А если придумаю еще что-нибудь хуже этого, то и хуже сделаю; раз мне все равно пропадать, то пускай уж не даром.
1.
У разорившейся семь лет назад швейной фабрики, как выяснил Граев, некогда имелись две базы отдыха.
На одной из них, расположенной в живописном месте Карельского перешейка, на берегу Щучьего озера, в советские времена отдыхали с семьями в основном «белые воротнички» – начальники цехов и их заместители, сотрудницы бухгалтерии и прочих отделов, расположенных неподалеку от начальственных кабинетов…
Вторая база располагалась в местах не столь живописных: лес отнюдь не мачтовый сосновый, – смешанный, местами заболоченный; до ближайшего водоема, интересного в видах рыбалки или купания, несколько километров… Да и прочих ландшафтных красот не густо.
И, понятное дело, здесь отдыхали и поправляли здоровье рядовые пролетарии. Вернее, учитывая профиль производства, – пролетарки, большей частью незамужние лимитчицы. Что автоматически делало базу отдыха центром притяжения юношей и молодых мужчин всего Тосненского района, особенно в дни, когда устраивались вечерние танцы. Случались на тех танцах самые разные эксцессы, заставлявшие сотрудников окрестных отделов милиции недовольно хмуриться при одном лишь упоминании швейной фабрики и ее работниц…
Семь лет назад милиционеры повеселели, а местная молодежь, напротив, загрустила, – фабрика разорилась, имущество ее пошло с молотка, и танцульки навеки прикрылись.
Ничего толкового о новых владельцах базы отдыха аборигены здешних мест Граеву не рассказали: вроде как военные, а может, и нет… Приезжают порой машины зеленые, вертолет иногда прилетит, а чужих, значит, к себе не пускают, да и сами наружу носа не кажут… «Режимный объект, во-о-о-о как!» – со значением сказал Граеву один местный дедок, наставительно устремив к небесам палец с желтым от никотина ногтем.
Граева скудость информации не смутила… Режимный так режимный. Главное, что в былые времена база именовалась «Салютом» – до сих пор на повороте с шоссе высится бетонная стела с едва просматривающимися буквами. А ближние окрестности вполне соответствуют тем, что описал Осовцев в своем посмертном меморандуме.
Естественно, по подъездной дорожке напрямик к «Салюту» Граев не покатил, и пешком не пошел. В лучшем случае упрется в шлагбаум или ворота с надписью, извещающей, что въезд и вход посторонним запрещен. А в худшем… Хоть Граев и предполагал, что охота за ним сейчас ведется силами лишь стражей порядка, но коли уж дичь сама выйдет на охотников – грех им не воспользоваться оказией.
Он двинулся лесом, обходя базу по широкой дуге. Погода стояла теплая, но чувствовалось, что осень не за горами: под ногами уже хватало опавших желтых листьев, и среди зеленых по-летнему березок время от времени попадались осины, успевшие облачиться в багрово-желтые наряды, – ни дать, ни взять нетерпеливые модницы, спешащие обновить сделанные к сезону покупки…
Мох мягко и бесшумно пружинил под ногами, Граев шел неторопливо, внимательно присматриваясь и прислушиваясь… Пока ничего тревожного.
Хотя, конечно, он свои таланты лесного следопыта не переоценивал. Так уж получилось, что невидимые миру войны, в которых довелось участвовать Граеву, проходили в основном среди домов, среди асфальта и бетона…
Похоже, сглазил… Едва он успел подумать про свой недостаток опыта в операциях, проводимых в «зеленке», как сзади прозвучал негромкий окрик:
– Стоять! Руки!
Приглушающий шаги моховой ковер сослужил сегодня службу не только Граеву…
Он не стал совершать резких движений, послушно поднял руки, – в одной палка, в другой корзинка. Почему бы, в конце концов, мирному грибнику и не оказаться невзначай в этом березнячке? Под колючей проволокой не проползал, запрещающих табличек не видел… В корзине, пущего правдоподобия ради, даже лежат несколько сыроежек и пара подберезовиков.
– Палку и корзину – на землю! – скомандовал голос.
