Тут и случилось нечто, которое нельзя назвать иначе как чудом. У самого Брянского вокзала я встретил своего приятеля. Я полагал, что он умер.
Но он не только не умер, он жил в Москве, и у него была отдельная комната. О, мой лучший друг! Через час я был у него в комнате.
Он сказал:
- Ночуй. Но только тебя не пропишут.
Ночью я ночевал, а днем я ходил в домовое управление и просил, чтобы меня прописали на совместное жительство.
Председатель домового управления, толстый, окрашенный в самоварную краску человек в барашковой шапке и с барашковым же воротником, сидел, растопырив локти, и медными глазами смотрел на дыры моего полушубка. Члены домового управления в барашковых шапках окружали своего предводителя.
- Пожалуйста, пропишите меня, - говорил я, - ведь хозяин комнаты ничего не имеет против того, чтобы я жил в его комнате. Я очень тихий. Никому не буду мешать. Пьянствовать и стучать не буду...
- Нет, - отвечал председатель, - не пропишу. Вам не полагается жить в этом доме.
- Но где мне жить, - спрашивал я, - где? Нельзя мне жить на бульваре.
- Это не касается, - отвечал председатель.
- Вылетайте как пробка! - кричали железными голосами сообщники председателя.
- Я не пробка... я не пробка, - бормотал я в отчаянии, - куда же я вылечу. Я - человек. Отчаяние съело меня.
Так продолжалось пять дней, а на шестой явился какой-то хромой человек с банкой от керосина в руках и заявил, что, если я не уйду завтра сам, меня уведет милиция.
Тогда я впал в остервенение.
x x x
Ночью я зажег толстую венчальную свечу с золотой спиралью. Электричество было сломано уже неделю, и мой друг освещался свечами, при свете которых его тетка вручила свое сердце и руку его дяде. Свеча плакала восковыми слезами. Я разложил большой чистый лист бумаги и начал писать на нем нечто, начинавшееся словами: "Председателю Совнаркома Владимиру Ильичу Ленину". Все, все я написал на этом листе - и как я поступил на службу, и как ходил в жилотдел, и как видел звезды при двухстах семидесяти градусах над храмом Христа, и как мне кричали:
- Вылетайте как пробка.
Ночью, черной и угольной, в холоде (отопление тоже сломалось) я заснул на дырявом диване и увидал во сне Ленина. Он сидел в кресле за письменным столом в круге света от лампы и смотрел на меня Я же сидел на стуле напротив него в своем полушубке и рассказывал про звезды на бульваре, про венчальную свечу и председателя.
- Я не пробка, нет, не пробка, Владимир Ильич.
Слезы обильно струились из моих глаз.
- Так... так... так... - отвечал Ленин. Потом он звонил.
- Дать ему ордер на совместное жительство с его приятелем. Пусть сидит веки вечные в комнате и пишет там стихи про звезды и тому подобную чепуху. И позвать ко мне этого каналью в барашковой шапке. Я ему покажу совместное жительство.
Приводили председателя. Толстый председатель плакал и бормотал:
- Я больше не буду...
x x x
Все хохотали утром на службе, увидев лист, писанный ночью при восковых свечах.
- Вы не дойдете до него, голубчик, - сочувственно сказал мне заведующий.
- Ну, так я дойду до Надежды Константиновны, - отвечал я в отчаянии, мне теперь все равно. На Пречистенский бульвар я не пойду.
И я дошел до нее.
В три часа дня я вошел в кабинет. На письменном столе стоял телефонный аппарат. Надежда Константиновна в вытертой какой-то меховой кацавейке вышла из-за стола и посмотрела на мой полушубок
- Вы что хотите? - спросила она, разглядев в моих руках знаменитый лист.
- Я ничего не хочу на свете, кроме одного - совместного жительства. Меня хотят выгнать. У меня нет никаких надежд ни на кого, кроме Председателя Совета Народных Комиссаров. Убедительно вас прошу передать ему это заявление.
И я вручил ей мой лист.
Она прочитала его.
- Нет, - сказала она, - такую штуку подавать Председателю Совета Народных Комиссаров?
- Что же мне делать? - спросил я и уронил шапку. Надежда Константиновна взяла мой лист и написала сбоку красными чернилами:
"Прошу дать ордер на совместное жительство".
И подписала:
"Ульянова".
Точка.
Самое главное то, что я забыл ее поблагодарить.
Забыл.
Криво надел шапку и вышел.
Забыл.
x x x
В четыре часа дня я вошел в прокуренное домовое управление. Все были в сборе.
- Как? - вскричали все. - Вы еще тут?
- Вылета...
- Как пробка? - зловеще спросил я. - Как пробка? Да?
Я вынул лист, выложил его на стол и указал пальцем на заветные слова.
Барашковые шапки склонились над листом, и мгновенно их разбил паралич. По часам, что тикали на стене, могу сказать, сколько времени он продолжался.
Т р и м и н у т ы.
Затем председатель ожил и завел на меня угасающие глаза:
- Улья?.. - спросил он суконным голосом. Опять в молчании тикали часы.
- Иван Иваныч, - расслабленно молвил барашковый председатель, - выпиши им, друг, ордерок на совместное жительство.
