Авт.), решавшего все важнейшие вопросы, заводить пашню.
Хлеб на Дону был привозной. Свой почти не высевался. Казаки за службу ежегодно получали от государства, помимо денежного жалованья, пороха, сукна, свинца и прочего, хлебные запасы. Все необходимое обычно доставлялось на Дон весной по водному пути из Воронежа. Нередко торговые караваны подвергались нападениям калмыков, черкесов, крымцев, иногда привоз продовольствия не поспевал за притоком населения, в результате чего немало донцов оставалось без хлеба. Отчасти их выручали подсобные промыслы — рыбная ловля, охота, скотоводство, но это не могло предотвратить неизбежное: наступал голод. Казаки писали в Москву: «Помираем голодною смертью, наги и босы, и голодны».
Обиженные и обездоленные, познавшие лютую нужду, несправедливость и жестокость люди надеялись обрести на Дону привольную жизнь. Здесь действительно не было ни лиха боярского, ни утеснений воевод, но и тут они сталкивались с размежеванием на богатых и бедных. Всякий, кто приходил на Дон, втягивался в своеобразные существовавшие там социальные отношения и в соответствии со своим имущественным положением или оказывался в лагере зажиточных — «домовитых» донцов, или (в большинстве случаев) попадал в число голутвенных казаков, которых нужда заставляла идти к «дюжим» и «добрым» людям в работники, пасти их конские табуны, приглядывать за пчельниками и мельницами и т. п. «Домовитым» нечего было опасаться голода: получая большие доходы со своего хозяйства, скупая за бесценок имущество беглых и вдобавок занимаясь ростовщичеством, они могли платить за хлеб любую цену, тогда как голутвенные жаловались, что одни из них «кормятся рыбою и кобылятиной», многие «розно поразошлись в запольные речки, а иные и неведомо куды, для того ести нечего».
Ключевые позиции на Дону держала казацкая старшина, выражавшая интересы богатой части населения. И хотя в войсковом кругу голутва нередко теснила зажиточных станичников, иногда даже смещала неугодных ей атамана с есаулами, с течением времени «домовитые» все больше забирали власть в свои руки. Характерно, что сам круг собирался в Черкасске — городке на Нижнем Дону, где в основном жили состоятельные, не знавшие нужды казаки. Голутвенные же сосредоточились в «верховых» городках.
«Кормит нас, молодцев, — не без горечи говаривали казаки, — небесный царь в степи своею милостью, зверем диким да морскою рыбою. Питаемся, словно птицы небесные: не сеем, не пашем, не сбираем в житницы. Так питаемся подле моря Синего».
Только государевым жалованьем и побочными промыслами на Дону прожить было нельзя. Как естественное подспорье казаки расценивали выкуп пленных, военную добычу, за которой периодически совершали походы в Персию, Константинополь, Трапезунд, Крым, Анатолию. Эти рейды не были только разбойно-пиратскими. Во-первых, они являлись ответной мерой на набеги крымцев, во-вторых — служили демонстрацией силы донцов перед лицом угрожавшего российским рубежам противника, в-третьих, почти всегда преследовали и чисто торговые цели: казаки возвращались с чужеземных берегов с восточными товарами, пользовавшимися на Дону большим спросом. Подобные экспедиции снаряжала старшина, выделяя средства на оружие, боеприпасы, струги — подвижные удлиненные лодки, на которых ходили на веслах и под парусом. Само собой, львиная доля воинских трофеев доставалась казацким верхам, хотя во время «дуванов» — специального раздела добычи — свою часть получали все участники похода. В народной песне по этому поводу говорится:
Голова ль ты, моя головушка,
К бою, ко батальице ты наипервая,
На паю-то, на дуване ты последняя.
Особую славу донское казачество стяжало взятием в 1637 году турецкой крепости Азова. А четыре года спустя донцы выдержали длительную осаду огромного войска, подступавшего к Азову. В известной повести об Азовском осадном сидении, в которой изложение ведется от лица самих казаков, описывается попытка султана Ибрагима I овладеть Азовом: «И собирался на нас и думал за морем турецкий царь ровно четыре года. А на пятый год он пашей[11] своих к нам под Азов прислал… Пришли к нам паши его и крымский царь[12], и обступили нас турецкие силы великие. Наши чистые поля ордою ногайскою[13] усеяны. Где была у нас прежде степь чистая, там в одночасье стали перед нами их люди многие, что непроходимые леса темные. От той силы турецкой и скакания конского земля у нас под Азовом погнулась и из Дона-реки вода на берег выплеснула, оставила берега свои, как в полноводье… Непостижимо было уму человеческому… и слышать о столь великом и страшном собранном войске, а не то чтобы видеть своими глазами!»
