— Признаюсь, мастер Шардлейк, иногда я не чувствую уверенности, что вы расположены к этому делу должным образом. А уж этот наглый юноша… — Она сердито покачала головой.
— Мадам, — ответил я, — вы можете быть уверены, что я буду отстаивать ваши интересы со всем рвением, на какое только способен. Но моя обязанность — рассмотреть для вас альтернативные варианты и предупредить об издержках. Конечно, если вы не удовлетворены мною и хотите передать дело другому барристеру…
Изабель непреклонно покачала головой:
— Нет, сэр, не бойтесь, я ни на кого вас не променяю.
Я уже не один раз делал ей подобное предложение, но вот же любопытный парадокс: самые неприятные и враждебно настроенные клиенты ни в какую не хотели уходить к другому адвокату, словно бы из чистой вредности стремились довести меня до ручки.
— Впрочем… — заколебалась вдруг моя собеседница.
— Да?
— Я думаю, вы не до конца понимаете моего брата. — На ее лице появилось выражение, какого я прежде еще не видел. Несомненно, это был страх — страх, который исказил ее черты. На секунду Изабель стала просто испуганной старой женщиной. — Если бы вы знали, сэр, — тихо продолжила она. — Если бы вы только знали, какие ужасные вещи совершил мой брат…
— Что вы имеете в виду? Он каким-то образом навредил вам?
— Да, и не только мне одной, — свирепо прошипела миссис Слэннинг, к которой вернулась ее злоба.
— А какие именно ужасные вещи он совершил, мадам? — настаивал я.
Но Изабель решительно замотала головой, будто пытаясь вытряхнуть из нее неприятные мысли, и глубоко вздохнула:
— Это не важно. Они не имеют отношения к данному делу.
Она повернулась и стремительно пошла прочь. Льняные крылышки капора сердито рассекали воздух за ней.
Глава 3
Домой я вернулся в седьмом часу. В семь должен был прийти мой друг Гай — не слишком подходящее время для обеда, но он, как и я, работал допоздна. Как обычно, Мартин услышал, что я спешился, и ждал в прихожей, чтобы принять у меня мантию и головной убор. Я решил пойти в сад и немного насладиться вечерним воздухом. Недавно я оборудовал там небольшую беседку, где можно было спокойно посидеть и полюбоваться цветочными клумбами.
Тени уже удлинились, а вокруг улья все еще жужжали пчелы. На деревьях ворковали вяхири, и я блаженно откинулся на спинку стула. Я заметил, что во время разговора с миссис Слэннинг совсем забыл про казнь, на которой присутствовал утром: такова была сила ее личности. Молодой Николас задал нашей клиентке весьма неглупый вопрос о том, куда она денет картину. Ее ответ оказался еще одним доказательством того, что для этой дамы самым важным было просто выиграть тяжбу. А какое странное замечание Изабель отпустила в конце разговора: «Если бы вы только знали, какие ужасные вещи совершил мой брат…» Вообще-то, во время наших встреч она обычно только и делала, что обвиняла Эдварда во всех смертных грехах и всячески его унижала, но этот внезапный прилив страха был чем-то новеньким.
Я прикинул, не стоит ли потихоньку поговорить с Филиппом Коулсвином о наших клиентах. Но это было бы нарушением профессиональной этики. Мой долг, как и его, — всеми силами отстаивать интересы своего подопечного.
Мои мысли снова вернулись к страшным событиям нынешнего утра. Огромный помост, наверное, уже убрали вместе с обугленными столбами. Я подумал о Коулсвине, заметившем, что теперь каждого из нас может в любой момент постигнуть такая же участь, и задал себе вопрос: а нет ли у него самого опасных связей среди радикалов? После чего вспомнил, что мне нужно избавиться от запрещенных книг, пока не истек срок амнистии, и посмотрел на дом. Через окна столовой было видно, как Мартин зажигает восковые свечи в канделябрах, накрывает стол льняной скатертью и выкладывает самое лучшее серебро, тщательно выравнивая приборы.
Вернувшись в дом, я пошел на кухню. Там уже вовсю шли приготовления к обеду. Тимоти поворачивал над плитой большую курицу, Джозефина раскладывала на тарелки салаты, стараясь, чтобы все выглядело аппетитно, а Агнесса Броккет, стоявшая у другого края стола, заканчивала украшать миндальный торт марципанами. Когда я вошел, обе служанки сделали книксен. Агнесса была пухленькой женщиной лет сорока, с милым личиком и каштановыми волосами под чистым белым чепцом. Впрочем, временами она выглядела грустной. Я знал, что у Броккетов есть взрослый сын, с которым они почему-то не видятся: Мартин как-то упомянул об этом в разговоре, но в подробности не вдавался.
— Похоже, сегодня у нас будет настоящий пир, — сказал я, глядя на торт. — Должно быть, вам стоило большого труда соорудить такую красоту. Ну просто произведение искусства.
Агнесса улыбнулась:
— Мне самой приятно готовить хорошее блюдо, сэр, как, наверное, скульптору приятно доводить до совершенства статую.
— Плоды его труда живут дольше. Но ваши, возможно, приносят больше удовольствия.
— Спасибо, сэр, — ответила она. Миссис Броккет ценила комплименты. — Джозефина очень мне помогла. Правда, дорогая?