Судя по звуку, стоит человек прямо за спиной, метрах в семи или восьми – и приближаться не намерен. Пока не намерен, во всяком случае…
Граев разжал пальцы. Грибы выкатились из упавшей набок корзинки. Ну и что дальше? Проверка документов на месте, и – катись, мол, отсюда подальше? Или предстоит прогулка к начальнику караула? Вот это, пожалуй, уже лишнее. Со здешним начальством, пусть и невеликого ранга, сталкиваться совсем ни к чему. Может ведь получиться так, что начкар знает словесный портрет Граева, а то даже имеет фотографию…
– Повернись!
Граев повернулся. Да уж, на заступившего на пост солдатика-первогодка задержавший его человек никоим образом не походил, на вид ему было лет тридцать. На лицо нанесены темные маскировочные полосы, столь любимые авторами и героями боевиков, но тем не менее весьма полезные и в реальной жизни. Высокие шнурованные ботинки, камуфляж… Шлем – американского образца, кевларовый, тоже в камуфляжном чехле. Тактический жилет типа «Рысь» – который в просторечии одни именуют «разгрузкой», другие – «лифчиком»… В руках – АКСУ, уставившийся на Граева толстым и коротким цилиндром прибора бесшумной стрельбы.
Затем автомат опустился.
– Ну что… – начал часовой почти даже дружелюбно, и вдруг осекся, выдохнул изумленно:
– Танцор…
Дальнейшее произошло мгновенно: ствол АКСУ метнулся вверх, Граев метнулся в сторону. Короткая, на три патрона, автоматный очередь, за ней одиночный хлопок – выстрел из пистолета с глушителем.
И всё закончилось.
Часовой лежал на мху. На груди, справа, – ниже ключицы и чуть левее лямки жилета – расползалось кровавое пятно… Граев оказался рядом, подобрал выпавший АКСУ, первым делом прислушался. Глушитель граевской «беретты» сработал идеально, а вот ПБС, хоть именуется прибором бесшумной стрельбы, однако звук до конца не глушит, лишь снижает до определенного, достаточно громкого, предела. Но ветер дует с объекта, Граев недаром подходил с этого направления, и расстояние до ограды – метров сто пятьдесят, а то и все двести… Похоже, не услышали… По крайней мере, никаких признаков тревоги нет.
Лишь потом Граев всмотрелся в лицо человека, непонятно отчего назвавшего его старым боевым прозвищем… И увидел то, что поначалу не сумел разглядеть под полосами грима. Старый знакомый по первой чеченской… Вася… Вася… черт, какая же у него фамилия… Граев так и не вспомнил, в памяти всплыла лишь кличка: Водолаз.
Вот как случается в жизни… Семь лет назад стояли в одном строю, теперь оказались по разные стороны баррикады. И старый знакомец собирался валить Граева всерьез, без предупредительных выстрелов, без стрельбы по конечностям.
Глаза у Водолаза закрыты, дышит тяжело, с присвистом-клокотанием, на губах показалась кровь… Не бутафорит, в самом деле потерял сознание – девятимиллиметровая полуоболочечная пуля почти в упор, тут уж не до притворства…
Граев расстегнул три пряжки, скреплявших спереди «Рысь», перевернул раненого, освободил от жилета… Вновь прислушался – незачем второй раз наступать на те же грабли, опять проворонить чьи-нибудь шаги на влажном мху… Но нет, вроде все тихо. И рухнул Водолаз в удобном месте – кусты прикрывают с двух направлений, но сквозь прорехи в них легко можно рассмотреть всякого, кто приблизится со стороны «Салюта»…
Стандартный ИПП в стандартном чехле из водонепроницаемой ткани лежал, где и полагается, – в специально для него отведенном кармашке разгрузки. Граев вспорол ножом пропитанную кровью камуфляжную ткань, пустил в ход бинт и ватно-марлевые подушечки, – отнюдь не из гуманизма, и не из сострадания, и не из-за ностальгии по совместному боевому прошлому. Какой еще, к чертям, гуманизм для людей, застреливших твою любимую женщину? Развернувших на тебя облавную охоту с той же самой целью? Не смешите…
Но коли уж выпала такая встреча, стоит потолковать по душам… Пока душа не рассталась с простреленным телом. Одна беда – в индивидуальном перевязочном пакете нет средств, позволяющих вывести клиента из травматического шока. Да и других медикаментов нет… Граев тоже как-то не позаботился прихватить с собой аптечку. Оставалось лишь надеяться, что в разгрузке Водолаза обнаружится быстродействующая химия.
И обнаружилась-таки!
