Много нового узнал Юрша, о чем раньше и не задумывался. Оказывается, нужно было решать, когда зерно везти на продажу, теперь или к весне? Из каких денег платить государеву подать? Что делать с недоимщиками? Таких две семьи да бобыль: брать у них нечего, в избах пусто, и работать некому. И еще ворох всяких неприятных вопросов. На каждый из них у старосты готовое мнение, вроде бы разумное. Однако прежде чем решать, Юрша хотел присмотреться. Поспав после обеда, сказал Акиму, что решил посетить жилища крестьян. Тот засомневался:
— Юр Василич, дворянское ли это дело — к смердам идти?
— Самое дворянское, — возразил Юрша. — Прежде чем пойти в бой, ты обязан знать, на что годится каждый вой и каков его конь. А тут, отец, не проще, чем в бою.— Что ж, пойду кликну Михея.
Староста воспринял затею барина как блажь и предложил:
— Пойдем ко мне, барин. Я тут рядом, за церковью.
— К тебе потом. Начнем с дальнего края.
Пока шли вдоль деревни, Михей сказал:
— Об одном деле забыл сказать. Юрьев день скоро, отходная седмица началась. У нас тут богатый мужик уходить собрался, отходные деньги сдал. А сейчас обратно взял. Говорит, барин ему понравился, раздумал на другой земле счастья искать.
Крайней оказалась крохотная нахохлившаяся избушка об одно окошко. Сени и сарай заменял плетневый закуток, заваленный навозом. Дверь в избу больше походила на лаз. Преодолев его, Юрша оказался в темноте — пузырь в окне обледенел. В избе стояла страшная вонь, аж перехватило дыхание... Протиснувшийся за ним староста объяснил:
— Тут бобыль живет. Сторожем мы его числим. Но ежели его не разбудить, и день и ночь спать будет. Эй, Кургуз, вставай! Барин к тебе пожаловал.
Привыкнув к потемкам, Юрша увидел, как с печи свалился к его ногам маленький лысенький человечек, на лице, вместо бороды и усов, лохматились беспорядочные клочья седых волос. Человечек завопил:
— Батюшка-барин! Гость-то какой! Прости бога ради! Только-только прикорнул!
Он начал тараторить, а из-под печки выскочила коза, принялась бегать по избе и жалобно блеять. Староста перекричал их:
— Не греши, Кургуз! Ты всегда спишь. Козе корма заготовил? — И пояснил Юрше: — Всей животины у него — одна коза, и ту прокормить не может.— Заготовил мало-мало. Копенка в лесу стоит. Вот теперь по снежку перевезу на санках.
— Лоси разбили твою копну. А дрова где? Я ж велел заготовить.
— Эх, Михей, не позорь меня перед барином! Лес рядом, на топку всегда набрать можно.
— Вот работничек! Недоимки за ним из год в год переходят. Кургуз, мое последнее слово при барине говорю: от Рождества и до Великого поста будешь к барскому двору дичь доставлять. Когда-то ты силки мастер был ставить. Будешь отлынивать, козу отберу!
Когда вышли из избы, Юрша вздохнул полной грудью:
— О боже мой, как он живет в такой грязи и вони?! И больно ты грозен с ним...
— Что ж, барин, делать, его лаской не проймешь. Прикажи на конюшне отодрать, тогда, может, за собой, поганец, убирать начнет. И коза у него некормлена небось. Прошлую зиму животина не сдохла потому, что сердобольные бабенки подкармливали ее.
Подошли к такой же покошенной хате. Но тут был двор с хлевом, в сенцах кудахтали куры.
— Маланья — вдовица, — пояснял староста. — Муж ушел на государев извоз и сгинул. Лет пять ни слуху ни духу. Баба работящая, четырех ребят тянет, скоро помощник подрастет. А пока недоимка числится, да отец Нефед обещал оплатить, ее сын Кирилка в церкви помогает.
В полутьме избы Юрша рассмотрел ткацкий станок под полатями, зыбка посреди избы, в ней малютка с тряпичной соской, а зыбку качает малолеток в короткой рубашке. Хозяйка, увидев барина, растерялась, стала на полпути к столу с рогачом, на котором парился чугунок. Потом сорвалась с места, чугунок на стол бросила, в пояс поклонилась, приговаривая:
— Милости прошу, гости дорогие! — Быстро вытерла подолом лавку. — Может, репки отведаете? Отменная нынче родилась. О Господи, что говорю!
Юрша поблагодарил и невольно заметил:
— Чисто у тебя.
— Сорить-то некому. Ребята во всем помогают мне. А телят- ягнят еще рано в избу заводить.
Староста спросил:
— А старшие-то где?
— В лес пошли за хворостом, с твоего дозволения.
Михей смутился:
— Барин, это я дозволил сушняк всем собирать. Не будет на то твоего запрета?
— Пусть собирают. Хозяйство какое у тебя, Маланья?
— Слава богу, жить можно. Жеребеночек подрастает, коровка с молочком, овечек десяток да куры. А с барского двора поросенок и овцы.
Староста добавил:
— Живность с твоего двора по мужикам раздал, сохраннее будет. А там как прикажешь.
— В таком деле тебе виднее. — Когда вышли из хаты, Юрша спросил: — Чем помочь ей можно?
— Молодец баба, тягло с мужиками наравне несет. А помочь — с одежонкой у них худо. Парень лаптей наплел, а онучей на всех не хватает. Видал, ребята ушли в лес, а у нее лапти на босу ногу.
Юрша вспомнил:
— Ты сказал, пять лет как мужик пропал. А сосунок чей?
