Утром Драгота позвал Маргу. Вид у него был сосредоточенный и решительный.
— Ты сказала, что этот басурман пускает к ней только мальчика? — спросил он.
Марга кивнула.
— Так нынче же пошли его к ней. Возьми вот эту бумагу — я тут написал кое-что — и спрячь мальчику в одежду, да так, чтоб можно было найти, только если раздеть его догола. И чтоб сам об этом не знал. Вели ему передать Ранке: «Мама велела меня выкупать». Она разденет его и найдет письмо. Вот и все. А остальное — мое дело.
Обычно несговорчивая, Марга на этот раз согласилась, взяла в несколько раз сложенное письмо и сделала, как просил Драгота. Мальчика тотчас снарядили, одели, посадили на лошадь и отправили со слугой во дворец Хаджи Эмина. Только тут Драгота простился и, осенив себя крестом, отправился вслед за ним — только другой дорогой.
Обиталищем Косану служили глубокие ущелья и высокие поляны по гребню гор, где все чабаны были верными его побратимами. Но иногда, то ли наскучив горными трущобами, то ли движимый ненавистью к Хаджи Эмину, которая влекла его к дворцу в Эсерлие, он спускался с гор и бродил по равнинным селам.
Смелый был Косан и с легким сердцем бросал вызов судьбе, которая не раз его щадила. Но однажды, когда он считал себя в полной безопасности, за ним помчалась погоня. Лес был поблизости, и можно было успеть войти в него, да стоял он на равнине, так что его могли окружить и весь насквозь обыскать. Тогда Косан с той быстротой, с какой он привык принимать решения в минуту крайней опасности, вошел в лес, но, вместо того чтобы и дальше бежать в том же направлении, повернул прямо назад, навстречу погоне. Идет час, идет другой. Сперва он слышал не только крики турок и топот их коней, но даже очень ясно и их разговоры. Потом они проехали, и крики их замерли вдали, в направлении ложного следа. И на этот раз Косан был спасен.
Смерклось, и Косан одному ему ведомыми тропами углубился в лес. Было уже темно; повеял холодный ветер, лес зашумел, роняя сухие листья. Вдруг во тьме между черными ветвями деревьев мелькнул огонь. Косан понял, что близко «Било». Но он знал, что монастырь пуст и всего несколько дней тому назад, проходя там, он вспугивал своими шагами барсуков и диких кошек. А теперь в одном окошке был свет — и как раз там, где находились монашеские кельи. Из братии ли кто вернулся, или запоздалый путник приютился там на ночь? Косан нырнул в темноту между сучьями и кустами и подполз вдоль стены к освещенному окошку. Приподнялся, поглядел: видит — высокое пламя в очаге и возле него какой-то длинноволосый человек с огненными глазами; он узнал Драготу. А это кто? Что это за женщина, за турчанка в короткой, шитой золотом безрукавке и атласных шароварах, с двумя толстыми косами, спущенными вперед, на плечи, и с нанизью мелких золотых вокруг лба? Монеты блестят при огне, а лицо белое, глаза черные, брови тонкие. И глядит на Драготу без страха, без страха говорит с ним, косматым и хмурым, похожим на лешего.
У Косана была трезвая голова, но все это показалось ему сном; он отошел в сторону, провел рукой по лбу. Потом опять поглядел и узнал в женщине Ранку. Как она оказалась здесь? Этого он понять не мог. Но, хорошенько вглядевшись в Драготу, понял, что значит огонь, сверкающий в его глазах. Он не крикнул, не дал знать о своем приближении, а со страшной силой навалился на дверь, распахнул ее и вошел.
Огонь озарил его квадратные плечи и львиную голову. Из-за пояса выглядывали блестящие рукоятки пистолетов. Ранка вскрикнула. Драгота в изумлении сделал два шага вперед.
— Чего тебе? — промолвил он. — Нельзя, нельзя сюда… Здесь люди…
— А я медведь, что ли? — возразил Косан.
— Ах, Косан… Косан! — воскликнула Ранка. — Господи, как ты меня испугал!
— Да, это я, Ранка. Что случилось, почему ты здесь?
И, не обращая внимания на монаха, занялся Ранкой, стал, улыбаясь, слушать ее в свете очага, заливавшего их обоих своим сиянием. Ранка, заново переживая все недавние страхи, рассказала ему вкратце о своем бегстве. Драгота спас ее. Теперь им пора бы уж быть дома, а Драгота повел ее через монастырь, — говорит, что так ближе.
— Ближе? — удивился Косан. — Неправда. Он лжет.
И, не глядя на Драготу, подсел к Ранке.
— Ах, Ранка, кто бы подумал, что мы встретимся! Да еще нынче вечером. За мной гонятся… Да это не беда.
— За тобой гонятся? — воскликнул Драгота и подошел к Косану. — Так беги скорей. Ступай… Ступай. Ты нас погубишь!
— Сиди себе спокойно, поп, — ответил Косан, оттолкнув его рукой пренебрежительно. — И не кричи. А то, смотри, как погоня настигнет, и мне и тебе плохо будет.
— Ты погубишь нас, — не унимался Драгота. — Уходи, уходи отсюда…
Косан поглядел на него своим твердым взглядом и, помолчав, продолжал:
— Слушай! Поп ты или дьявол, я этого знать не хочу. Но убирайся с глаз моих! Пойди скажи Димчо-кехае, что Косан приведет к нему дочь. И Марге тоже. А хочешь, скажи и Хаджи Эмину, чтоб пришел за ней. Ступай!
И, взяв Драготу за шиворот, он стал толкать его к двери. Ранка закричала; Косан увидел совсем близко ее глаза, прямо перед ним взметнулись тяжелые косы. Он отпустил Драготу и вернулся на прежнее место.
