Царь постоял-постоял, сделал шаг назад и, привалившись спиной к пальме, сполз на землю.
— Он прислонился к пальме и дал дуба, — промелькнула у меня пошлая мысль.
[1] Цугцва́нг — положение в шашках и шахматах, в котором любой ход игрока ведёт к ухудшению его позиции.
Глава 23
Всё это произошло так быстро, что стража, стоявшая невдалеке, не успела понять, что с объектом охраны что-то происходит неладное?
— Лекаря! — крикнул я, и только тогда рынды сдвинулись с места.
Сам я тоже не шевелился и сидел на стуле за круглым столом под присмотром, не сводившей с меня взгляда охраны, ровно. Ещё не хватало, чтобы меня обвинили в покушении на государя. Да и не лекарь я…
Один рында метнулся за дверь, другой к нашему столу. Лекарь всегда находился рядом с государем, так как у Алексея Михайловича подобные приступы случались, едва ли, не ежедневно. Полагаю, у царя имела место и стенокардия, или, как тут называли эту болезнь, — «грудная жаба». Алексею почти ежедневно пускали кровь, и как его организм до сих пор терпел кровопускания, я не знаю.
Рядом с царём довольно быстро появился царский лекарь Стефан фон Гаден.
— Что случилось? — спросил лекарь меня, приподнимая царю, одно за другим, веки.
Гаден прибыл ко двору при мне, в пятьдесят седьмом году из Киева, присланный бояриным Василием Васильевичем Бутурлиным и поначалу выполнял функции цирюльника. Он и меня стриг и брил, а, когда требовалось, и лечил. Вскочил у меня как-то от переохлаждения фурункул на, э-э-э, левой ягодице. Цирюльник хотел его резать, но я сначала не дался, опасаясь, воспаления и заражения крови.
Потом я вспомнил, что видел у царя в палатах на подоконнике растение алоэ, вспомнил, что это хороший антисептик, и решился на операцию, потому что ни лук, ни подорожник, приложенные сверху, желаемого результата не приносили. Заставив лекаря простерилизовать инструменты методом кипячения, я отдался в руки Гадена и, к своему удивлению, выжил.
С тех пор он относился и ко мне, и к алоэ с уважением. А я, попав на Кавказ, первым делом отправил разведчиков искать алоэ, так как видел его, произраставшим в Дагестане самолично.
— Государь встал, захрипел и упал, — сказал я, не вдаваясь в особые подробности.
Лекарь с помощью рынд и появившегося откуда-то дьяка приказа тайных дел Дмитрия Леонтьевича Полянского, уложили Алексея Михайловича на небольшой,«раздаточный», стол, с которого снесли все явства на прапезный, и раздели, сняв кафтан и рубаху. Я так и продолжал сидеть «сиднем», ни во что не вмешиваясь.
— И часто так происходит? — наконец, увидев на себе взгляд Полянского, спросил я.
— Часто, — вздохнул тот. — Однако, обычно, государь быстро отходит, а тут…
Он, видимо, осознав двусмысленность фразы со словом «отходит», осенил себя троеперстным крестом.
Со стороны закрытого от меня телами лекаря и одного из рынд, царя, послышался стон и возня.
— Лежите-лежите, государь, — проговорил лекарь. — Я пускаю кровь.
— Опять ты тут, Стефан, мне кровь пускаешь? У меня что-то с языком. И рука онемела.
Речь его звучала невнятно.
— Инсульт, — подумал я. — Довёл Тишайшего до цугундера. Как бы он, действительно, не «двинул кони». Возись потом с Милославскими. Они меня терпеть не могут, а Морозов почил в бозе. Не кому за меня заступиться.
Я прикинул, что теперь делать? Может, пока не поздно, рвануть «по бездорожью» на Кавказ и там осесть, прикинувшись ветошью?
— Да не может он умереть! — почему-то подумал я. — В истории было не так. Не хочу я, чтобы он умирал. Мы только-только начали с ним договариваться, и он только-только стал понимать, что я ему нужен живым. И на хрена я про реформацию заговорил? Про отмену церковной реформы… Дубина! Промолчал бы… остановился на сказанном, и всё пошло бы совсем не так, а теперь…
Теперь лекарь послал за священником. Гаден обернулся ко мне.
— Удар у него, — сказал он тихо-тихо, обращаясь ко мне. — Это плохо. У царя отказала левая сторона тела. Удар может повториться и тогда…
— Проколите иглой ему несколько раз мочки ушей. Надо снять давление крови в голове.
Лекарь на мгновение задумался, потом встрепенулся и стал тыкать царю иглой в уши.
— Теперь на левой руке поколите подушечки пальцев, чтобы проступила кровь, — приказал я.
Лекарь выполнил приказание.
— Не так шумит в голове, — сказал царь, едва ворочая, слегка вывалившимся налево языком. Слово «шумит» у него получилось, как «фумит», ну, и остальные слова вышли не очень внятно.
— Так лутфе, — сказал Алексей Михайлович.
Появился иеромонах нашей Измайловской церкви Рождества Христова иеромонах Василий. В этом мире эту церковь я построил гораздо, на целых двадцать лет, раньше, в пятьдесят шестом году, так как хорошо знал, и её облик, и как её строили. Собственного кирпича было тогда навалом, и потренироваться перед строительством дворца надо было…
Царя перенесли в его покои, где причастили и соборовали. Я незаметно вернулся в свои покои, где меня встретила встревоженная супруга. Весть о том, что к царю вызвали священника, облетела трёхэтажный дворец, мгновенно.
