Я думаю, что объектно-ориентированная онтология действительно полезна эпохе, в которой мы со временем узнали об экологии намного больше. Полезна, в частности, потому, что она не представляет мышление, и особенно человеческое мышление, особым режимом доступа, который бы действительно постигал, что представляет собой та или иная вещь. ООО пытается избавиться от антропоцентризма, утверждающего, что люди стоят в центре смысла и власти (как и всего остального). Такой подход может пригодиться в эпоху, когда нам нужно по крайней мере признать значение других форм жизни.
Возможно, наше безразличие — тот факт, что нас не слишком (или не всегда) волнуют всякие экологические штуки (или мы просто не хотим из-за них волноваться), — что-то вроде уникальной формы жизни, существующей в нашей головах и не платящей арендной платы. Не исключено, что мы сможем получить намного больше информации об экологии и экологической политике, искусстве, философии и культуре, если будем изучать эту туманную область, содержащую в себе тефлоновый шар онемения, но не пытаясь его вскрыть. Возможно, у нас уже есть всё, что нужно, чтобы справиться с экологической эпохой. Не исключено, что реальная проблема всегда была в том, что мы постоянно говорим себе, будто нам нужен совершенно новый способ смотреть на вещи, ведь экологическая эпоха — что-то вроде апокалипсиса, с наступлением которого знакомый нам мир выворачивается наизнанку. Но действительно ли экологична эта надежда на новый способ смотреть на вещи — или перед нами просто еще один ретвит монотеизма агрокультурной эпохи, которая, собственно, и довела нас до той стадии, на которой мы сегодня находимся? И если агрокультура отчасти ответственна за глобальное потепление и массовое вымирание (а это так), может быть, лучше не использовать монотеистические координаты или монотеистическую терминологию? Быть может, лучше покончить с проповедями, шеймингом и виной, которые на протяжении всей агрокультурной эпохи были неотъемлемой частью теистического подхода к жизни?
Всё это просто вопросы. Пожалуйста, не надо из-за них чересчур напрягаться. Когда вы будете читать данную книгу, обращайте внимание на малейшее чувство вины, которое может у вас возникнуть. В конце концов, вина всегда существует на уровне индивидов. Однако индивиды ни в коем смысле не виновны в глобальном потеплении. Это и в самом деле так: вы можете легко найти для себя оправдание, поскольку то обстоятельство, что вы ежедневно заводите двигатель внутреннего сгорания в своем автомобиле, в плане статистики для глобального потепления не имеет никакого значения. Парадокс в том, что, если мы расширим масштаб подобных действий и включим в рассмотрение каждый двигатель автомобиля, когда-либо заведенный с самого момента изобретения двигателя внутреннего сгорания как такового, причиной глобального потепления окажутся именно люди. Конечно, большие корпорации способны оказывать такое воздействие. Однако воздействие их сотрудников является, если говорить в тех же терминах, статистически ничтожным. Через тысячи лет ничто из того, что каким-то образом связано с вами, не будет иметь никакого значения. Но то, что вы сделали, будет иметь огромные последствия[5]. Таков парадокс экологической эпохи. И именно поэтому действие, нацеленное на глобальное потепление, должно быть массовым и коллективным.
Но что это такое — глобальное потепление? Правильный ответ: массовое вымирание. Оно станет темой нашей следующей главы.
Глава 1. И могло бы так статься, что вы живете в эпоху массового вымирания
Что там сейчас, собственно говоря, с экологией? Ответим сначала на этот вопрос. Когда я говорил разным людям, как будет называться данная глава, мне часто пеняли за слабость. И это верно: глава и правда какая-то мутная. Некоторые хотели, чтобы я сказал прямо: «Вы ЖИВЕТЕ в эпоху массового вымирания», — словно выражение «могло бы статься» означает, что на самом деле вы не живете в ней.
Реакция сама по себе интересна — такое понимание возможности в смысле отрицания. Оно имеет отношение к логическому «Закону» Исключенного Третьего. Он влияет на самые разные области жизни. Обычно при подсчете голосов правила требуют считать воздержавшихся в качестве тех, кто сказал «нет». Вы не можете проинтерпретировать отказ от подачи голоса как «может, да, а может, и нет». Мы живем в изъявительную эпоху, эпоху активного залога, когда текстовый процессор готов наказать вас зеленой волнистой линией за использование пассивного залога; небеса запретили нам использовать сослагательное наклонение, как в выражении «могло бы».
Неспособность находиться посередине — серьезная проблема для экологического мышления.
Также серьезной проблемой для экологического мышления является неспособность находиться в сослагательном наклонении. Неспособность быть в режиме «может». Всё должно быть либо белым, либо черным. Эта неспособность изымает из нашего опыта экологии нечто жизненно важное, от чего мы на самом деле не можем избавиться, а именно саму нерешительность, ощущение нереальности, искаженной или измененной реальности, ощущение жути, то есть какой-то мистики.