В небольшом плоском футляре лежали два шприц-тюбика. Увы, без какой-либо фабричной маркировки: на одном нарисован – явно от руки, маркером – восклицательный знак, на другом – вообще ничего… «Небось, сами зелье варят, – неприязненно подумал Граев. – Алхимики, бля…»
Но что же вколоть Водолазу? Времени на раздумья, в общем-то, нет… Рассуждая логично – что за препараты может носить с собой рядовой боец? Наверняка обезболивающее, да еще средство, действующее по типу незабвенного «Прилива»…
Граев сделал одну инъекцию, затем вторую. «Прилив» или его аналог вполне может прикончить раненого, сердце не выдержит… Но… А ля герр комм а ля герр, как говорят французы, если им приходится выводить в расход пленных, – никто силком Водолаза на эту войну не тянул, автомат насильно в руки не пихал.
Что бы там ни было в тюбиках, подействовали инъекции быстро… Водолаз открыл глаза, взгляд обрел осмысленность. Принуждать к откровенности его не пришлось: знал Граева достаточно, и в допросах подобных участвовал, и хорошо понимал, что лишь собственная разговорчивость даст единственный крохотный шанс остаться в живых…
К сожалению, игра в вопросы-ответы закончилась раньше, чем того хотелось Граеву… На середине фразы Водолаз смолк. Потом захрипел, и кровь пошла изо рта обильней… Потом умер. Недаром медики запрещают вводить «Прилив» тяжело раненным.
Несколько секунд Граев смотрел на мертвеца, решая: оставить его здесь или попытаться спрятать тело?
Пожалуй, второй вариант предпочтительнее. Кровь из раны не попала на мох и кустики брусничника, – никто и не задумается, отчего они примяты. Если аккуратно собрать все четыре стрелянных гильзы, то… Собак-ищеек, способных взять след, в «Салюте» нет… К тому же, судя по словам Водолаза, в гарнизоне базы имеет место разброд и шатания, и нехорошие разговорчики вдали от начальственных ушей, – исчезновение часового вполне могут списать на дезертирство.
…Подходящая могила нашлась метрах в пятидесяти – в небольшом, промытом талыми водами овраге. Там, под земляной осыпью, и упокоился Вася по прозвищу Водолаз, фамилия которого так и не всплыла в памяти…
Автомат и разгрузку Граев хозяйственно прихватил с собой. Пригодятся.
2.
Никаких снов в течение долгого забытья не было: черное ничто, бездонная и беспросветная пропасть. Сны приходили в недолгие мгновения перед пробуждениями… Перед пробуждениями, которые наступали всё реже: тварь получала новые инъекции и вновь соскальзывала в черное забвение… Но те картинки, что возникали в мозгу существа в состоянии, пограничном между сном и бодрствованием, были удивительно яркими, полными жизни и движения… Точнее сказать, полными движения и смерти. Чужой смерти.
…Солнце, снег, лед. Блестят, режут глаза. Кровь. Тянется красной дорожкой. Человек. Убегает. Неуклюже и медленно – в сравнении со стелющимися надо льдом прыжками твари. Окровавленная спина все ближе… Прыжок. Истошный вопль загнанной дичи. Победный, яростный рык. Трепещущее на клыках мясо. Сладкий вкус крови. Огромное красное пятно на льду озера…
…Лес – не густой, низкорослый. Не мешающий стремительному бегу. Дичь. Другая дичь. Далеко. Не видна. Но запах – запах боли и страха – ведет через лес. Могучая туша с хрустом таранит подлесок. Дичь. Убегает. Оглядывается. Падает, споткнувшись. Прыжок. Кости трещат на клыках. Длинные седые волосы, окрашенные кровью…
…Снова лес – высоченные мачтовые сосны. Стремительные прыжки куда-то… Голод. Голод. Голод. Голод и боль. Всё сильнее. Всё больнее… Запах. Вкусный. Пища. Туда. Осторожно. Косматый зверь. Чужой, другой. Рычит, встает на дыбки. Скалит клыки – маленькие и смешные, но тварь не умеет смеяться. Чужой зверь замахивается лапой… Боль в плече. Вкус крови на клыках. Мясо – много, очень много. Окровавленное, еще живое. Боль и голод стихают…
