Придётся тебе, князь Оболенский, потерпеть ещё немного. Вот, если не получится, с Ка-ра-тыр-пыр-кентом, тогда я сменю тебя.
К воеводе мы с Фролом и Байрамом поехали с раннего утреца. Солнце над морем в июле встаёт ранёхонько. Во так ранёхонько мы и поплыли на шхуне вверх по течению, затемняя Терек тенью своих парусов. Крепость оказалось, стоит совсем рядом, метрах в ста. Оказалось, что именно там в Терек впадает ещё какая-то река. Тоже довольно обильная, но порожистая. Между Тереком и этой рекой лежало то ли луг, то ли болото, густо поросшее осокой, камышом и другими травами и цветами. Виднелись фиолетовые и жёлто-белые ирисы.
Я «бахнул» пушкой, демонстрируя, что на борту особа, приближённая императору. О том Алексей Михайлович учредил особый указ. Ежели один выстрел — то посланник, сдвоенный — высокий посланник, тройной выстрел — сам государь пожаловали. Всем приседать и делать «ку» три раза.
На холостой выстрел по нам чуть было не ответили боевым, так как у орудий вдруг забегали, засуетились и запалили поджиги. Только ожидание команды воеводы, который команду стрелять не дал, нас спасло. Не было бы воеводы, отстрелялись бы по нам пушкари от всей души. Не привыкли ещё русские воины на выстрел другую щёку подставлять.
Появившийся на стене воевода, замахал руками в сторону артиллеристов и от них наконец-то прозвучало дружественное: «Бах!», окутавшее стену белым дымом.
Глава 3
— Тут можно купить хорошего коня и дорогое персидское седло и сбрую с каменьями? — спросил я.
— Для чего? — улыбнулся князь-воевода.
— Для подарка.
— Для подарка… — задумчиво произнёс Оболенский. — Так, иного письма от государя у вас для меня нет?
Я отрицательно покрутил головой.
— Тогда, э-э-э, есть у меня и сбруя, и седло. Тоже для подарка берёг, да, когда ещё удастся подарить? Добуду ещё, даст Бог. Однако… Э-э-э… Шахские вещи. Шли персидским караваном в дар турецкому султану.
Воевода замолчал.
— Дары шаха — султану? — удивился я. — Как они оказались у вас?
— Хм! — улыбнулся Оболенский. — Они их потеряли в горах. Сильно спешили обратно.
— Богатые вещи? — я почувствовал удачу. — Я бы все посмотрел. Не только седло и упряжь.
— О-о-о! Всё вместе будет очень дорого стоить.
— Можно посмотреть?
— Отчего же нельзя? Посмотрите. Пойдёмте. Они, естественно, в казне хранятся.
Вещи были царскими. Как такие надевать-то? Каменья осыпали всё. Все свободные и не трущиеся места. Попона была обшита галунами из настоящей золотой нити. В вещах имелся полный шахский наряд, просто усыпанный драгоценностями. И весил он килограмм двадцать. В сундуке лежал меч с богатейшими ножнами.
Сердце моё обмерло, но вида я не подал и продолжал дышать ровно.
— Вы, князь, спокойны, — с удивлением мотнул головой воевода. — Я… Я не могу смотреть на это чудо с холодным сердцем. Именно потому я жажду избавится от него. Таким может владеть только государь.
— Вот и подарите.
— Я готовил для одного, а придётся дарить другому. Это как-то, э-э-э, не правильно, вам не кажется?
— В казне много такого лежит.
— Вы ходили в царскую казну⁈ — удивился Оболенский. — Хотелось бы мне хоть одним глазком заглянуть туда.
— Вы бы ничего не увидели, — улыбнулся я. — Всё лежит в сундуках.
— И это чудо тоже ляжет в сундук, — задумчиво проговорил воевода и посмотрел на меня. — А вы, князь, какому государю хотите подарить? Не Алексею Михайловичу, часом?
— Я и персидский подданный тоже…
— Неужели, шаху Аббасу Второму. Ха-ха! Вот он удивится, если узнает свои подарки!
— Думаю, шах даже и не знает, что намеревались подарить султану. Скорее всего, он сказал: 'Возьмите моё самое дорогое платье, саблю и седло и отправьте султану. Думаете, шах помнит все свои драгоценности? Как и наш государь, кстати.
— Наверное-наверное… Так, возьмёте?
— Боюсь, у меня, и вправду, не хватит на это денег. Если только сейчас вы возьмёте часть, а потом мы рассчитаемся. Готов написать закладную. Хотя… Что это я? Сколько стоит?
— Э-э-э… Если за пятнадцать тысяч и сразу?
— Кхе-кхе… Кто же в поход такую сумму берёт. Если бы я шёл нанимать армию тысяч в десять сабель, тогда — да. У меня с собой только тысяча рублей золотыми английскими фунтами. Э-э-э… Шестьсот пятьдесят фунтов.
— Э-э-э… Прилично, но явно не достаточно. Но и верно! Кто же в поход берёт деньги? Их в походе добывают.
— У меня войско. Моё, прошу заметить, войско. Его надо содержать. Это, по сути, -войсковая казна.
— Вся? — заинтересованно спросил Оболенский.
— Не вся, — усмехнулся я.
— Хорошо живёте, князь. И вам государь позволил вывезти столько золота?
— Нет. Вы же знаете про запрет. Это золото моей семьи, оно было здесь в Персии.
— Хорошо, когда где-то есть семейное золото, которым можно воспользоваться в нужный момент. То есть, если я правильно понял, можно рассчитывать на наш расчёт здесь? Когда я ещё попаду в Московию? А за такие деньги можно купить много чего попроще. Или на Отечестве землицы…
— Конечно можно, — подтвердил я его «догадку». — Тут и рассчитаемся. Думаю, к концу года — точно.