— Грех тут, Юрий Васильевич. Мужиков-то у нас мало, послал я ее в извоз в Москву по прошлому году. Ну, дело бабье, бес попутал, вот и родила. Потому и недоимка.
— А вдруг мужик вернется?
— Ну и что? Поколотит для порядка. Опять же мальчонок. Чей бы бычок не прыгал, а теленочек наш.
Подошли к следующему жилью, землянке. Возле нее — плетневый двор. Мужик и мальчонка доплетали плетень. Увидев барина, сняли малахаи.
— А это, Юрий Васильевич, исправный мужик, лошадь и все прочее есть. Да Господь посетил — сгорел по весне. Мы ему помогли землянку сделать, а отпустить леса на сруб без барского решения не могли. Будет твое дозволение, за зиму лес сготовит.
Юрша поговорил с мужиком, заглянул в землянку. Там копошилось ребятишек пятеро, мал-мала меньше. Когда отошли, Юрша спросил старосту:
— Как смотришь, можно ему лес давать?
— Можно. С лихвой отработает.
— Так и порешим. Выделяй, пусть заготовляет.
Обход продолжался. По деревне уже разнеслась весть, что барин идет. Его встречали, охотно показывали свои достатки, угощали. Осведомленность старосты не переставала удивлять Юршу — тот знал все мелочи каждого двора; его уважали, и ни разу никто не пожалился на него.
Затем подошли к большому двору, изба пятистенная, уступала барскому тем, что крыльцо и сени поменьше, да топилась по-черному. У хозяина Сафрона, широкоплечего и широкобородого старика, было два женатых сына, третий ушел в государево тягло, да дочь на выданье. Все женщины во главе с хозяйкой работали в первой горнице: снохи пряли, дочь вязала, а хозяйка ткала. При входе барина они встали, чинно поклонились и вышли, дела мужиков их не касались. Михей принялся перечислять живность да движимость. Упомянул, что средний сын бортничает. На это дано ему разрешение.
Хозяин угостил гостей медовухой, приправленной травами.
Когда вышли из избы, Аким заметил:
— Вот это хозяин! Я смотрю, у него коров и овец втрое больше, чем барских.
— Без малого так, Аким Дорофеич. На трех таких хозяевах и сельцо держится.
Следующие два дня они объезжали угодья. С утра до позднего вечера осматривал Юрша слегка припорошенные снегом озимые поля, пахотные и паровые участки, луга. Ездили по лесным дорогам. Везде он видел частую сетку звериных следов, зайцы постоянно выскакивали на дорогу, пугая лошадей. Юрша спросил, много ли в деревне охотников.
— Едва ль не каждый. Но у нас строго. Сафрон со своими сыновьями караул несут, брата родного не помилуют. А чтоб не баловали, разрешение даем за малую плату. Вот кончится Рождественский пост, пойдут просить. Тут уж как ты дозволишь. Сам будешь или мне доверишь?
— Пусть останется как было.
— Спаси Бог тебя. Старый барин сам разрешения давал. А вот и сторожка Сафрона. Тут он ночует иной раз, тут и засека у него. Зайдем, огонек разведем, перекусим, я захватил кое-что.
Юрше нравились эти поездки, они доставляли больше удовольствия, чем посещение дворов, особенно таких, как у бобыля. Однако скоро осмотр закончился. После ужина Юрша, утопая в обширной постели, подозвал Акима:
— Поезжай завтра домой, отец. А я седмицу отдохну, потом второе именье объездим. Передай поклон Агафье Сергеевне. Подарки захвати, всех одари, с приношением к стрелецкому голове сходи. Скажи, я просил до весны отпустить тебя. Возьми Захария с собой, насчет его тоже поговори, он нам тут очень нужен.
— Обязательно поговорю, — усмехнулся Аким. — Тут женихов мало, он уже девку облюбовал, глядишь, и женится.
— Видишь, а я не знал. Потом сходи в подворье митрополита, возьми книгу мою. На обратном пути из Москвы привези какую ни есть мягкую рухлядишку...
Обо всем наставление получил, а о Тонинском ни слова. Аким решился напомнить:
— А в Тонинское что отвезти?
На какое-то мгновение Юрша поморщился, как от боли:
— Незачем ехать туда, Акимушка.
— Как незачем? Ты что?..
— Отговаривал ты меня, отец. Поначалу сердился я, а теперь вижу, ты прав. Не пара я ей.
— Батюшка, Юр Василич! А как же боярышня? Ведь я не слепой: ты ей сильно по сердцу пришелся.
— Время излечит, Акимушка. И мне нелегко. Да как я боярышню сюда привезу с бабками, с няньками? Тут повернуться негде.
— Эк, о чем пригорюнился! У тебя и другое поместье есть. Дом там разваливается, это верно. Зато людишек много, да и мы не без денег. За лето хоромы отгрохаем!
— Прокофий не отдаст дочь за безродного. — Государь обещал сватом пойти.
— Отдалился я от государя.
— Поправишься и сызнова приблизишься.
— Не будет того, чует мое сердце. Вроде как в опале я.
— За что опала? Опальным поместья и деньги не дают, а тебе смотри сколько отвалили.
— Чего ты меня терзаешь, Аким? Ты же знаешь, что жениться мне нельзя. Вдруг государю донесут. Сейчас о моей матери знают, кроме нас с тобой, еще двое, а то и трое, да по скитам, по монастырям... А узнает что Иоанн Васильич, он не только меня, но и жену мою не помилует. Вдруг дети пойдут, их, малолеток, тоже не пожалеет. Видно, судьба у меня такая, нужно в сторонку отойти, в монастырь податься. Федор — достойный муж для Таисии. Дай Бог им счастья.