– Нет, мэм, не совсем.
– Я тебе объясню, моя милая. В мое время дети четырнадцати-пятнадцати лет не одевались как дамы по последней моде и не ходили на вечеринки, похожие на вечеринки для взрослых, не вели праздную, легкомысленную жизнь и не пресыщались жизнью к двадцати годам. Мы оставались детьми лет до восемнадцати или около того, работали и учились, одевались и играли, как дети, почитали своих родителей. И, представляется мне, наша жизнь была куда насыщеннее, чем сейчас.
Старая леди, казалось, совсем забыла о Полли, хотя продолжала держать ее за руку. Она обращалась к выцветшему портрету на стене, изображавшему пожилого джентльмена со старомодной прической в гофрированной рубашке.
– Это ваш отец, мадам?
– Да, милая, мой почтенный отец. Я отглаживала рюши его рубашки до самой его смерти. И первые свои деньги я заработала, когда он назначил пять долларов в качестве приза той из своих шести дочерей, которая лучше всех заштопает его шелковые чулки.
– Как вы, должно быть, этим гордились! – воскликнула заинтересованная Полли.
– Да. Мы все учились готовить, печь хлеб и носили скромные ситцевые платьица, оставались веселыми и добрыми, как котята. Мы выросли и дождались внуков, а я прожила дольше всех. Мне скоро исполнится семьдесят, а я еще полна сил. А вот младшая Шоу в сорок лет уже совсем измучена.
– Именно так воспитывают и меня, поэтому Фан зовет меня старомодной. Расскажите мне еще о своем papa, пожалуйста, это так интересно!
– О моем отце? Мы никогда не называли его papa на французский манер. Думаю, назови его кто-то из братьев предком, как сейчас делают мальчишки, отец бы лишил его наследства.
При этих словах мадам повысила голос и многозначительно кивнула, но тихий храп из угла, казалось, убедил ее в том, что выстрел пропал вхолостую.
Не успела она продолжить, как вбежала Фанни с радостной вестью. Клара Берд сегодня вечером пригласила их обеих в театр и заедет за ними в семь часов. Полли так разволновалась от этого внезапного погружения в пучину порока, что заметалась по дому, как бьющийся в стекло мотылек, и пришла в себя только перед огромным зеленым занавесом в ярко освещенном театре.
Старый мистер Берд сидел с одной стороны, Фанни – с другой, они оставили ее в покое, за что она была им очень благодарна. Ее внимание было настолько поглощено происходящим, что она не смогла бы ни с кем говорить.
Полли почти не бывала в театре. Те несколько пьес, что она видела, были старыми добрыми сказками, поставленными для юных зрителей: живыми, яркими и полными безобидной чепухи, которая вызывает у детей невинный смех. Но в этот вечер она увидела один из тех новых спектаклей, которые в последнее время вошли в моду. Они не сходили с афиш и шли сотни раз, будоража и смущая публику всем, на что способны французская изобретательность и американская расточительность. Не столь важно, как назывался спектакль. Он был великолепный, вульгарный и очень модный, все им восхищались и считали необходимым его посмотреть.
Сначала Полли показалось, что она попала в волшебную страну и видит сверкающих созданий, которые танцуют и поют в мире света и красоты. Но вскоре она прислушалась к песням и диалогам, и ее иллюзия быстро рассеялась. Прекрасные духи исполняли негритянские песни, говорили на самом ужасном жаргоне и позорили старомодных милых фей, которых она хорошо знала и любила.
Наша юная героиня была слишком наивна, чтобы оценить половину шуток, и то и дело недоумевала, над чем смеются зрители. И как только первое очарование угасло, Полли начала чувствовать себя неловко. Она понимала, что матери бы не понравилось, что она это смотрит, и в конце концов пожалела, что пошла. К тому же по ходу пьесы наша маленькая зрительница начинала все лучше понимать происходящее благодаря разговорам вокруг и собственным догадкам. Когда на сцену вышли двадцать четыре девушки, одетые жокеями, и принялись щелкать хлыстами, пристукивать каблуками и подмигивать зрителям, Полли совсем не показалось это забавным, и она очень обрадовалась, когда актрисы ушли. Но когда их сменили девицы с марлевыми крылышками и золотой бахромой на талии, бедная «немодная» Полли и вовсе не знала, куда деться. Она чувствовала страх и возмущение и сидела, уставившись в программку. Её щеки пылали.
– Ты чего так покраснела? – спросила Фанни, когда размалеванные сильфиды исчезли.
– Мне так стыдно за этих девушек, – прошептала Полли, вздохнув с облегчением.
– Ну ты и гусыня! Так принято в Париже, и танцуют они великолепно. Да, поначалу это кажется странным, но ты скоро привыкнешь. Я же привыкла.
– Я больше никогда сюда не пойду, – решительно заявила Полли.
Ее чистая натура восстала против зрелища, которое доставляло ей больше досады, чем удовольствия. Она еще не знала, как легко «привыкнуть», как это сделала Фанни. Полли повезло: в ее жизни было немного искушений. Она не могла объяснить этого чувства, но обрадовалась, когда представление закончилось и они оказались дома, где добрая бабушка ждала их, чтобы пожелать им спокойной ночи.