…Нет ничего – ни озерного льда, ни леса, ни клетки с серебряными прутьями. Ничего. Потом появляется что-то – страшное, огненное, не просто обжигающее, но сжигающее всё до костей. Сами кости тоже сгорают, исчезают. Остается лишь боль. Хотя болеть уже нечему. Сгорело всё. Но корчащийся сгусток боли воет и мечется в море огня… Инстинктивное ощущение: здесь быть нельзя. Надо вырваться из пламенного ада. Вырваться любой ценой. И тварь вырывается – сквозь боль, сквозь огненный ад… Не удается. Ее не выпускают. Какие-то мерзкие существа пихают и пихают ее обратно, в огненную бездну. Тварь не видит их – перед глазами стоит слепящая стена – но чувствует их прикосновения и запах. А потом она вдруг начинает ощущать свое тело. Не огромный сгусток боли, но мышцы, подчиняющиеся приказам мозга. Тварь воет – коротко и торжествующе. Разрывает, смахивает что-то неприятное и непонятное, опутавшее, мешающее движениям. Начинает убивать – быстро, уверенно. Мерзкие существа гибнут одно за другим. Вновь прекрасный вкус крови. Вновь трепещущие комья плоти проваливаются в желудок, и…
Ростовцев открыл глаза. И тут же снова закрыл – яркий, ослепляющий свет терзал зрение. В ушах до сих стоял оглушительный вой. Глотку саднило. Мышцы болели – все до единой. А самое главное: хотелось есть. Хотелось так, что желание это заглушало все прочие мысли и чувства.
Сквозь узенькую щелочку век он посмотрел вокруг. И не понял, где находится.
Взгляд выхватывал отдельные фрагменты общей картины. Вот кусок стены, оклеенной древними, выцветшими фотографиями, вырезанными из журналов… Вот колченогий стол – самодельный, грубо сколоченный из обрезков досок разной толщины… У стола – табурет, тоже не фабричного производства.
На табурете сидел человек. Явно знакомый… Секунду спустя из памяти всплыло имя: Руслан. А фамилия… Ростовцев не помнил. А может, никогда и не знал.
Затем он понял, что смотрит на Руслана снизу вверх, – потому что лежит на полу. Еще понял, что совершенно обнажен… В памяти копошилось даже не воспоминание, скорее, намек на него – вроде бы уже доводилось приходить в себя именно так: непонятно где, и голому.
Ростовцев поднялся на ноги. Пошатнулся, ухватился за спинку кровати. Ноги подкашивались, тем не менее он остался стоять.
– Очнулся? – спросил Руслан. – Помнишь, кто ты? Как зовут?
– Андрей… Ростовцев…
Собственный голос показался абсолютно незнакомым… Словно, пока Ростовцев оставался без чувств, какой-то хирург-экспериментатор пересадил ему чужую гортань, чужие связки.
Глаза наконец притерпелись к яркому свету. Впрочем, как оказалось, не настолько уж ярким он и был, – никаких прожекторов и софитов, или хотя бы светящей в лицо настольной лампы: всего лишь наклонные солнечные лучи врывались в небольшое окошко с пыльными, давно не мытыми стеклами.
Ростовцев обвел взглядом комнатушку. Железная койка – простыня и одеяло на ней смяты, перекручены… Похоже, с нее-то он и свалился на пол, а Руслан не стал спешить на помощь… Хотя… Нет, пожалуй, поспешил. И, пожалуй, именно на помощь. На столе разбросаны шприц-тюбики – выжатые, использованные. Много, десятка полтора… Возле сгиба руки ощущался неприятный зуд, Ростовцев посмотрел – точно, краснеют свежие следы инъекций. Всё понятно… Он болен, очень болен… Вернее, на самом деле ничего не понятно.
– Где мы?
– В Сибири, почти на твоей малой родине, – ответил Руслан. И только сейчас Ростовцев разглядел пистолет в его опущенной руке. Зачем?
И тут же память взорвалась вихрем воспоминаний – Ростовцев вспомнил всю свою странную и дикую одиссею, начавшуюся с того, что обнаженный человек открыл глаза на лесной полянке, и не мог понять: кто он такой? Что с ним произошло? Потом, далеко не сразу, память вернулась, по крайней мере частично… А про то прошлое, что так и осталось темным пятном, кое-что рассказал Руслан… Лучше бы не рассказывал.
Он опустился на жалобно скрипнувшую койку. Спросил:
– Мы нашли?.. Эскулапа?..
– Вижу, все вспомнил… Нет, не нашли.
