вся она во власти своих образов, и от полноты переживания ей мало былинного текста. Эти ее собственные замечания напечатаны курсивом в скобках.
Бабушка выступила со своими старинами в Москве, Твери и Петрограде: 8 раз публично, в научных и литературных кружках 4 раза; в 5 высших учебных заведениях, в 40 средних и б низших.
Как не растерялась старая нищенка перед лицом тысячной толпы?
Это тайна артистической власти. Пусть она неграмотная нищенка, а в первых рядах сидят знатные, богатые, ученые, — но бабушка властвует над ними, потому что в эту минуту чувствует себя и богаче и ученее всех слушателей. Она поет «Небылицу», эту пустую, забавную чепуху и так властно приказывает всем подтягивать, что тысячная толпа, забыв свой возраст и положение, в это мгновение полна одним желаньем: угодить лесной старушенке. Обаяние ея личности, твердой, светлой, и радостной, выкованной дивным севером, отражается в ея исполнении, и так понятен возглас толпы, одинаковый во всех городах: «Спасибо, бабушка!» Так понятно желание тысячи человек пожать старую, сморщенную руку, всю жизнь горестно протягивавшуюся за подаянием, пожать с чувством любви и уважения к бабушке, как к образу нашего народа.
Соловей Будемерович и Запава Путевисьня
Из-под ветерья[47] как кудрявого,
Из того орешва зеленого
Тут бежит, выбегает тридцать насадов
А и три, и два, и един карапь;
Тут и нос-корма по змеинному.
У прибегишша как ладейного,
У того присталишша карабельнего
Опускали парусы полотненны,
Ишша те жа якори булатные;
Оне ходенки мечют коньци на берег.
А пришол кок тут младый Соловей,
Ишша младый Соловей Будемерович.
А пришол как он з-за-Синя моря
Он Владимеру князю подарки берë:
Он ведь сорок сороков и черных соболей.
Он кнегины Опраксеи подарки берë:
Педесят аршин хрущатой камки;
Ишша в золоти камоцька не помнитсе,[48]
И не помнитсе, и не согнитьсе.
А пошел как тут младый Соловей,
Он пашол ка городу ко Непрському.
Он ведь будя в городи во Непрськом;
Он в гридню идё не с упадками, —
Отпираë он двери на пету.
Он идё в гридню, — да Богу молитсе,
Он Владимеру князю поклоняитьсе;
Он Владимеру князю подарки дарит:
Он ведь сорок сороков и черных соболей;
Он кнегины Опраксеи подарки дарит,
Педесят аршин хрущатой камки,
А и в золоти комоцька не помнетсе,
И не помнитьсе, и не согнитьсе.
Ишша князь комоцьку розвертывал,
Ишша князь узоры высматривал:
А хитры-мудры узоры заморские.
Говорил как тут Володимёр князь:
«Уж ты ой еси младый Соловей!
А и што тибе тако надобно?
Ишша надобно ле дворы мои,
А дворы мои все стоялые,
А стоялы дворы мои, боярьские?»
Говорил как тут младый Соловей,
Ишша младый Соловей Будимирович,
Гаварил как он таково слово:
«А и не надобно мне дворы твои,
А и дворы твои все стоялые,
А-й стоялы дворы твои, боярьские;
Уж ты дай мине загон земли
Ишша супратив Запавьина вишенья».
(Што ли у ей што есть: сад какой!)
Ишша тот жа как Владимёр князь
Отдает как Соловью загон земли,
Што ва той ва улици Жироевлиньской,
Ишша супротив Запавьина вишенья.
Как у Соловья были плотницьки,
Они шшолканы и прошшолканы:
(Таки были бойкие).
Они к утру, к свету построились,
Они пастроили тут как три терема,
А три терема златоверховаты.
Ишша та Запава Путевисьня
А ставала по утру ранешенько,
Умывал асе водой ключевою,
Утиралась полотеньцем тоненьким.
А-й взглянула Запава в свое вишеньё,
(Што нибудь сажено было, кто знает!)
Ишша тут Запава здивоваласе:
«Ишша што така за диковинка?
Ишша кто вново построилса?
И построил тут как три терема.
А три терема златоверьховаты?
Я пайду ко князю-ту спрашивать».
Ишша та Запава Путевисьня
А-й пошла ко князю ведь спрашивать:
Айв гридню идё не с упадками. —
Отпираёт двери тут на пету;
Айв гридню идё, — да Богу молитьце,
А Владимеру князю поклоняитсе:
«Ты Владимёр, князь стольнекиевской!