Ощущение не-вполне-реальности — это и есть ощущение, испытываемое при катастрофе. Если вы когда-нибудь попадали в аварию или хотя бы в ту минимальную катастрофу, которой является синдром смены часовых поясов, вам, наверное, понятно, что я имею в виду.
В самом деле, вымарывание «может» приводит также и к вымарыванию самого опыта. Если «вы ЖИВЕТЕ», значит, с вами что-то не так, раз вы не ощущаете, не чувствуете того, что было объявлено об экологии официально. Ведь всё должно быть совершенно прозрачным и очевидным. Мы должны передавать эту очевидность очевидным способом вроде подзатыльника. Фраза «И могло бы так статься, что вы…» включает в себя опыт. В определенном смысле она намного сильнее, чем просто утверждение. Ведь нельзя избавиться от самого себя. Вы можете соглашаться или не соглашаться с самыми разными вещами — и всё равно вы здесь, соглашаетесь или не соглашаетесь. Говоря словами великого феноменолога Бакару Банзая, «куда бы ты ни шел, там ты и есть»[6].
В истине есть что-то грубоватое и напористое, так же как и в философии. Философия — любовь к мудрости, а не мудрость как таковая. Но один из стилей философии состоит как раз в удалении части «филос». Слишком много философов, которых можно было бы упомянуть по этому поводу, и мне стыдно называть их по именам, но сам типаж вам знаком: это люди, которые знают, что они правы и что вы несете чушь, если не согласны с ними. Нет нужды говорить, что такой стиль мне совершенно чужд. Любовь означает, что вы не можете постичь возлюбленного, — и именно это вы ощущаете, именно это понимаете, когда кого-то или что-то любите. «Я не совсем понимаю, в чем тут дело… Мне просто нравится эта картина, и всё…»
В этой книге мы будем часто рассматривать опыт искусства, предлагающий нам образец такого сосуществования, какого экологическая этика и политика желают достичь между людьми и нелюдьми́. Но почему искусство вообще может стать таким образцом?
К концу XVIII века великий философ Иммануил Кант провел различие между вещами и веще-данными, о котором мы уже говорили. Одна из причин, по которой можно сказать, что между ними есть резкое различие, состоит, как доказывал Кант, в красоте, которую он исследовал как определенную форму опыта, то есть как некий момент, когда мы восклицаем: «Ничего себе, как красиво!» (я буду называть это опытом красоты). Дело в том, что красота дает нам фантастический, невозможный доступ к недоступным, ушедшим в себя, не до конца определенным качествам вещей, к их таинственной реальности.
Кант описал красоту как чувство непостижимости — именно по этой причине опыт красоты выходит за пределы понятия. Вы не поедаете картину с изображением яблока; вы не считаете ее хорошей в нравственном смысле; зато картина говорит вам нечто странное о яблоках как таковых. Красота не должна согласовываться с заранее заготовленными понятиями о «милом». Это чувство красоты — оно странное. Оно подобно ощущению, что у тебя есть мысль, когда на самом деле ее нет. В маркетинге пищевой индустрии есть одна категория, возникшая в два последних десятилетия, — ощущение рта (mouthfeel). Довольно мерзкое слово, обозначающее текстуру еды, то, как она взаимодействует с зубами, нёбом и языком. В определенном смысле кантовская красота — это ощущение мысли (thinkfeel). Это ощущение наличия идеи, а поскольку мы сторонники дуализма души и тела — как и Кант, — мы не можем не думать, что тут есть элемент психоза: идеи не должны звучать, так ведь? Но мы постоянно говорим о звуке той или иной идеи: это хорошо звучит. Возможно ли, что в бытовой фразе есть доля истины?
Немецкий философ Мартин Хайдеггер — фигура, ставшая спорной из-за того, что на определенном этапе своей карьеры он был членом нацистской партии. Эта темная туча — и правда позор, потому что многим она мешает отнестись к нему серьезно. Ведь Хайдеггер, нравится нам или нет, написал учебник о том, как следует мыслить в конце XX и в начале XXI века. Надеюсь, что смогу постепенно это доказать, а кроме того, я надеюсь показать, что нацизм Хайдеггера — это большая ошибка, что достаточно очевидно, но главное, что это ошибка и с точки зрения его собственной мысли.
Хайдеггер утверждает, что нет таких вещей, как истина и неистинность, которые были бы строго различены, подобно белому и черному. Вы всегда пребываете в истине. Вы всегда пребываете в каком-то более-менее низком разрешении, в jpeg-версии истины с низким dpi, то есть в какой-то общепринятой, публичной более-менее истине (этот удобный термин Стивена Колберта мы впервые использовали во введении). Я знаю, что аналогия с jpeg работает не вполне надежно. В самом деле, ни одна аналогия не может быть абсолютно надежной. Аналогия истины как чего-то более или менее пикселизированного и сама более или менее пикселизирована.