е хотелось возвращаться по некоторым причинам криминального характера.
Жизнь вынудила меня заниматься не тем, чем хочется, а тем что требовалось. А требовалось защитить себя. Отдаваться бандитам я не захотел, и потому сам стал бандитом. Как тогда говорили — «отмороженным на всю голову». Просто «дядя Садык» на мой четырнадцатый день рождения подарил мне наступательную гранату РГД-5. Шел девяносто шестой год и на улицах Владивостока шли настоящие бои.
Первый раз я вынул из кармана куртки гранату дней через десять после своего дня рождения. Тогда меня уже целый год сильно били за несговорчивость, и я практически не выходил гулять. Хотя в школе меня тоже били. Как встречали «Воронцовские», к которым я не хотел примыкать, так и били. Именно поэтому сосед, видя меня в синяках, и подарил мне гранату, сказав: «попугаешь».
Я спросил: «Она учебная?»
— Какая-такая, «учебная»? — скривился он. — Боевая. Двадцать пять метров поражения. Убегаешь и бросаешь за спину. Подальше бросаешь. Потренируйся. Только камнями тренируйся бросать, а не гранатой.
Я потренировался на заброшенной стройке, заложенного в СССР дома, где лежал только бетонный фундамент, стояли бетонные колонны и немного первого цокольного этажа, собранного из панелей.
Вот туда-то я и заманил «Воронцовских», встретивших меня после уроков. Вернее, это они меня сами туда загоняли. Место было удобным для экзекуций и лежало на пути от школы к моему дому. Вот там я их и рванул, бросив гранату не за спину, а из-за колонны и очень прицельно. Я отрабатывал бросок очень тщательно, а бегал хорошо.
Граната взорвалась прямо в толпе преследователей. Первым бежал Воронцов и я метил прямо в него. Он, увидев и отреагировав на летящий в него «камень», увернулся и граната взорвалась у него за спиной, поразив всех пятерых бандитов. Поразила наглухо. У РГД-5 дистанция гарантированного показателя вероятности поражения составляет три метра. Группа бежала плотно и не след в след, а потому, погибли все.
Воронцов был смотрящим по району от Миши Баула. Хм… Такая у него была фамилия. И клички не надо. Да-а-а… И он, Воронцов, меня мучил лично, так как я нарушал баланс силы и подрывал его личный авторитет. Так он говорил. Начитанный был, тварь.
Меня потом допрашивали и следователи, и опера, но я держался уверенно и не повёлся ни на какие ментовские «штучки» типа запугивания, конфет с пряниками и похвалой за расправу над бандитами. Я утверждал, что ничего не делал, а только убегал. Что там взорвалось — не знаю, так как побежал ещё быстрее.
Следствие пришло к выводу, что граната, которую Воронцов хотел бросить в меня, выпала из руки Воронцова. Все в школе и на районе знали, что меня прессует Воронцов. Криминала за мной не наблюдалось. В преступных группировках я не состоял. И это могли подтвердить все. Они и подтвердили. Так я соскочил со статьи, но привлёк к себе внимание дяди Садыка.
Он потом как-то спросил меня про гранату, а я сказал, что случайно утопил её в море.
— Хорошо, что утопил, — сказал он и усмехнулся. — Ещё одну дать?
— Если можно, две. И одну «эфку».
— Да ты офигел⁈ — удивился сосед. — Ты с кем воевать собрался?
— Зачем, воевать! У меня нет врагов! Для коллекции!
— Гранаты денег стоят. Хочешь заработать?
— Только не криминал, — сказал я.
— Э! Какой криминал! Дядя Садык мирный. Дядя Садык делает вкусную водку из хорошего спирта. Я сам её пью! Тебе не предлагаю. Водку научу делать. Место дам, спирт дам, воду привозить буду. Ты только разливать будешь и крышки закручивать. Мы сами развозить будем.
Я подумал и согласился. Деньги семье были нужны. Да и так я уходил под крышу к лезгинам и уходил из сферы влияния Баулы, который, как мне потом сказали, присматривался ко мне пристально. Его ребята тоже опрашивали меня, но уже в присутствии Садыка.
Отец знал о моей работе и был не против. С Садыком у них были приятельские отношения ещё до развала СССР и он считал, что розлив самодельной водки, приготовленной по правильной технологии, это не преступление. Водка у Садыка и правда была хороша за счёт воды из колодца в купленном им частном доме. Мой отец не был пьяницей, но хорошую водку употреблял. А в то время, какая из них была хорошая, не мог сказать никто. А тут сам сын гарантировал качкство. Кхе-кхе…
Потом Садыка жестоко убили, отрезав ему ухо. Но мне тогда уже было семнадцать лет, я окончил школу, пытался поступить в институт, не поступил и меня забрали в армию. А до этого меня «прессовали». Как бывшие «соратники» Садыка, так и Бауловские ребята. Почему-то лезгины решили, что я знаю, где хранится их «общаковская касса» и «садыковский» тэтэшник. Грузили и менты, пугая ответственностью за тяжкое преступление — хранение оружие и боеприпасов. Грузили бауловские, откуда-то прознав про гранату, подаренную Садыком. Наверное, тот сам проболтался одному из братьев.