Ишша што така за диковина?
Ишша хто такой вново настроилса»?
Гаварил как тут Владимёр князь:
«Уж ты ой еси, Запава Путевисьня!
А построился младый Соловей Будимерович;
А пришол как он з-за синя моря,
Ишша он тут вново настроилса».
Ишша та Запава Путевисьня
Говорит она таково слово:
«Уж ты ой еси, ты Владимёр князь!
Я пайду к нему насватыватьсе;
Не возьмет ле он в-за собя взамуж»?
Как та Запава Путевисьня
А пошла ко Соловью навязыватьсе.
По первой терем припала, послушала:
Тут шолчят-молчят, ничего не говорят;
Ишша тут Запава догадаласе:
«Ишша тут у Соловья казна стоит».
По второй терем припала, послушала:
Тут шолчят-молчят, ничего не говорят;
Ишша тут Запава догадаласе:
«Тут живет Соловьева тут матушка,
Ишша молитця за Соловья здоровьице».
По третей терем припала, послушала:
Тут песни поют и гудки гуд нут;
Ишша тут Запава догадаласе:
«А-й седит как тут младый Соловей
А и младый Соловей Будимерович.
А сидит на стуле ременьчатом,
А играт во гусли во звоньчяты».
А в гридню идет не с упадками,—
Отпираёт двери тут на пету;
А в гридню идет, — Богу не молитьсе».
Гаварил как тут младый Соловей:
«Уж ты ой еси, Запава Путевисьня!
Ишша што тя, Запава, нынь кретня взяла,
А кретня взяла неизумелая»?
(Безумничала, вииіъ ты, говорит…)
Гаварит Запава Путевисьня:
«А меня Запаву не кретня взяла,
Не кретня взяла неизумелая, —
Я пришла к тебе ведь насватыватьсе;
Не возьмешь ле ты за собя взамуж»?
Гаварит как тут младый Соловей:
«Уж ты дай ты строку на малой чяс
Мне сходить к государыни ка матушки,
Попросить у ей благословеньиця».
Он пошел ведь тут младый Соловей,
А пошел ведь он к своей матинки,
Он ведь падат матушки в резвы ноги:
«Уж ты гой, государыня матушка!
Бласлови ты миня нынь жонитисе
А на той Запавы Путевисьны:
Ишша нынь Запава сама пришла».
Гаварит ведь тут Соловьёва матушка:
«Тибя Бог бласловит чядо милоë,
А тобе на Запаве жонитисе».
А пошел как тут млады Соловей,
А пошел к Запавы Путевисьни.
Они сватались, тут сосватались,
По рукам они тут ударились,
Слово на слово ведь положили;
Они клали заповедь крепкую,
Они клали заповедь на три года ведь,
А сходить ведь Соловью за синё море.
Наставляли парусы полотняны,
Направляли якори булатные;
Отправлялса тут младый Соловей,
Отправлялса он за синё море.
Ему дал Бог поветерь попутную.
Как ва ту пару, во то времечько
Из-вод ветерья как кудрявого,
Из того орешва зеленого
А бежит прибегищо лодейноë,
А лодейноë карабельнёё:
А се три, се два, се един карапь.
У прибегища как лодейного,
У того присталища карабельнего
Опускали парусы полотнены
Опускали якори булатные,
Они ходенки мечют коньци на берег.
А пришол как тут ишша шшап молодой,
Ишша шшап маладой и Давыд Попов.
Он Владимеру князю подарки берë:
Он ведь сорок сороков и черных соболей;
Он кнегины Опраксеи подарки берë:
Педдесят аршын хрущатой камки
Ишша в золоти камоцька не помнетьсе,
И не помнетьсе, и не согнитьсе.
А-й пошёл как тут ишша шшап молодой,
Ишша шшап малодой и Давыд Попов;
И пошел ко городу ко Непрському,
А и будя во городи во Непрськом;
Он в гридню идё не с упадками, —
Отпираёт он двери на пету.
Он в гридню идет, — Богу молитьсе,
Он Владимеру князю поклоняитьсе;
Он Владимеру князю подарки дарит,
Он ведь сорок сороков и черных соболей;
Он кнегины Опраксеи подарки дарит,
Педдесят аршын хрущатой камки.
Ишша кнезь камоцьку развертывал;
Ишша князь узоры высматривал:
А хитры-мудры узоры заморские,
Ишша в золоти камоцька не помнетсе,
И не помнетсе и не согнетсе.
Гаварил как тут Владимёр князь:
«Уж ты ой еси, ишша шшап молодой,