— Они, эфенди, специально к аргамаку кобылок подводили. И этот там стоял. Я так думаю, они нарочно загородку убрали, чтобы воровски свести своих кобыл с Альбертом твоим. А тот конь увидел, что твой его кобыл жарит и куснул аргамака. Когда тот пялил кобылу-то. Ну твой и не сдержался. Я бы тоже не сдержался, ежели б кто меня на бабе куснул. Хе-хе-хе.
— Ах ты, паскуда! — озлобился я на купца. — Ты мне виру пришёл всучать, сучий потрох? Я вот прикажу тебя сейчас выпороть, что бы тебе неповадно было воровать чужое семя. Знаешь сколько я за него в Персии отдал? Для того, чтобы тут породу разводить. Я его царю в подарок вёз, на случку с его кобылками, а ты его уже оскотинил, паразит. Да я сам на тебя царю челобитную напишу!
Я оглянулся ища начальника охраны.
— Пиши челобитную, перс! Знаешь как?
— Догадаюсь!
— Пиши и срочно в царский челобитный приказ снеси. Моим полным именем подпиши. И возьми бумагу с тугрой. А завтра я царю сам скажу.
— Исполняю, эфенди.
— Э… Эфенди⁈ — очнулся купец. — Царских кобыл?
Он вдруг рухнул на колени и пополз ко мне.
— Не погуби, отрок! — взревел купец. — Не погуби. Христом-Богом!
— Охренел⁈ — от неожиданности я даже не знал, что сказать и немного отшагнул назад.
— Христом-Богом молю, не погуби. Не ведал я, что конь подаренный. Испоганил коня по дурости. Что хочешь бери, но не погуби.
Я сначала удивился его словам, но потом мне что-то такое помнилось… Какие-то суеверия конезаводчиков, что не только кобыла не должна спариваться с «сорными» самцами, но и если самец спарится с «сорной» кобылой и у него потомки станут сорными. Это как у собак. Спарилась сука с дворнягой один раз, а щенки и дальше будут похожими на дворнягу. Что-то такое я и про людей читал. Про право первой ночи, про Онона…
— Да и Бог с ними, — подумал я. — С этим то как быть?
Распалился я не на шутку и жалеть купца мне категорически не хотелось. Да и заявить о себе при дворе повод заимелся…
— Что взять с тебя на такую цену? — скривившись, спросил я. — У тебя денег, сколько стоил бы табун таких лошадей, отродясь не бывало. Ведь на царский конный завод конь должен был отправиться. А теперь что мне с ним делать? Бог знает что уродится.
— Давай я выкуплю твоего коня, за двойную цену. Пять сотен рублей дам.
Я поморщился, как от зубной боли.
— Шесть сотен.
Прикинув, что это в шесть раз больше цены, отданной Тимофеем, я сказал:
— Золотом.
— Откуда⁈ — возмутился новгородец.
— Пиши челобитую, — сказал я, обращаясь к персу по-персидски.
— Английскими соверенами, — правильно отреагировал купец.
— Годится, — тяжело вздохнул я, боясь вспугнуть удачу и мысленно переводя рубли в фунты. — С тебя четыреста монет.
— Тогда я пошёл за дьяком? — спросил купец, даже не прикинув ничего в уме.
Купчие на лошадей оформлялись в Конюшенном приказе.
— Ступай. Пошлина тоже с тебя.
Купец быстро засеменил ножками, стеснёнными полами узкого шёлкового кафтана и какой-то вышитой золотым шитьём рубахи, спускавшимися сильно ниже колен. Купец, почему-то был искренне рад сделке. Может я продешевил?
— Мы не продешевили? — спросил я перса.
— Да, вроде, нет, — ответил он, почёсывая в задумчивости затылок.
[1] Стилос — заострённый пишущий инструмент по воску, глине, бересте. Серебром писали по бумаге.
Глава 16
Потом я понял, чему обрадовался купец. Я-то считал цену в соверенах по отношению цены серебра к золоту, помня, что в соверене пятнадцать с половиной грамм золота, а сам золотой соверен ценился тут дороже, так как английские монеты ценились лучше из-за большего количества в них золота.
Примерно на пол рубля я просчитался, а это по нынешним временам было много. Деревеньку можно купить на пол рубля. Да-а-а… Но, как купец смог так быстро прикинуть хрен к носу? Прав был мой прошлый отец, сказавший когда-то в девяностых, что торговцем надо либо родиться, либо долго учиться. Он тоже пытался торговать, как и многие, но всё время оставался в «прогаре».
Кстати о здешних «родственниках»…
Стёпке наш симбиоз нравился. Он, мало что понимал в происходившем, но не расстраивался, когда я брал на себя функции движения. Он так свыкся с моим доминированием, что беспрекословно подчинялся любым моим командам и если я сказал, что это надо делать, он это делал. А ещё ему очень нравилось рисовать и н быстро учился.
Я позволял ему брать кисти и краски, подправлял ему руку и у Стёпке получалось всё лучше и лучше. Разучив простейшие приёмы, поняв, что такое симметрия, узлы и принципы «золотого сечения», он, вполне сносно, мог набросать стилусом эскиз пейзажа или, даже, натюрморта. Приловчился я в последнюю неделю писать картинки с едой. И это всё из-за Стёпки. Начали мы, конечно же, с рисования кувшина, тарелки, ложки, овощей-фруктов, ну и увлеклись усложнением композиции.