Я отбивался от всех как мог, а потом взял и устроил покушение на самого Бауло. Покушение оказалось удачным и криминальный авторитет утонул с аквалангом с перерезанным шлангом. Дядя Садык научил меня нырять и пользоваться дыхательными аппаратами. Сам он, оказывается, «срочную» служил в морском спецназе, а потом работал в милиции, но ушёл оттуда, когда там перестали платить зарплату, а у него было трое детей. Да-а-а… Трудное было время.
А перед самой службой я застрел одного из «соратников» дяди Садыка, который отзывался о нём не очень лестно, когда говорил со мной. Он сказал, что Садыку давно надо было отрезать уши и скормить их свиньям и обещал это сделать с моими ушами. Вот я и подумал, зачем ждать, когда кто-то придёт за моими ушами? Тогда тэтэшник и пригодился. Садык доверял мне больше, чем своим родичам.
Ничего никому не сказав, я ушёл служить, а потом поступил на коммерческой основе в ДГТУ. Поступил и кое-как закончил. Тогда «коммерссантов», плативших деньги, из вузов не выгоняли. В Советское время меня бы выгнали за математику, физику и химию, которые я терпеть не мог. Зато я отлично чертил, считал нагрузки на балки с «защемлённым концом», чертил «эпюры»[1].
Потом я стал судостроителем-судоремонтником на Ростовском судостроительном заводе «Прибой», где и проработал до непонятного стечения обстоятельств выкинувших меня в семнадцатый век в тело Степана Разина. Правда, меня не удивляло место и время вселения моей души. Меня удивлял сам факт переселения душ. То, что я в двадцать четвёртом году третьего тысячелетия умер, у меня не вызывало «трагедии». Скорее всего, так оно и произошло. Меня расстраивало то, что «переселение» могло быть простой комой.
Я много слышал и читал, что в коме люди переживают всякие разные путешествия. Даже по иным мирам. И эти путешествия могут длиться многие годы, хотя реально человека пролежал в коме всего, допустим, сутки. Так и я переживал за то, что упираюсь тут, выстраивая нужные мне комбинации, а потом это всё окажется обычной галлюцинацией.
Взобравшись на наш струг, я с удивлением обнаружил, что на нём имеется только лишь команда из двадцати гребцов
— А где все? — спросил я.
— Где, где? — усмехнулся атаман.
— В Караганде, — продолжил я мысленно за Тимофея.
— Берегом пошли. Стоят ниже по Волге. Ждут то ли боя, то ли стругов… Ты что думал, я под пушки струги, полные казаков выведу? Не-е-ет… Батька твой ещё не выжил из ума. В стругах только пушкари да гребцы.
— Здорово придумано, — кивнул я головой.
— А то, — горделиво произнёс атаман. — Но ты-то, ты-то! Откуда что взялось? Словно и не мой Стёпка предо мною! Казак! Да, ребята⁈
— Точно, — подтвердил Иван.
— Ему бы ещё силёнки, чтобы саблю держать, — вздохнул Фрол.
— Зато я из лука стреляю лучше тебя! — сказал Стёпка и они начали перепалку.
Я в это время задумался, переваривая услышанное про себя и про перспективы, нарисовавшиеся перед нами. Воевать я не хотел и Стёпку от этого хотел уберечь категорически. Однако, время было похлеще наших девяностых. Тут воевали по настоящему и воевали не только огнестрельным, но и холодным оружием. А ножичком от сабельки не спасёшься. А сабелька для Стёпки сейчас была предметом неподъёмным.
Нет! Можно было развить навык лучника и стрелять из лука из-за казачьих спин, но ведь и на той стороне лучники найдутся. А при плотном выстреле пяти, например, лучников в меня родимого шансов избежать попадания практически нет. Ну, одену я какую-никакую броню, но… Я скривился. Нет. Не хочу даже представлять. Быть истыканным, как ёжик стрелами, совсем не хотелось. Как и порубленным сабельками.
В таких боях выживали профессионалы. И все они проходили через множество битв. Я много читал про всё это средневековье. И про Разина читал. Отец его пришёл из Воронежа и сразу стал известным среди казаков. Чем известным? За силой, наверное, и ловкостью.
Тимофей был, хоть и не очень высокого роста, но очень жилистый, сильный и быстрый. Я видел, как он расправляется с другими казаками в игровых схватках на палках. А кривая сабля, это совсем не палка. Бои на саблях молниеносны, ибо кто-то всегда слабее. И правы японцы, отрабатывающие один смертельный удар. Даже если ты закованный в стальную броню латник, и то найдётся мастер, владеющий тонким клинком в виде шпаги.
[1] Эпю́р (фр. épure «чертёж») — чертёж, на котором пространственная фигура изображена методом нескольких (по ГОСТу трёх, но не всегда) плоскостей. Обычно оно даёт 3 вида: фронтальную, горизонтальную и профильную проекции (фасад, план, профиль). Чертёж проецируется на взаимно перпендикулярные, а затем развернутые на одну плоскости.
Глава 8
Стёпка тоже, как и отец, был жилист, быстр и ловок. Он должен был тоже вырасти в знатного бойца на саблях. Хотя бы из того я делал вывод, что так дожил до своей гибели на плахе, пережив сотни схваток. Но когда это будет? А вдруг именно потому, что Стёпка не пойдёт сейчас воевать, он и станет знатным рубакой? Может быть он и тогда, в «той истории» тоже не пошёл воевать. Точно ведь не пошёл. Жил, наверное, среди ногайцев. О его жизни было совсем мало информации. А я читал о нём много. И домыслов, и вымыслов. Интересно было разобраться в причинах его бунта.