Вторая служанка кивнула, неуверенно улыбнувшись мне. Я посмотрел на девушку. Ее приемный отец, жестокий мерзавец, раньше служил у меня экономом, и, когда я буквально прогнал его из дома год назад, Джозефина осталась. Отец много лет запугивал и всячески шпынял бедняжку, но, когда он исчез, дочь постепенно перестала быть робкой и запуганной. Она также начала следить за своей внешностью: теперь ее распущенные светлые волосы блестели, а личико округлилось. Словом, моя служанка стала хорошенькой молодой женщиной. Проследив за моим взглядом, Агнесса снова улыбнулась.
— Наша Джозефина ждет не дождется воскресенья, — лукаво проговорила она.
— Вот как? Почему же? — поинтересовался я.
— Одна маленькая птичка нащебетала мне, что после церковной службы она пойдет гулять с молодым мастером Брауном, который, между прочим, тоже работает в Линкольнс-Инн.
Я посмотрел на Джозефину:
— Да ну? И у кого же?
— У мастера Хеннинга, — краснея, ответила девушка. — Он живет при его конторе.
— А, как же, я знаю мастера Хеннинга, он прекрасный юрист. — Я снова повернулся к Агнессе. — Мне нужно сходить умыться, прежде чем придет гость.
При всем своем добродушии Агнесса не отличалась особой тактичностью, а я не хотел и дальше смущать Джозефину. Но я был рад за девушку: ей давно уже пора было завести молодого человека.
Когда я вышел из кухни, вернулся Мартин. Он поклонился:
— Стол накрыт, сэр.
— Хорошо. Спасибо.
На секунду я поймал взгляд Джозефины, брошенный на эконома: в нем отчетливо читалась неприязнь. Я и раньше пару раз замечал подобное и, признаться, был немало озадачен этим, поскольку Броккет всегда казался мне хорошим управляющим, который вряд ли обижает слуг.
Гай Малтон пришел в начале восьмого. Мой старый друг был медиком, а до ликвидации монастырей — бенедиктинским монахом. Он имел мавританские корни. Сейчас ему было уже за шестьдесят, его смуглое лицо покрывали морщины, а волосы совсем поседели. Когда Малтон вошел, я заметил, что он сильно сутулится, что иногда бывает с людьми высокого роста в старости. Гай выглядел усталым. Несколько месяцев назад я намекнул ему, что, возможно, пора подумать об уходе на покой, но он ответил, что еще вполне крепок и, кроме того, не знает, чем заняться, кроме работы.
В столовой мы вымыли руки, поливая друг другу из кувшина, заткнули за воротники салфетки и уселись за трапезу. Гай восхищенно обозрел стол.
— Твое серебро так весело блестит при свечах! — заметил он. — Нынче все у тебя в доме выглядит прекрасно.
Предварительно постучав в дверь, вошел Мартин. Эконом расставил тарелки с салатом, зеленью и тонко нарезанными кусочками свежего лосося из Темзы, а когда он удалился, я сказал своему гостю:
— Ты был прав, они с Агнессой оказались просто находкой. Прежний наниматель Броккета дал ему прекрасную рекомендацию. Но знаешь, я всегда чувствую себя с ним неловко. Мартин вечно хранит такой непроницаемый вид…
Гай грустно улыбнулся:
— Помню, в монастыре у нас был такой же эконом. Совершенно замечательный человек. Просто он считал, что никогда не следует фамильярничать с вышестоящими.
— Как дела в больнице Святого Варфоломея? — спросил я.
Старая лечебница для бедных, одна из немногих в Лондоне, закрылась, когда король ликвидировал монастыри, но несколько добровольцев вновь открыли ее, чтобы обеспечить хоть какой-то уход за больными. Одним из этих добровольцев был Гай. Я невольно испытал угрызения совести, вспомнив, что, когда три года назад умер мой друг Роджер Эллиард, я пообещал его вдове Дороти продолжить работу покойного мужа по открытию новой больницы и организовать сбор средств. Но потом началась война, все страдали от непомерных налогов и обесценивания денег, которое так и продолжалось с тех пор, и никто не хотел жертвовать на больницу.
Малтон развел руками:
— Каждый делает что может, хотя, видит Бог, этого мало. Говорят, что городские власти собираются поддержать наше начинание. Они получили деньги от короля, однако пока еще эти бюрократы раскачаются…
— Я смотрю, в городе с каждым днем все больше нищих.
— Нищих и больных, — ответил медик.
Мы немного помолчали, а потом, чтобы поднять другу настроение, я сказал:
— У меня хорошая новость: Тамазин снова беременна. Ребенок должен родиться в январе.
Малтон широко улыбнулся, сверкнув крепкими белыми зубами:
— Слава богу! Передай ей, что я буду рад снова наблюдать ее.
— Нас обоих приглашают на первый день рождения Джорджа. Двадцать седьмого числа.
— С радостью приду. Это, стало быть, через десять дней. — Гай снова взглянул на меня. — А на следующей неделе, в понедельник, будет… — Он некоторое время помолчал в нерешительности. — Годовщина печального события…
— Да, помню, ровно год, как затонула «Мэри Роуз». Сколько же людей тогда погибло, я и сам чуть не пошел на дно вместе с остальными. — Я понурился и печально покачал головой. — Кажется, мирный договор подписан. Наконец-то.