— Богу служишь, а? — крикнул он. — Знаю я тебя! Знаю, что ты задумал, да не бывать этому, не бывать! Косан здесь…
При этих словах Ранка вздрогнула. Ей многое стало ясно; только тут она поняла, какая ей грозит опасность. Одна в этом лесу, между двух этих страшных людей! И все же она боялась больше Драготу, чем Косана. Она опять села к огню, и Косан опять сел рядом. Он уже вовсе не глядел на Драготу. Драгота для него как будто не существовал. И он развеселился, стал расспрашивать Ранку, подсевши к ней поближе и глядя ей в глаза. А Драгота стоял в стороне и глядел на них из-под страшных бровей. И рядом с ним стояла у стены его тень — большая, черная.
Сколько прошло времени, никто из них не знал. Вдруг Косан почувствовал, что кто-то подошел к нему сзади. Он обернулся: это был Драгота. Другой на месте Косана испугался бы его взгляда, но Косан засмеялся и опять небрежно оттолкнул его рукой. Раздался звериный рев, и Драгота бросился на Косана, вцепился обеими руками ему в горло. Но крепок был разбойник: изогнувшись, он схватил Драготу. И началась страшная, яростная, бешеная борьба; противники, вцепившись друг в друга, вставали и падали, сокрушая все вокруг, хрипя и рыча.
Ранка кинулась наружу. Перебежала двор; но лесной мрак испугал ее, и она вернулась. Стала ломать руки, заплакала. Заглянула в дверь: у монаха все лицо было залито кровью, но в руках его блеснул нож. Огонь был разметан, комната горела.
Обезумев от страха, Ранка подумала было опять о бегстве. В свете, заливавшем двор, она увидела висящее на галерее железное било. Она кинулась к нему, схватила железный молоток и принялась колотить. Быстрые, тревожные звуки побежали по темному лесу вместе с искрами и дымом. Монастырь уже горел. Ранка почувствовала, что рука ее слабеет, но продолжала бить в набат.
Послышался стук копыт по каменным плитам; она обернулась. В свете пожара, как среди бела дня, показался Хаджи Эмин на своем белом коне. Он спешился и — первое, что сделал, — снял свой плащ и бросил его на Ранку: никто не должен был видеть лицо его жены.
Двор наполнился всадниками. Тут был весь преследовавший Косана отряд. Удивленные пожаром, а еще более присутствием Ранки, которую они, хоть и укрытую плащом, сразу узнали, всадники теснились на узком дворе, и отсветы огня играли у них в зрачках, заливали их лица, их испуганных коней. Отвесно и прямо торчали длинные копья, ярко блестели кривые сабли. Глаза всех были устремлены на султана: что он скажет? А султан стоял возле Ранки, покрытой его желтым атласным плащом, и, наклонившись к ней, слушал, что она тихонько говорила ему. Потом он выпрямился и что-то приказал. Двое соскочили с коней и, пройдя сквозь пламя, потерявшись в дыму, вошли в келью, где находились Косан с Драготой. Они вытащили их обоих, полуобгоревших, окровавленных, мертвых, но по-прежнему вцепившихся друг в друга.
Трупы разняли и положили на каменные плиты двора. Мужественным, тяжелым шагом подошел к ним султан. Остановился сперва перед Драготой, но лицо его искривила гримаса отвращения; он пнул его ногой и отошел. Остановился перед трупом Косана. Озаренный светом пожара, без плаща на плечах, Хаджи Эмин казался еще тоньше и стройней; над зеленой чалмой его спереди торчало павлинье перо. По привычке захватив рукой свою рыжеватую бороду, он наклонился и стал смотреть на Косана, такого же огромного и страшного, каким он был при жизни. И долго стоял над ним в раздумье.
Прошло более двадцати лет. Место, где стояло «Било», поросло бурьяном и крапивой. Никто уже не думал о том, чтобы вырвать Ранку из рук Хаджи Эмина. Он никуда не пускал ее, никто не мог ее видеть. Умер ее отец — султан не сжалился, не пустил. Прошло еще несколько лет — скончалась и Марга. Словно столетний дуб обрушился и упал. Все говорили о покойной. Помнил ее и Хаджи Эмин; сердце его смягчилось, и он отпустил Ранку в последний раз повидаться с матерью. Но и на этот раз не оставил одну. Он послал с ней двух сыновей своих, рожденных ею, двух статных, крепких молодцев. Один ехал по одну сторону матери, другой по другую. Самая верная стража.
БОЖУРА
Сей фонтан Хаджи Вылко, сына Пенова, сооружен в лето 1783.
Цыганка Калуда продавала всякую безделицу — больше для того, чтобы не слыть попрошайкой: белую и красную глину, земляное мыло, сушеный кизил, веретена. Сбывать все это было нелегко, бабы торговались, норовили заплатить поменьше, а многие и вовсе не покупали. Но старая цыганка заметила, что дела шли лучше, когда с ней ходила ее дочь Божура.
Девочкой Божура в холодную погоду дрожала всем телом, как учила мать, и женщин брала жалость. В сущности, под этой жалостью скрывалось удивление, откуда у какой-то цыганки вдруг такой славный малыш. Но теперь Божура стала уже девушкой. Большие черные глаза прежней зябкой цыганской девчонки глядели дерзко, задорно, тело стало тонким, гибким, расцвело, как дикий шиповник… И только ради нее, ради ее смеха и ее красоты, покорявшей всех будто силой волшебства, женщины, всегда такие скупые, брали дешевый товар Калуды, щедро платили ей. Д