Мы пробыли на Яузе почти месяц, пока царь-батюшка подлечивал своё здоровье в каком-то монастыре, молясь и истязая себя стоянием на коленях. Лучше бы на охоту походил, честное слово… Водянка, она ведь от бездвижимости.
— Ну и Бог ему судья, Михаилу Фёдоровичу, — думал я. — Никому тут мои советы и предсказания не нужны, а потому, как шло, так пусть всё и идёт своим чередом. Себя бы вписать в исторический процесс, чтобы не навредить.
То, что царь появился в Москве, мы поняли сразу. Колокола вдруг зазвонили, собаки залаяли, всадники заскакали шибче. Гонцы с сумками писем куда-то поскакали. Интересно…
Мы за этот месяц отдохнули хорошо: вволю нагулялись, вволю, отгребая подальше от Яузы на ялике, накупались. Мы со Стёпкой изрисовали последние листы картона. Причём, даже если он что-то портил, я быстро переделывал, и получалось «и так за рубль сойдёт».
По такой цене «уходили» наши самые плохонькие картины.
Стёпка даже рискнул нарисовать портрет какого-то голландского купчика и так его переврал, что я едва сдерживался от хохота. Но купчик заплатил за сей шедевн целых полтора рубля.
— Хорошо, что не побили, — сказал я Стёпке. — Рано тебе ещё парсуны писать. Набивай руку стилосом. Но, всё равно — молодец. И, это… Буди меня, когда кто-то станет что-то просить.
На картинках мы за месяц заработали двадцать три рубля. Это — сумасшедшие деньжищи для этого времени. В основном приходили иностранцы: англичане,голландцы, шведы, немцы. Цену я всегда говорил просящему прямо в ухо, так чтобы никто не слышал. И передавал он «взятку» скрытным образом. Это чтобы портовые воры не тешили себя иллюзиями. А нищие нас утомили в усмерть. Накормили мы тут как-то однажды бедолаг, так сбежалось едва ли не пол Москвы кормиться. Еле отбились.
Гонец, прибывший от царя, был разряжен и обшит золотыми галунами, словно новогодняя игрушка. По виду он был не ниже боярина, только больно молодо выглядел. Как это у них тут называлось? Боярские дети? Оказалось, что это просто гонец посольского приказа. А кто таков не представился. Передал послание и был таков.
— Прочитать сможешь? — спросил я своего перса, когда раскрыв бумагу, сложенную конвертом, посмотрел на текст. Байрам здешним русским языком владел лучше меня.
— Э-э-э… Да что тут читать? Прибыть в Кремль немедля.
— А куда прибыть-то? — спросил я подошедшего, как раз, стрелецкого сотника Никиту Журбина.
— Как куда, сначала в приказ, а они уже отправят.
— Так мы же были в приказе, — напомнил я.
— Это ты отмечался о прибытии в Москву. Теперь тебе скажут, когда тебя примет наш государь. А может и прямо сейчас отведут.
— Прямо-таки отведут? — усмехнувшись спросил я.
— Конечно отведут. Без дьяка в царские палаты никак нельзя попасть.
Канителились мы ещё пять дней. Я каждый день приходил в посольский приказ и ждал до обеда. После уходил. Вернее, меня отпускали до завтра. На пятый день, когда я пришёл, чуть припоздав, дьяк Иван Иванович Грамотин, дородный тёмноволосый сорокалетний татарского вида дворянин, меня едва не избил. Буквально подхватив меня под руку, вывел из приказа и буквально галопом понёсся к царским палатам, что находились метрах в ста от приказной «избы», каменного белёного здания высотой в три этажа.
Мы быстрым шагом прошли по лестнице, поднявшись на третий уровень и прошли коридорами в дальнее крыло дворцового комплекса. В коридорах то тут то там стояли стражники с рогатинами. Ходили какие-то хорошо одетые люди.
Я тоже сегодня был одет в свои лучшие одежды. Так сказал одеться дьяк. И сундуки с подарками он приказал оставить. Я взял лишь сумку с документами и несколько рисунков в своей папке.
У дверей, возле которых стояло аж два стражника, мы остановились. Стражник стукнул рогатиной в пол и из дверей вышел некто пожилого вида. Сначала мне показалось, что это баба, но потом я в полумраке коридора разглядел усы и бороду. Дьяк показал бумагу и сказал:
— Казак Донской Степан Разин из Астрахани по решению Михаила Фёдоровича, царя всея Руси.
— Казак, говоришь? — переспросил дворянин. — Что-то он мал для казака. И одет как перс. Да… С нижнего Дона казак? Тогда да… Те во всём персам потакают. Ждите. Сейчас выйдет князь Милославский. Так и вы заходите.
Мы стояли минут сорок. Я весь извёлся, а дьяк стоял, как вкопанный. Я тоже минут через десять, оставил стоять Стёпку, а сам отправился в раздумья, как жить дальше.
Царь ожидал полусидя, полулёжа на специальном троне высокой с подставкой для ног. Оттого казалось, что царь Михаил Фёдорович полулежал.
Я вошёл и склонился перед царём почти до пола. Не знаю, чего это меня скрючило? После того, как я выпрямился, царь долго смотрел на меня молча. Причём на столике перед ним стояли песочные часы, только что им перевёрнутые. Песок в часах тёк, а царь молчал. Рядом с песочными часами стояли обычные часы. Массивные такие. Услышав ещё одно тиканье по громче, я скосил взгляд вправо и увидел большие настенные часы