Дверь в нашу крохотную квартиру открылась с тихим скрипом. Я убрал с печки шкворчащую сковороду, обернулся.
На пороге стояла мама: усталая, замученная.
— О, ты приготовил ужин, — слабо улыбнулась она.
— Да. Давай поедим, а потом я расскажу тебе кое-что важное.
Она садится за стол напротив меня, подперев подбородок рукой. Пока я раскладываю еду по тарелкам, спрашивает:
— Надеюсь, у тебя все хорошо?
— Да. Эти новости не касаются меня. Скажем так: та табличка дала мне кое-какую информацию, которую мы можем использовать. Как ты относишься к готовке?
— Ты хочешь, чтобы я занялась готовкой, — угадала мать. — У тебя есть какие-то особые рецепты? Или способы приготовления пищи? Или ты предложишь открыть столовую?
Прозорливость матери меня удивляет.
— Рецепты. У меня есть варианты блюд, умея готовить которые, ты сможешь устроиться на любую кухню или даже сама продавать кушаньяна улице с лотка. Люди будут стоять в очереди за твоими блюдами!
Её брови слегка поднимаются. Она пожимает плечами и спокойно говорит:
— Это не сработает.
Ничего, я ожидал скептицизма. Не так просто кого-то убедить, что твой стартап ждет успех.
— Сработает! — горячо возражаю я. — Мама, я знаю это! Давай хотя бы попробуем? Я думаю, что быть кухаркой гораздо лучше, проще и выгоднее, чем стирать бельё.
Она грустно улыбается и повторяет:
— Китт. У нас ничего не получится. Ни ты, ни я не сможем устроиться поварами или торговать едой с лотка.
— Почему? — мой голос звучит громче, чем я хотел. Перевожу дух и спрашиваю спокойно. — Почему ты так уверена? Давай хотя бы попробуем!
— Потому что я пробовала стать поваром. Ты думаешь, я не пыталась найти другую работу? Именно я научила тебя и Самира писать и считать. Я училась вести дела твоего дедушки и могу сказать, что считать я умею отлично. Вот только после ссоры с Пирием я пробовала устроиться в торговые лавки продавщицей, пробовала работать в купеческих палатах. Но меня либо не брали туда вовсе, либо увольняли после суток работы — подозреваю, именно столько требовалось, чтобы слухи о моем месте работы долетели до твоего деда.
Смотрю на неё в недоумении. Мать продолжает.
— Когда он выселил меня из Золотого квартала в трущобы, он сделал всё возможное, чтобы я не нашла достойной работы. Он злопамятен и жесток, Китт. Если бы ты попытался найти хорошую работу в городе — счётчиком денег или писарем — тебя ждало бы то же самое разочарование. Кузнецом тебе позволено быть. Тебе позволено собирать травы и работать руками. Но если ты попытаешься зарабатывать умом, или устроишься на работу, которую он не одобрит, тебя уволят. Будешь торговать — твою лавку сожгут.
— Погоди. А Самир? Он же как раз занимается чем-то таким! Если я не ошибаюсь, он работает с деньгами?
Мама вздыхает.
— Верно. У него хороший дом, хорошие прибыли, потому что он согласился работать на твоего дедушку. Самир не общается со мной. В том числе по этой причине я не навещаю его. Если я появлюсь на территории поместья Самира, кто-нибудь из его слуг обязательно донесёт об этом твоему деду.
Её голос дрожит на последних словах. Мать откашливается, но когда она продолжает, ее голос все так же дрожит:
— У Самира получилось выстроить свою судьбу, и я рада этому. И Китт… Если ты вдруг захочешь жить богато…
— Ни слова! — обрываю я её резко, вскакивая со стула. — Нет! Не говори этого, даже не предлагай! Мы будем жить хорошо, понятно? Вместе. Я заработал столько, что тебе УЖЕ не нужно ходить на работу! Ты можешь месяцами не работать, только и делать, что покупать продукты и ходить по городу.
— Но я буду работать, — твердо говорит мать. — Что же мне делать, как не работать? Если я буду днями сидеть дома, я зачахну.
— Можешь переписывать книги.
— Но я не хочу.
— Можешь заниматься… — я хотел сказать «творчеством», но не нашел в памяти аналога этого слова. Если он и есть, то Китт его не знал, — … заниматься ремеслом: строгать фигурки из дерева, рисовать на бумаге. Мам, я хочу помочь, хочу облегчить тебе жизнь, хочу сделать ее лучше.
— Тогда прислушайся и к моим желаниям. Я хочу, чтобы твоя жизнь сложилась, это раз. И я не хочу сидеть дома и рисовать рисунки, пока ты будешь ходить на гору, рискуя жизнью, это два. Если ты будешь работать, то и я буду. Руки-ноги у меня есть, слава Ками.
— Может, тогда ты попробуешь устроиться на работу полегче? Или хотя бы чаще брать выходные.
— Я подумаю, — кивнула мама. — А теперь давай поедим. Заговорились мы с тобой, все остыло.
Глава 4
Сегодня утром ко мне постучался посыльный. Десятилетний мальчишка мялся на пороге, нервничал:
— Вы Китт?
— Верно.
Мальчишка шумно выдохнул, будто моя простая фраза сняла с него груз ответственности. Затем он быстро выпалил:
— Господин травник попросил вас явиться к нему!