— А пока можно и тысячу взять. На остаток я напишу закладную.
Я прикинул. Шестьсот пятьдесят фунтов, это — десять килограммов золота. С пятидесяти килограммов самородков должно получиться сорок пять килограммов. Херня! И тут меня словно током ударило.
— Э-э-э, князь, а не возьмёте ли вы золотыми самородками. Фунтов у меня осталось не так уж и много, а вот золото есть.
— Персидское золото — хорошее золото, — проговорил, приподняв правую и нахмурив левую брови. — Но, что я буду с ним делать?
— Как это что? Переплавите, хотя бы и в Дербенте. Мои казаки и я сопроводим вас и поохраняем. Чтобы ваши стрельцы ни о чём не догадались. Золото при переплавке теряет десять процентов. Я отсыплю его на сорок процентов больше. А ювелир вам, к тому же, подтвердит чистоту самородков, сам отольет слитки, а может и отчеканить монету.
Меня почти трясло от предвкушения победы. Зачем мне возиться с этой недоделанной бурой, которую казаки насобирали на солёном озере Индер, что находится в пяти километрах от Яика. Это крупнейшее месторождение боратов[1], то есть солей «Бора». Воды озера содержат соли высокого качества с содержанием калия, брома и бора. Добывают и пищевую соль. Сочетание бора с простой солью и даёт, при некоторых манипуляциях нужную мне для расплава золота «буру». Но ведь эти манипуляции ещё надо сделать. А начнёшь делать, — что-то заподозрят казаки. Мне для этого нужна кузня. А что может в кузне делать парень, не стуча молотком. Правильно — колдовать. Или что-то плавить…
— Короче, — сам себе сказал я, а внешне мило улыбнулся.
— Вы очень странный молодой человек. Приезжаете из Москвы с грамотой от царя и царскими полномочиями. Привозите такую парсуну государя, каких мне ещё видеть не доводилось, а, поверьте, приходилось видеть всякие. И я знаю, что эту парсуну написали вы. Вы — наследник шахского трона! И вы сорите золотом. С вами интересно и выгодно иметь дело! И, хотел спросить, вы, часом не планируете стать шахом? Если да, то не возьмёте ли вы меня в воеводы?
Я невозмутимо смотрел и слушал Оболенского, понимая, что у меня всё почти получилось.
— Вы это серьёзно? — спросил я.
— Что, серьёзно? Про трон шаха, или про моё воеводство?
— Про воеводство.
— Кхэ-кхэ-кхэ! — закашлялся Оболенский. — Значит про трон шаха, это — правда?
Я ему не ответил.
— Тогда и про воеводство — правда. Я уже свыкся с этими местами. Вода здесь, правда, — жуткая дрянь. Приходится возить с другой реки, что с гор течёт. Сулак называется. Вот там чистая вода.
— Почему там городок не поставили? Там по всей реке поселения кумыков. Места нет свободного. И она считается владением правителя Карабудахкента Сукрай Шевкал.
— А воду набирать можно?
— Воду набирать можно, но кумыки сильно недовольны. Сухрай зело борз, как говаривали наши пращуры. Пытается договориться с местными, чтобы закрыть наш городок. Обещает им свою защиту от всех. Но местные, слава Богу, ему не верят.
В подарок я передал воеводе своего вина, чем немало удивил Оболенского. Из царских Астраханских виноградников нельзя было взять ни ягодки. Сие было чревато казнью. А тут я привожу с Волги своё. Естественно, воевода угостил меня и местным вином. Оно оказалось более терпким. Честно сказать, мне моё показалось вкуснее.
С поездкой в Дербент решили не откладывать. Воевода попытался переложить «суету» с переплавкой золота на меня, но я сослался на то, что не хочу к себе привлекать внимание персидских властей и готов побыть временно техохронителем. Всё равно, передавать ювелиру сразу весь объём самородков нельзя. Вряд ли он сможет переплавить все четырнадцать килограмм золота. Я полагал, что он сможет за раз переплавить будет максимум пол кило. Плюс чеканка монет…
— А вот после первой партии, я смогу приходить от вашего имени.
— Что ж, — благоразумно, — согласился Оболенский. — Тем более, что меня в Дербенте знают. Покупал я там, кхэ-кхэ, драгоценности у одного, кхэ-кхэ, ювелира.
Глаза Оболенского при этих словах блеснули, а по лицу пробежала странная гримаса.
— Какие-то более тесные контакты связывают вас, — подумал я. — А не сбываешь ли ты через этого ювелира награбленное? Или приобретаешь «бумаги» на нажитое «непосильными трудами»?
Отправиться в Дербент мы с Оболенским решили на следующий день. Этим же днём мы на шхуне сплавали на речку Сулак и дерзко войдя в устье, мы прошли на парусах и вёслах довольно далеко. Ширина и глубина, двести и четыре метра соответственно, позволяла. Течение было совсем слабое, а вода почти пресная.
Кумыки, сбежавшиеся на берега, что-то кричали ругательное, отчаянно махали руками и палками, швырялись камнями и изредка постреливали в нас стрелами из луков, падающими в воду. Мы проплыли вверх по реке метров семьсот, когда глубина сократилась до двух метров, а вода стала совсем пресной, набрали воду в бочки, развернулись и вышли. Я понимал раненых казаков, которых привезли сюда и которым совсем не хотелось конфликтовать с местным населением. Конфликту они предпочли пить грязную воду реки, протекающей многие километры по илистой и глинистой долине через многочисленные селения.