тьев.
— Если ты будешь упорствовать, мне придется тебя наказать, — сказал офицер. Он старался всеми способами, доказательствами, убеждениями, угрозами вызвать ее на разговор, но тщетно.
"Она умрет или сойдет с ума, а говорить не будет", подумал он.
Стражник, стоявший навытяжку подле нее, торжествующе улыбался: он предупреждал офицера, что девочка не будет говорить.
— Уведите ее, — распорядился комендант, окончательно теряя терпение. — Посадите ее в отдельную камеру. Пусть какая-нибудь женщина обыщет ее: может быть, при ней есть письмо. Потом снимите веревки и оставьте ее одну. Голод и темнота развяжут ей язык.
Его приказ был немедленно исполнен. Женщина раздела Пальму, но ничего не нашла, и опять кое-как напялила на нее платье. Руки ей развязали и оставили одну в комнате, где она могла, по желанию, сидеть или лежать на сыром кирпичном полу. Затем дверь замкнули и задвинули засов.
В каморке было темно.
Пальме хотелось кричать, но она сдерживалась, зажимая рот и придерживая язык. Хотя криками она ничего бы не выдала, но чувствовала, что они обесчестят ее отца и ободрят ее врагов.
Время шло, а она не слышала ни малейшего звука, потому что карцер находился в отдаленной части здания, около конюшен. Никто не вспоминал о ней. В глазах своих тюремщиков она была полным ничтожеством, хуже какой — нибудь ящерицы или кузнечика. Что за важность, если дочь мятежника сойдет с ума или умрет с голоду в темнице?
Пальма растянулась на полу, подложив руки под голову.
Ключ загремел в заржавленном замке, и на нее упал сноп света. Это снова женщина пришла ее искушать.
— Скажи только все, что знаешь, — уговаривала она девочку, — и ты получишь вкусный обед, вина и воды, сколько угодно, а завтра утром вернешься к матери. Не будь же такой упрямой, дурочка. Ты должна слушаться начальства. Все мы должны слушаться.
Женщине приказано было приложить все усилия к тому, чтобы запугать или взять лаской девочку, но это ей не удалось. Девочка упорно молчала. Она чувствовала себя разбитой, голова у нее кружилась, в горле пересохло, но все-таки она не забывала, что ей нужно исполнить великую обязанность — молчать.
— Ты слишком мала, чтобы так упрямиться, — сказала женщина. — Тебя надо хорошенько выпороть.
Пальма даже не слушала. В ушах у нее раздавался гул, похожий на жужжание пчел в степи, только в тысячу раз сильнее.
Женщина гневно схватила свою лампочку и опять ушла, замкнув дверь снаружи. Снова наступила непроглядная темнота.
Женщина приходила еще несколько раз, приносила хлеб, суп, фрукты, графин воды и ставила еду так, чтобы Пальма могла ее видеть, но не могла достать.
— Ты все это получишь, если будешь говорить!
Пальма закрыла глаза, чтобы ничего не видеть, и отрицательно покачала головой.
Женщина на час оставила ее в покое, а затем вновь возвратилась с подносом в руках.
— Будешь, что ли, теперь говорить?
Пальма опять покачала головой.
Тяжело было выносить голод и жажду, но она не уступала.
— Это бесчестно противиться властям, — сказала женщина, жена одного из стражников. — Твой отец — дурной человек; он сопротивляется закону.
У Пальмы глаза сверкнули гневом, но она не ответила.
— Слушай: тебе наверное пить хочется, — говорила искусительница. При этом она налила в стакан холодной прозрачной воды из графина, который принесла с собой.
Девочка вся содрогнулась, так как ее давно уже мучила жажда, и опять закрыла лицо руками, чтобы ничего не видеть.
— Ах, ты, негодная! — в исступлении закричала женщина. — Тебя надо бросить в колодец, там ты напьешься вволю. Я пойду и скажу это коменданту. Колодец во дворе бездонный. Говорят, что он идет вглубь до самого центра земли.
От ужаса у Пальмы пробежали мурашки по телу, но она молчала.
— Ведь от тебя так мало требуется, — сказала жена стражника вкрадчивым голосом. — Скажи только, где твой отец, и тогда тебе дадут пообедать. Ты будешь спать в постельке моей дочери, а утром вернешься к маме. Она тебе тоже скажет, что ты хорошо поступила.
Пальма и на это ничего не ответила.
"Бедная, бедная мать!" подумала она, но не сказала ни слова.
Женщина старалась убедить девочку всякими способами; но, видя, что от нее ускользает награда, обещанная в случае успеха, яростно швырнула графином в Пальму. С диким удовольствием следила она за тем, как стекло разбилось вдребезги, а вода пролилась на платье девочки и на пол.
Пальма молчала.
— Ну и сиди тут, немая жаба! — гневно воскликнула жена стражника. — Наутро скорпионы вылезут из своих щелей и уж не минуют тебя.