Я заметил, как он после этих слов снова замялся, будто сомневался, правильно ли передал сообщение. Его пальцы теребили край куртки. Похоже, первый рабочий день?
— Что-нибудь ещё? — уточнил я, но мальчишка только покачал головой и пробормотал:
— Нет…
— Хорошо. Я скоро буду.
Мальчишка снова шумно выдохнул и, не теряя времени, развернулся и побежал прочь. Я проводил его взглядом и поспешил собраться. Если я понадобился травнику так срочно, возможно, появились какие-то подвижки по делу целителя.
По улочкам я пробежался и спустя семь минут дернул дверь лавки.
Заперто.
Зато со двора доносятся тихие голоса.
Я осторожно обошел здание, прошагал вдоль деревянной ограды и шагнул на задний двор лавки травника. Поставил шест к забору.
Во дворах, вдали от оживленных центральных улиц, царили запустение и тишина. Двор травника же зарос куда сильнее, чем окружающие: трава пробивалась сквозь влажную землю и местами под собственным весом ложилась на землю ковром. Однако у старого деревянного стола, потемневшего от дождей и времени, трава вырвана. Рой начал приводить в порядок двор?
Из троих людей, сидящих за этим столом, мне знаком только Рой. Травник сидит напротив двух незнакомых мне мужчин. Спина выпрямлена, руки лежат на столе. Лицо серьезное — точно готовится к серьезному разговору.
Первый незнакомец выглядел показательно богатым. Длинный камзол из темно-синего бархата расшит золотом в виде спиралей и символов, которые я не мог разобрать. На пальце блестит массивный золотой перстень, продав который, можно пару дней кормить всех обитателей окраин. Седые волосы аккуратно зачесаны назад, лицо выражает высокомерие и скуку. Этот человек посмотрел на меня так, будто я был лишь пылинкой, случайно оказавшейся у него под ногами. По взгляду я его и вспомнил — именно он когда-то приказал своему охраннику забить плетью девочку, которая, играя с Киттом в догонялки, случайно его толкнула.
Стоило вспомнить ту ситуацию, невероятную жестокость и искренний интерес богача-психопата, и сцена налилась красками, будто произошла только что.
Третий был совсем другим. Неприметный мужчина среднего возраста, одетый в серую форму, с плащом цвета грязи, с простым лицом, которое забудешь через минуту после встречи. Он сидел на краю лавки, как можно дальше от богача. Его поза была расслабленной, лицо — благожелательным, но почему-то он казался самым опасным из троих.
Впрочем, богач тоже ощущался неслабым. Присутствие практиков (причем не меньше ранга пробуждения) давило на меня, словно невидимая тяжесть взгромоздилась на плечи. Я чувствовал себя маленьким и уязвимым перед ними. Даже Кира или Барт, которые явно прошли через стадию закалки, никогда не производили такого впечатления. Эти двое значительно превосходили их рангом. Может, второй-третий уровень ранга пробуждения.
Я сделал глубокий вдох, чтобы успокоить себя, и поклонился низко, стараясь показать уважение. Сесть мне не предложили.
— Я так понимаю, вы — те самые люди, которым не нравится нынешний целитель? — спросил я ровным голосом.
Неприметный мужчина усмехнулся и заговорил первым. Его голос был блеклым, шуршащим.
— Да, он многим не нравится. — Мужчина сделал паузу в половину вдоха, окинул меня оценивающим взглядом. — Это не секрет. Наш целитель из Дома Магов. Его в наш город и в ваш квартал сослали за какую-то провинность — вот он и сидит тут по принуждению, а не по призванию. А потому решил, что может наглеть: цены задирает до небес, решает сам, кого лечить, а кого нет: даже некоторым влиятельным людям отказывает. Его поведение многих раздражает.
Богатей фыркнул и указал на меня пальцем с массивным кольцом.
— Это и есть тот самый парнишка, который раз за разом выживает в горах? — спросил он с легким оттенком насмешки. — Он не выглядит выносливым.
— Да, — кивнул Рой спокойно. — Его зовут Китт, а…
— Пожалуйста, без имен, — перебил неприметный резко. Его голос прозвучал, как скрип двери морга.
Травник кивнул и тут же продолжил:
— Именно Китт ходил для целителя на гору за «Ледяным сердцем». Расскажешь им, как было дело?
Все трое уставились на меня в ожидании ответа. Их взгляды были тяжелыми и требовательными.
Вдохнув глубже обычного, я расправил плечи и подробно рассказал обо всех походах в горы. Когда закончил, все трое выглядели задумчивыми. Рой откинулся на стуле, осмотрел собеседников:
— Вы выяснили, откуда берутся тела? Одно дело, если целитель их покупает или посылает команды выкапывать трупы с кладбищ. Другое — если он убивает людей.
По моей спине пробежал холодок. Почему-то у меня не было сомнений в том, что целитель не заморачивается с выкупом тел.
Богато одетый мужчина слегка приподнял бровь, как будто его удивило само предположение, но затем усмехнулся. Он поднял руку с массивным кольцом и заговорил низким, бархатистым голосом:
— «Ледяное сердце» лучше всего всходит, если поместить семечко в грудь живого человека, и только затем его убить.
Он произнес это так спокойно, будто обсуждал рецепт пирога. Мне стало не по себе от его равнодушия, но предыдущая моя встреча с этим… господином показала, что чужие жизни он не ценит.