Невзирая на численное превосходство, туркам не удалось взять крепость. Они понесли урон в 70 тысяч человек, причем один из главных военачальников противника — крымский хан был серьезно ранен и вскоре умер. Однако, несмотря на победу, положение казаков было тяжелым, силы их были истощены. Московское правительство, от которого они с надеждой ждали помощи, боясь осложнений с Турцией, в категорической форме потребовало от донцов под угрозой невыплаты жалованья и запрета торговли с Доном покинуть Азов. Отважным сидельцам не оставалось ничего иного, как оставить крепость, предварительно разрушив ее до основания.
Азовская героическая эпопея 1637–1642 годов не только подняла военный ореол донцов, но и приумножила славу русского оружия.
Не каждому была по плечу суровая казацкая доля. Например, московский дворянин Ждан Кондырев, человек служилый, пообвыкший в военных походах, посланный на подмогу казакам на Дон, оказался «жидковат» в деле. Он участвовал в вылазках против крымцев, но, не обладая такой физической выносливостью, как его товарищи, стал для них форменной обузой. Они даже жаловались в Москву, что Кондыреву с ними «быть невозможно», потому что он жил при государевом дворе и успел изнежиться. Донцы подходили к Кондыреву с той же меркой, что и к себе. «Мы, — писали казаки царю, — … бежим наспех от пристани до села день и ночь пешие». Для них такие нагрузки были в порядке вещей, а Кондырев после подобных кроссов чуть не испускал дух.
Сызмала приобщались донцы к воинскому ремеслу, к бивачной жизни. Не случайно в народной песне говорится, что казака воспитали и взлелеяли не семья, не отец, не мать, а кормилец Дон-Иванович да чужа-дальня сторона. О неприхотливости казаков, о беспокойной, оторванной от домашнего очага жизни их свидетельствуют старинные донские поговорки: «Казаки обычьем собаки», «Казак из пригоршни напьется, на ладони пообедает», «Хоть жизнь собачья, да слава казачья» и др.
Не все пришлые люди приживались на Дону, не все могли вынести тяготы походов, жизнь в отрыве от дома, от семьи. Были случаи, когда беглые из центральных уездов России, так и не пообвыкнув на Дону, подавались в поисках более спокойного пристанища в другие края. К примеру, холоп князя Щербатого, «сшедший» на Дон из Москвы, оставался там недолго: после участия в казачьем морском походе он счел за лучшее уйти восвояси. Да казаки и не терпели в своей среде слабых телом и духом — такой подведет в трудную минуту, дрогнет в критический момент кровавой схватки, оставит в беде товарища.
Иного склада был выходец с воронежского посада и выбившийся на Дону в «домовитые» казаки Тимофей Разя. В злой сече он всегда был среди первых, труса в бою не праздновал. Лицо и тело его были покрыты шрамами и рубцами, как воды Дона рябью в ветреную погоду. Крутой нрав уживался у Тимофея с широтой натуры, размахом в работе и веселье. Любил он побалагурить, умел острое словцо сказать. А уж за столом как сидел! Шутки, прибаутки, присказки. Рубаха красная, брови черные, широкие, глаза жгучие, так огонь в них и играет. Истинный казак, хотя и не коренной донец. В отца пошли и три сына Тимофея — Иван, Степан и Фрол. Слыли они станичными молодцами и радовали удалью сердце старого казака. Мечтал Тимофей Разя, что его старший — Иван станет со временем войсковым атаманом и будет всему Войску Донскому голова. Но не суждено было сбыться этим надеждам. Пал Иван жертвой боярского деспотизма. В 1665 году, уже после смерти отца, был он старшиной отряда донцов в войсках князя Ю. Долгорукого. Однажды явился он к воеводе и от имени всех просил отпустить его и других казаков на Дон. Долгорукий отказал. Тогда Иван Разин ушел самовольно. Его догнали, судили и казнили.
Тяжело переживали в семье Разиных эту утрату. Степан, на плечи которого легли теперь заботы о близких, поклялся отомстить за брата.
Хотя имя Степана Тимофеевича Разина — одно из самых громких в отечественной истории, его жизнь до крестьянской войны, предводителем которой он стал, известна лишь в отдельных и подчас очень скупых чертах. Трудно точно установить, когда он родился. Предположительно — около 1630 года. Остается открытым вопрос о том, кто была его мать. Есть гипотеза, что пленная турчанка, но определенными данными на этот счет историки не располагают. Названой[14], или крестной, матерью ему приходилась русская женщина Матрена, по прозвищу Говоруха. Она жила в городе Цареве-Борисове на Слободской Украине. Возможно, у нее и у семьи Разиных была общая родня в Воронеже. Как и многие казаки, Степан рано женился. Уцелевшие документы, проливающие кой-какой свет на биографию С. Т. Разина, не содержат, однако, никаких сведений о его жене. Мы не знаем также, был ли Разин грамотным. Грамотность, к которой в тогдашней России был причастен один из десятков тысяч, была в глазах народных масс особым, почти мистическим даром, чем-то недосягаемым, возвышенным, неприступным. Оттого в старинной песне пелось:
Восходила туча сильна, грозная,
Выпадала книга голубиная…
…Никто ко книге не приступится,
Никто ко божьей не пришатнется.