Ростовцев вновь бросил взгляд на стол, усыпанный пустыми шприц-тюбиками. Потом взглянул за окно. Потом опять на стол. Березки и рябинки за окном стояли в желтом, осеннем наряде. Значит… Значит…
– Сколько я… так вот?..
– Три недели, – сказал Руслан. – Завтра первое сентября.
– И… – он не договорил, кивнул на шприц-тюбики.
– Да, – жестко сказал Руслан. – Антидот закончился. Почти закончился. Можно было бы еще неделю удерживать тебя в бессознательном состоянии. Но я ввел ударную дозу. Чтобы ты сам принял решение.
…Прошло около часа.
– Я человек… человек… человек… – твердил Ростовцев, уже сам себе, уже не слыша собеседника. – Я все помню… я человек…
Руслан подскочил, схватил за плечо – цепко и сильно, но Ростовцев отчего-то совсем не почувствовал этой силы и этой цепкости. Смысл произносимых слов дошел с запозданием.
– …на свои руки. Посмотри!
Он машинально опустил взгляд. И наконец осознал то, что глаза уже видели, но мозг до сих пор наотрез отказывался воспринимать.
Это НЕ ЕГО руки… Никогда не обладал Ростовцев такими гипертрофированными, рельефными мышцами. Дистрофиком он не был, но ТАКОЕ… Тот факт, что многочисленные красные точки инъекций успели бесследно исчезнуть, не заслуживал уже внимания… И пальцы – слишком длинные, слишком толстые, никак не желающие до конца разогнуться… И ногти – если ЭТО можно еще назвать ногтями…
– А теперь подойди к зеркалу, – давил Руслан. – Подойди, подойди…
Он показал на дверной проем, ведущий в соседнее помещение (двери, как таковой, не было). Ростовцев поднялся, прошел туда нетвердыми шагами. Руслан вновь опустился на табурет, ждал, глядя куда-то в угол…
Зеркало – треснувшее, мутное, с частично отслоившейся амальгамой – висело на боковой стенке платяного шкафа. Вернее сказать, его фанерного подобия… А потом перестало висеть, разлетелось, рассыпалось по полу осколками. Фанерная стенка треснула от удара, вдавилась внутрь.
Руслан остановился на пороге – Ростовцев вновь лежал на полу, и издавал странные звуки: рыдания, весьма напоминавшие звериный вой.
– Утешать тебя не буду, не мальчик, – сказал Руслан. – К тому же…
Он не закончил фразу, сказал совсем другое:
– В общем, решай. Решай сам. Я за тебя – не хочу. И не хочу, чтобы Наташа видела, как я застрелю опасного зверя. И уж тем более не хочу промахнуться.
– Я ЧЕЛОВЕК!!! – не то провыл, не то простонал Ростовцев. Он лежал, не поднимая головы, прижавшись лицом к полу, оббитому каким-то древним коричневатым пластиком, ломким, растрескавшимся, и всматривался в его крохотные трещинки, – словно мог увидеть там какой-то ответ, какую-то чудесную, спасительную идею…
– Человек – докажи, – коротко ответил Руслан.
Ростовцев услышал какой-то стук – словно твердое опустилось на твердое. Потом – шаги. Потом – скрип двери. Потом все смолкло.
Он лежал, и весь этот разговор казался нереальным, – сон, кошмар, после которого непременно последует пробуждение. И такими же зыбкими, нереальными казались воспоминания о последнем месяце жизни – до трехнедельного забытья… Гораздо ярче, жизненней, реальней казалось сейчас другое…
…Солнце, снег, лед. Блестят, режут глаза. Кровь. Тянется красной дорожкой. Человек. Убегает. Неуклюже и медленно – в сравнении со стелющимися надо льдом ЕГО прыжками. Окровавленная спина все ближе… Прыжок. Истошный вопль загнанной дичи. Победный, яростный рык. Трепещущая на клыках плоть…
Он поднялся на ноги. Посмотрел на стол, – зная, что там увидит. На столе – разложенная карта-пятикилометровка. А на карте тускло блестел вороненой сталью пистолет.
Пистолет с единственным патроном, снаряженным не простой, особой пулей – первый вариант выбора, предложенный Русланом. Предложенный и положенный под нос.