Пришлось рассказывать и пересказывать, как так случилось, сначала жене, потом её сестре Марфе, потом сыну Алексею, потом царице Марии. Все они были встревожены и от многократного повторения мной рассказа, моя жена возбуждалась всё больше и больше и вдруг тоже потеряла сознание.
— Да, что ж за напасть такая, — подумал я, испугавшись за жену, и самолично побежал за лекарем, которого застал в царской опочивальне.
— Дуняше плохо, — крикнул я и, схватив Гадена за руку, повлёк его за собой, благо, что это всё происходило на одном этаже. Однако Гаден руку вырвал и скомандовал другому лекарю, которого я сначала не приметил:
— Йохан, отправляйтесь, пожалуйста, в палаты царевны Евдокии.
Густо намазанное пудрой лицо неизвестного мне лекаря поскучнело, но он, взяв сумку с инструментами, прошёл мемо меня и вышел из примыкающей к царской опочивальне комнаты.
— Кто это? — спросил я очень тихо.
Гаден скривился.
— Приехал тут недавно… Лейб-медик короля Швеции Карла Густава. Все в Московию прутся. Слишком много царь Алексей платит медиусам… Йохан Костер фон Розенбурх[1]… Самочинно прибыл в Московию, без охранительных грамот, да ещё и со всем семейством и с прислугой. Да государь, не подумавши, отдал ему должность архиятера, то есть главы медицинской службы. Хорошо хоть меня не ввёл к нему в подчинение. Такие уже новшества пытается ввести, что не знаю, как он у Шведского короля служил. Но ничего, скоро приедет Блюментрост, он всех на чистую воду выведет. Да! Лигарид тут воду во всём мутит, даже в медицине. А в Немецкой слободе распри.
— Как у вас тут всё запущено, — пробормотал озабоченно я.
Я читал когда-то давно, в другой жизни, что врачей-иностранцев на службе при дворе хватало. Но самое главное, среди них были и шарлатаны, прекрасно понимающие, что новый врач быстро выведет их на чистую воду и лишит работы, а то и жизни — русские цари всегда были скоры на расправу, а потому шарлатаны сделали все, чтобы оболгать новичка при дворе.
Установленный порядок приглашения и приема на службу иноземных докторов с представлением рекомендательных писем, а иногда и проведением профессиональных экзаменов, призван был закрыть в Россию дорогу неучам и шарлатанам, особенно для службы при царском дворе. Поэтому служившие в Аптекарском приказе придворные доктора в большинстве случаев были профессионалами высокой квалификации, имевшие у себя на родине хорошую репутацию.
Именно они составляли основу приказа, поскольку были обязаны следить за здоровьем царя, лишь в необходимых случаях привлекая к лечению лекарей и аптекарей. В период правления первых царей из династии Романовых в разное время в Аптекарском приказе служило около двадцати докторов из разных стран.
В царствование Алексея Михайловича из-за границы было приглашено десять докторов. В конце пятидесятых — начале шестидесятых годов «ближним» доктором был австриец или, как тогда говорили, «выходец из цасарской земли» Андреас Энгельгардт. Он занимался не только медициной, но и написанием для царя естественнонаучных трактатов, толкованием астрологических прогнозов и гороскопов. Но к тысяча шестьсот шестьдесят пятому году Энгельгардт оказался в немилости, поскольку имел неосторожность заявить, что «царь такой же человек, как другие, и исцеление должно прийти от Бога, а от него зависит лишь применение того или иного лекарства».
Хотя русскому человеку было свойственна вера в Божественное Проведение, однако иноземцев постоянно подозревали в попытках утаить свои истинные знания, в не-желании лечить по-настоящему. Царская немилость должно была привести «немца» в чувство и побудить к эффективному врачеванию. Но Энгельгардт обиделся и в тысяча шестьсот шестьдесят шестом году уехал из Москвы, приняв предложение Бранденбургского курфюрста.
В своей опале Энгельгардт не без оснований винил коллег. Жизнь при царском дворе не обходилась без интриг среди придворных, в том числе и среди придворных докторов. Место ближнего доктора вскоре занял англичанин Сэмюель Коллинз. Он прожил в России с тысяча шестьсот шестидесятого по тысяча шестьсот шестьдесят седьмой год и пользовался большим авторитетом.
Коллинз, помимо врачевания, переводил Алексею Михайловичу присылавшиеся из Англии газеты, а во время поездок в Лондон выполнял дипломатические и торговые поручения. В тысяча шестьсот шестьдесят четвёртом году Коллинзом было написано на латинском языке «рассуждение» по медицинской астрологии, переведенное на русский язык дьяком Посольского приказа Голосовым.
В этом труде Коллинз объявляет себя сторонником врачебной астрологии и «философии», понимаемой им как наука, объединяющая знания о природе в её естественно-научном и богословском аспектах. В трактате рассказывается о способах лечения различных народов, даётся астрологическое определение дат, благоприятных для кровопускания. Он вел большую переписку с известным физиком Робертом Бойлем, сообщая ему свои наблюдения и впечатления о России.