– Ты хорошо провела время, дорогая? – спросила она, глядя на лихорадочно пылающие щеки и горящие глаза Полли.
– Не хочу показаться грубой, но нет, совсем нет, – призналась Полли, – кое-что было великолепно, но от всего остального мне хотелось залезть под кресло. Публике нравилось, но мне показалось это просто неприличным. – Полли в запале стукнула по полу снятым ботинком, а Фанни рассмеялась и закружила по комнате, как мадемуазель Тереза из спектакля.
– Бабушка, Полли была просто шокирована! Глаза у нее стали как блюдца, она покраснела, как мой пояс, а один раз мне даже показалось, что она сейчас заплачет. Конечно, кое-что было странновато, но все в рамках приличия, иначе бы эту пьесу не ставили. Миссис Смит-Перкинс сказала, что это совершенно очаровательно и совсем как в милом Париже, а она жила за границей, так что знает, о чем говорит.
– А мне все равно! Я уверена, что этот спектакль не для девочек, иначе мне не было бы так стыдно! – упрямо сказала Полли, которую не убедила даже миссис Смит-Перкинс.
– Полагаю, милая, ты права. Но ты из провинции, и еще не поняла, что здесь скромность давно уже вышла из моды.
Поцеловав Полли на ночь, бабушка оставила ее наедине с кошмарными снами. Полли снилось, что она танцевала на огромной сцене в жокейском костюме, Том играл на большом барабане, а зрители с лицами папы и мамы печально смотрели на нее из зала. Лица у них были красные, как пояс Фанни, а глаза огромные, как блюдца.
Глава 2Новые моды
– Я сегодня иду в школу, так что собирайся, – через день или два заявила Фанни, выходя из-за стола после позднего завтрака.
– Ты и так выглядишь очень хорошо, зачем тебе еще что-то с собой делать? – спросила Полли, следуя за ней в холл.
– Опять будет полчаса прихорашиваться и нацеплять всякие накладки, – засмеялся Том.
Его собственная подготовка к школе свелась к тому, что он надел кепку и стянул ремнем несколько книг, конструкция выглядела так, словно порой использовалась в качестве щита.
– А что такое накладки? – спросила Полли, когда Фанни второпях пробегала мимо, не удостоив ее ответом.
– Чужие волосы на макушке, где их быть не должно, – пояснил Том и убежал, насвистывая и всем видом демонстрируя безразличие к состоянию собственной шевелюры.
– Зачем так наряжаться в школу? – спросила Полли, глядя, как Фанни укладывает локоны и расправляет многочисленные ленточки и фестоны на платье.
– Так все девочки делают, и это правильно, потому что никогда не знаешь, кого можешь встретить. Я собираюсь прогуляться после уроков, поэтому хочу, чтобы ты надела свои лучшие шляпку и платье, – ответила Фанни, пытаясь приколоть к голове шляпку под углом, нарушающим все законы гравитации.
– Хорошо, если ты думаешь, что эта шляпка недостаточно красивая. Мне тоже больше нравится другая, потому что она с перышком, но эта теплее, поэтому я и надеваю ее.
Полли тоже побежала в свою комнату принарядиться. Она боялась, что подруга может стыдиться ее простого костюма.
– Тебе не холодно в тонких лайковых перчатках? – спросила она, когда они шли по заснеженной улице, а северный ветер дул им прямо в лицо.
– Ужасно холодно, но моя муфта такая огромная, не хочу ее носить. Мама запрещает ее ушивать, а вторая, горностаевая, парадная. – Фанни расстроенно потерла руки в тонкой коричневой лайке.
– Наверное, моя беличья муфта тоже слишком большая, но она теплая и уютная. Если хочешь, можешь погреть в ней руки, – Полли недовольно посмотрела на свои новые шерстяные перчатки, хотя раньше она находила их вполне элегантными.
– Может быть. Полли, ты только не стесняйся при девочках, пожалуйста. Я представлю тебя только двум или трем подругам. Не обращай внимания на старого месье и не читай, если не захочешь. В передней будет не больше дюжины человек. На тебя никто и внимания не обратит, у всех свои дела.
– Я не буду читать, просто посижу и посмотрю. Мне нравится наблюдать за людьми, здесь все так ново и странно.
Но все-таки Полли страшно застеснялась, когда ее провели в комнату, полную, как ей показалось, молодых леди. Они были очень нарядно одеты, все болтали друг с другом и как одна сразу же повернулись, чтобы изучить новенькую холодным взглядом, как будто сквозь лорнет. Приветливо кивали, когда Фанни представляла ее, говорили что-то вежливое и нашли ей место за столом, за которым все сидели в ожидании месье. Самые игривые старательно подражали модному греческому изгибу[2], кто-то писал записочки, почти все ели конфеты, и все двенадцать стрекотали как сороки. Полли тоже угостили карамельками, и она сидела, смотрела и слушала, чувствуя себя деревенской девчонкой среди этих элегантных молодых модниц.
– Девочки, вы знаете, что Кэрри уехала за границу? Было так много разговоров, ее отец не выдержал и увез всю семью. Правда, здорово? – спросила бойкая девица, которая только что появилась в дверях.