Второй вариант не лучше: обратиться за помощью к белым халатам, к профессорам-доцентам, к докторам и кандидатам медицинских наук… Правда, по словам Руслана, трудно надеяться, что угодит Ростовцев к независимым и доброжелательным медикам, свято следующим клятве Гиппократа. По крайней мере, много лет все случайно выявленные особи спонтанных ликантропов у несекретной медицины изымались (та же судьба ждала и прочих паранормалов – подлинных, не шарлатанов, выманивающих деньги у доверчивой публики). Так что угодит Ростовцев в ту же самую Лабораторию, в ту же клетку с серебряными прутьями, под те же скальпели… Либо в конкурирующую засекреченную клинику, принадлежащую другому силовому ведомству. Хотя, говорил Руслан, имеется крохотный шанс избежать такой судьбы: времена все же новые, если история сразу же получит огласку и общественный резонанс… Но едва ли. Времена меняются, но некоторые тайны так и остаются тайнами, смертельно опасными для всех любопытствующих…
Нет… В клетку и под скальпели – никогда…
Над последним вариантом Ростовцев раздумывал дольше. Подошел к карте, еще раз посмотрел на обведенный Русланом круг… Места глухие, дикие, – тайга и предгорья. Деревень нет, лесоразработок нет. Были в старое время на очерченной территории три или четыре охотничьих участка, сидели в сезон штатные охотники из отдаленного Анкеевского госохотхозяйства, – да и тех давно уже нет. И госхоза нет тоже. Пушного зверя повыбили, а мясозаготовкой заниматься резона нет, – вывозить себе дороже…
Короче говоря, по словам Руслана, – полное безлюдье. А вот копытных – косуль, изюбрей, сохатых – хватает с избытком. Намек ясен? Ясен-то ясен, да смысл в чем? Гоняться по распадкам за изюбрями – год за годом, ничего не соображая, позабыв, кто ты есть… Руслан в ответ поведал теорию о разуме, просыпающемся в конце концов у ликантропов. Шаткая теория, хлипкая. Сколько лет они там мудрили с мохнатыми бестиями? Пятнадцать? И ни одна отчего-то не поумнела…. Поумнеешь тут, пожалуй, возражал Руслан, когда у тебя постоянно то одно, то другое на нужды науки отрезают. Да и не жили зверюги подолгу в клетках, – несколько месяцев, год самое большее… Много ли разума у младенца-то десятимесячного?
Ростовцев переводил взгляд с кривовато нарисованного круга на пистолет. И обратно.
Руслан – человек насквозь городской. И про жизнь таежную мало что знает… Но он, Ростовцев, здесь детство и юность провел, понимает кое-что. Безлюдье-то оно безлюдье, но… Там своя жизнь у людей, на картах никак не отражающаяся. Ее и самолета-вертолета не разглядишь, и со спутника, самой мощной оптикой оборудованного. Каждую весну уходят в тайгу только им ведомыми тропками ловцы удачи – те, кому тесно и душно в городах да поселках сидеть. «Левые» соболевщики и ломщики жадеита. Искатели женьшеня и охотники за мускусными мешочками кабарги. Золотоискатели, не привыкшие сдавать государству намытое шлиховое золото. Энтузиасты, годами ищущие то клад Колчака, то клад Чингисхана… Да еще спиртоносы – народец темный и мутный, сами у тайги ее богатства отбирать не хотят, у добытчиков на спиртяшку норовят выменять…
В общем, не бывает в тайге абсолютного безлюдья. Нигде. Редколюдье – так оно вернее звучать будет…
Значит, рано или поздно… Ростовцев закрыл глаза.
…Дичь. Двуногая. Убегает. Оглядывается. Падает, споткнувшись. Прыжок. Кости трещат на клыках. Волосы, окрашенные кровью… Трепещущие, еще живые комья плоти проваливаются в желудок…
Он вновь распахнул веки – широко-широко, но яркая картинка еще несколько секунд стояла перед глазами.
Рука, больше похожая на лапу, потянулась к пистолету. И отдернулась…
…Наташа сидела неподалеку от хибарки, там на улице стоял длиннющий деревянный стол с двумя вытянувшимися вдоль него деревянными скамьями – наверняка место былых коллективных трапез экспедишников. И стол, и скамейки изрядно попортила непогода – навес, некогда прикрывавший их дождя, уцелел лишь в виде нескольких жердей, давно лишившихся брезента, – или что там еще на них было натянуто…
Она сидела, подтянув ноги на скамью, обхватив колени руками – как нахохлившаяся птичка на жердочке. Руслан подошел, сел рядом. Пистолет держал наготове.