Друг Иван Иваныч взял книгу и, скребя пером, стал выписывать ордерок в гробовом молчании.
x x x
Я живу. Все в той же комнате с закопченным потолком. У меня есть книги, и от лампы на столе лежит круг. 22 января он налился красным светом, и тотчас вышло в свете передо мной лицо из сонного видения - лицо с бородкой клинышком и крутые бугры лба, а за ним - в тоске и отчаянье седоватые волосы, вытертый мех на кацавейке и слово красными чернилами
Ульянова.
Самое главное, забыл я тогда поблагодарить.
Вот оно неудобно как...
Благодарю вас, Надежда Константиновна.
* Михаил Булгаков. Как на теткины деньги местком подарок купил
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
На станции Завитая Уссурийской дороги имеется бедная вдова - гражданка Силаева. Дело вдовье трудное, как известно. Вдове тоже нужно кушать и пить. Мыкалась вдова, мыкалась и обратилась в местком:
- Дайте мне службу, товарищи.
Местком внял просьбам вдовы и устроил ее на место тут же, в месткоме.
Должность легкая и прекрасная. Вдову призвали и сказали:
- Тетка! Будешь пять печей топить, пять коридоров мыть, а равно и пять полов. Мусор будешь убирать ежедневно. А чтобы тебе не было скучно, еще будешь носить воду.
- А сколько жалованья? - спросила вдова, шмыгая носом.
Месткомщик, по фамилии Моложай, сделал арифметический подсчет:
- Пять коридоров помножить на пять печей, прибавить пять бочек мусора и разделить на пять кадушек воды, равняется 5 рублей! - И объявил тетке Силаевой результат:
- Будешь получать пять рублей в месяц.
- Благодетели вы наши! - завыла тетка и ухватилась за половую тряпку.
Тетка не расставалась с тряпкой 10 месяцев. Тетка носила, тетка таскала, тетка мыла, тетка прибирала.
На одиннадцатый месяц ей заявили:
- Тетка, мы тебя на новую квартиру переводим, а в твою прежнюю комнату пробиваем дыру.
- Благодетели вы наши! - завыла она.
Дыру пробили, тетку перевели и тетке заявили:
- Нужно будет белить стены. Изволь начинать.
Тетка понеслась за известкой, побелила. Приходит получать за побелку.
- Пять рублей тебе следует, - объявил ей Моложай.
- Благодетели вы наши, - завыла тетка.
- Только, тетя, - добавил Моложай, - на эти твои пять рублей мы купили портрет и подарили его железнодорожной комячейке.
- Благоде... - начала было тетка, но осеклась и добавила: - К-как же это портрет? Я, может, портрета-то и не хотела!
- Как не хотела? - сурово спросил Моложай, - ты, тетка, думай, что говоришь. Как это портрета ты не хотела?
Тетка оробела.
- Ну, ладно, - говорит, - портрет так портрет. Только раз вы уж, красавцы, подарили на мой счет, так напишите на портрете: "Дар тетки Силаевой".
Моложай обиделся.
- Ты нездорова. На портрете писать про такого ничтожного человека, как ты, мы не будем.
Тут тетка уперлась.
- Не имеете права, мои деньги.
- Ты, тетка, глупа, - сказал Моложай.
- Да ты не ругайся, - ответила тетка, - деньги мои.
- Отлезь от меня, - сказал Моложай.
- Мои деньги, - несколько истерически заметила тетка.
Тут Моложай рассердился окончательно.
Но что дальше произошло - неизвестно, потому что в корреспонденции рабкора сказано глухо:
"Товарищ Моложай наговорил ей кучу дерзостей".
Дальше мрак окутывает историю.
Но есть приписка в корреспонденции рабкора: "Добрые люди учка и дорпрофсожа, распорядитесь, чтобы местком уплатил жалованье Силаевой с 1 января по 1 октября 1924 года, когда она в месткоме мыла полы и таскала воду, по настоящей, правильной расценке.
Во-вторых, нужно тетке уплатить пять рублей и разъяснить месткомщику Моложаю, что на чужие рабочие деньги дарить портреты нельзя. Это называется эксплоатация".
* Михаил Булгаков. Обмен веществ
Записная книжка
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
15 числа.
В Одессе на каустической соде сделал 1000 червей. Сего числа прибыл в Москву. Поселяюсь. Хватит? Хи-хи! Я думаю...
16 числа.
У которого человека деньги есть, тот может легко иметь квартиру в Москве. Уже нашел. Правление сдает за 28 червей в месяц ослепительную комнату с гобеленом, телефоном и клозетом. Остальное в доме - рвань коричневая живет.
18 числа.
Контракт на год подписал. Переехал. Гобелен зеленый. Сегодня по двору шел, какие-то бабы смотрели, пальцами показывали на меня. Пущай покланяются. Председатель говорит: "Вы у нас единственный богатый человек". Хи-хи. Приятно. Что говорить, деньги - сила. Черви козыри!
19 числа.
Мебель купил - 80 червей.
Крова - 20.
Пружи матра - 15.
Расходов, черт ее возьми, комната эта требует.
20 числа.
Позвольте... Явился с окладистой бородой. Лицо неприятное. Сколько, спрашивает, за комнату платите? Вам какое дело? Оказывается, фининспектор!..