Она вышла, захлопнув за собою дверь, и ключ опять щелкнул в заржавленном замке. Испуганная девочка повернулась на бок и стала лакать лужу воды на полу; но этого было слишком мало, чтобы утолить жажду, и к тому же кусочки стекла резали ей губы. Она с трудом стала на колени, а потом поднялась на ноги. В каморку проникал какой-то слабый свет; это оказался луч луны, проходивший в узкое окошечко без стекол. Ветерок доносил сюда сладкий аромат цветущего вереска. Знакомый свет и любимый запах подействовали на Пальму освежающим образом. У нее мелькнула надежда: нельзя ли выскочить через окошечко? Это была узенькая бойница, по крайней мере на сажень выше ее головы.
Окно казалось чрезвычайно узким, но Пальма была очень худа, и полотняное платье, насквозь промокшее, совсем облепило ее тельце.
К стене нечего было приставить, но в ней самой были неровности и выступы, а в одном месте торчал железный крюк. Пальма умела ловко лазить, но теперь она так ослабела, что не в состоянии была взобраться на стену. К тому же она не знала, что там, снаружи, за окном. По запаху вереска она предполагала, что окно выходит в степь, но не была уверена в этом.
Однако, мысль о том, что скорее скорпионы пощадят ее, чем тюремщики, заставила ее сделать последнее усилие. Она стала на первый каменный выступ ногами, а руками схватилась за другой, повыше, потом за железный крюк и так стала карабкаться дальше по стене.
Аромат вереска щекотал ей ноздри, свет луны падал в лицо; это придавало ей бодрости. Сильно расцарапав руки и ноги, она добралась до окна и выглянула. Она увидела перед собою только обширную степь, мирно освещенную луною. Однако, отверстие было так узко, что Пальму взяло сомнение, сможет ли она протиснуться через него. А если она сорвется и размозжит голову? "Пускай, — думала она, — даже и это лучше, чем погибнуть от голода и жажды или быть избитой до смерти. По крайней мере, умру скоро и этим причиню неприятность преследователям отца".
Она просунула голову в отверстие, сжала плечи и стала протискиваться, обдирая кожу на руках. Не было никакой возможности спустить раньше ноги, и надо было бросаться вниз головою, чем бы это ни грозило.
Когда ее колени были на одном уровне с краем окна, она кинулась вперед и упала, как падает человек, который пытается лететь. К счастью, под стеной был стог сухого вереска, и это смягчило удар. На несколько минут она была ошеломлена, но, кроме царапин, не потерпела никаких повреждений. Оглянувшись кругом, она увидела, что между нею и степью нет никаких преград.
За ее спиною высились стены казармы, но впереди расстилалось открытое пространство. Она слышала, как собаки лаяли во дворе. Забывая про ушибы, она поскорее перебралась через межу, отделявшую ее от степи. Сознание свободы и аромат милого вереска вливали в нее новые силы. Она бежала, как несчастная лошадь с перебитыми ногами, часто падала, но опять вставала и шла вперед, пробираясь через вереск и ощущая только одно, что она на свободе.
Звезды ярко сияли; луна высоко взошла. Сколько времени протекло, Пальма не знала. Внезапно у нее подкосились ноги, и она упала от изнеможения, как птица, ушибленная камнем. Упала она среди вереска, который сомкнулся над нею и скрыл ее.
Вооруженные люди поскакали по степи в погоню за беглянкой. Они проехали в нескольких шагах, но не заметили ее, а видели только освещенный луною цветущий вереск.
Степь укрыла ее и как бы отплатила этим за ее привязанность. Робкие ночные животные, скрывавшиеся в вереске, шевелились около девочки, но не причиняли ей зла. Жаба пила ночную росу, маленькая серая сова гонялась за молью, рогач-олень громко жужжал в темноте. Пальма лежала без движения и без чувств, в оцепенении, похожем на смерть.
Утренняя заря только осветила восточный край степи, когда какой-то старик с мулом, навьюченным большими корзинами, проходил через вереск по узкой тропинке. Это был старый Идаличчио. Он раскаялся в своей трусости, с полпути на Ольмо вернулся назад, взял своего мула и вечерком отправился в степь. Ночью он пошел в то место, где скрывался Долабелла, и предупредил, чтоб он не являлся в Галларату, а бежал поскорее в Швейцарию.
Выпроводив своего приятеля на север, он теперь сам возвращался домой.
На всякий случай он наполнил свои корзины желтым песком, чтобы объяснить, для чего он ходил в степь, если кто спросит.
Когда он проходил мимо того места, где лежала Пальма, его мул остановился, опустил голову и заржал. Мул хорошо знал девочку, которая кормила его хлебом и морковью, когда приходила в хижину Идаличчио на окраине степи или когда старый крестьянин брал его с собою в город. Догадываясь, что мул что-то почуял, Идаличчио раздвинул вереск и увидел Пальму.
Он сразу понял, зачем она пришла в степь. Ему казалось, что она умерла, но когда он приложил свою мозолистую руку к ее губам, то почувствовал теплое дыхание, хотя биения ее сердца почти не было слышно.
Несколько минут он простоял в раздумье. Затем он выгреб песок из корзин, нарезал вереск кривым ножом, который всегда носил за поясом, постлал его на спине мула от корзины до корзины и, подняв девочку на руки, осторожно положил ее туда, как на постельку. В одной корзине отыскалась веревка, которой он крепко привязал Пальму к спине мула.
"Она всегда так любила вереск, — думал он. — Бедняжка! Она пошла за отцом и, наверное, заблудилась".