Очень долго сидели молча. Из времянки не доносилось ни звука.
– Я боюсь, – сказала наконец Наташа. – Вдруг он… как тогда, с теми, в «форде»… Только с нами…
– Я не мог иначе, – вздохнул Руслан. – Каждому надо дать шанс остаться человеком…
Вскоре после его слов из времянки донесся выстрел.
Негромкий, приглушенный.
3.
Ночь давно закончилась. Даже утро уже не назвать было ранним… Граев еще не ложился. Он уже сбился со счета: сколько же чашек кофе выпил. Выкуренные сигареты сосчитать было проще – недавно почал третью пачку…
Но, хоть и считается, что кофеин с никотином стимулируют мозговую деятельность, никакой оптимальный план действий в голову не приходил… Придумывались отчего-то сплошные авантюры, способные дать нужный результат лишь при невероятном, небывалом везении.
Возможно, оптимального плана и не существовало, даже ин потенцио, – шансов у одиночки в борьбе с организацией практически нет… Если, конечно, дело происходит не в голливудском боевике, где все вражеские пули летят мимо исполнителя главной роли, а в кустах в нужный момент всенепременно найдется рояль, или целый оркестр, или штурмовая винтовка с подствольным гранатометом, или даже зенитно-ракетная установка… А в реальной жизни всё наоборот: контора побеждает одинокого героя. Всегда. Без исключений.
Граев прекрасно это знал, но тем не менее продолжал ломать голову…
Потому что, как стало ясно из предсмертных слов Водолаза, организация «растениеводов» рассыпалась на глазах. Превращалась в сборище одиночек, дерущихся каждый за себя. Может быть, самый оптимальный план и состоял в том, чтобы дождаться, когда пауки в банке сожрут друг друга, и добить последнего, – ослабевшего, растратившего свой яд в междоусобной схватке…
Однако, продолжая то же сравнение, стенки банки оставались для Граева непрозрачными. Не хватало информации о невидимой миру паучьей схватке…
Информация была в «Салюте», у Мухомора.
У старого знакомца Мухомора… Который привел с собой на новую свою службу еще пять или шесть людей, лично знакомых Граеву. Тесен мир…
Но как добраться до Мухомора и его информации? Коли он засел в «Салюте» на осадном положении и категорически не желает высовываться? Граев не знал, что…
…что как раз сейчас Мухомор покинул «Салют», хоть поначалу и не собирался покидать до завершения сделки века. Однако пришлось… Черный джип мчался по Московскому шоссе. Мухомор сидел на заднем сидении, у раскрытого окна. Держал в руке мобильник, на котором пока не набрал последнюю цифру номера. Он до сих пор сомневался: не ошибся ли, правильно ли вычислил людей, стоявших за спиной канувшего в никуда клиента… Хотя времени для сомнений не осталось. Наконец его палец легким касанием нажал на кнопку… Мухомор знал, что качество связи на ходу будет несколько хуже, но и не подумал остановить машину. Генерал Дудаев как-то раз остановился поболтать по спутниковому – и чем всё для него закончилось? Трубку сняли на третьем гудке. «Пригласите к телефону господина Райнера Сакса», – сказал Мухомор уверенным голосом.
Ничего этого Граев не знал, когда закончил обдумывать и признал полной авантюрой очередной план: раздобыть грузовик, закачать в колеса герметик, защитить кабину от пуль бронещитками и мешками с песком, и…
Глупость. Очередная голливудская глупость. У Мухомора бойцы опытные, на блокпостах в свое время насидевшиеся, их таким лихим наскоком не ошарашишь… Пристрелят, и конец истории. К ним в гости разве что на танке отправляться, и то после хорошей артподготовки…
Хм… На танке… После артподготовки… Граев вдруг понял, что в этой мысли есть рациональное зерно.
Спустя час он позвонил одному из старых знакомых – тот уже несколько месяцев находился не у дел, и едва ли подозревал о развернувшейся на Граева охоте.
– Граев, – сказал он в трубку в привычной своей манере.
После короткой паузы:
– О делах семейных потом, Гаврилыч. Слушай внимательно: мне нужен выход на кого-то из твоих бывших клиентов. Желательно, чтобы человек это был не слишком жадный. И при этом – не слишком замаравшийся.