Емельян Викторович вернулся за стол. „И чего я стесняюсь, глупая. Если не сумею побороть себя, человеком не стану“, — досадовала Тоушан на свою робость.
А директор, глядя на Абадан-эдже, озадаченно размышлял: „У нее же, кроме Байрама, не было детей. Откуда взялась эта девушка? И не сестренка, не похожи они. Неужели удочерила?“
— Ай, Емельян, не ломай себе голову! — Абадан-эдже поймала его врасплох, и он поспешно закурил, стараясь не выдать смущения. — Я привела ее учиться. Жалею, что сама не выучилась. Пусть она будет не слабее сверстниц.
— Верно говоришь, учиться непременно надо. На дневное или на вечернее записать?
— Можно бы и на дневное, да я ее на фабрику устроила. Наверное, на вечернее лучше, — Абадан-эдже обернулась к Тоушан: — А ты как хочешь, дочка?
— Как ты решишь, так и будет. Только… — вдруг запнулась Тоушан. К горлу подступил комок. Растрогана она добротой этих двух людей, радуется или испугана — сама не знает.
— Что „только“, доченька?
— Смогу ли я учиться, мама?
Радуется сердце Абадан-эдже: Тоушан зовет ее мамой. Она выпрямилась, расправила плечи. Так ива медленно поднимает свои поникшие ветви.
— Ни о чем не тревожься, доченька. Я рядом с тобой! „Если плакать с усердием, то и из сухих глаз потекут слезы“, так говорят. Будешь заниматься вечером. Все рабочие так учатся. — Абадан-эдже обратилась к Емельяну Викторовичу: — А краткосрочные курсы у вас есть?
— Да. Занимаются уже десять дней. Другому бы я отказал, но тебе, Абадан-эдже…
Директор не договорил, потому что Абадан-эдже нетерпеливо прервала его:
— Тогда мы придем сегодня же. В котором часу начинаются занятия?
— В семь. Ваша смена заканчивается в пять, так что вы успеете поесть и передохнуть.
— Вот и хорошо. Ну, до свиданья, брат. Пусть не встретит тебя зло. — Абадан-эдже поднялась. — Ох, голова моя пустая, совсем запамятовала! Даже не спросила, какие вести от твоего сына. Будь я неладна! Ведь он возвращается?
Емельян Викторович вздохнул.
— Нет, Абадан. Не возвращается. В военное училище поступил. Верно сказано: „Сердца родителей стремятся к детям, а сердца детей стремятся в горы“. Слава богу, хоть рана зажила. Будет жив-здоров, может, и нас наконец повидает. У матери уже терпение лопнуло. Говорит, сама поеду в город, где он учится. Да я ее удерживаю.
— Даст бог, приедет, — сказала Абадан-эдже, а про себя подумала: „Если голова на плечах есть, то не сегодня завтра объявится“.
— Приедет, — повторила она, прощаясь. — Как вернется, жените его, будет у вас два праздника сразу. Вон сколько лет отняла война. Идем, доченька, перерыв уже кончается.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Тоушан ожидала увидеть в классе много парней и девушек. Но там не набралось и двадцати человек. Даже не все парты заняты.
Абадан села на свободную парту и рядом усадила Тоушан. Появление в классе столь почтенной ученицы вызвало удивление у молодых людей. Один парень шепнул соседу, мол, не поздновато ли начинать учиться в такие годы. "Учиться никогда не поздно", — ответил тот.
Не смущаясь и не обращая внимания на недоуменные взгляды молодежи, Абадан-эдже подвинула тетрадь и ручку Тоушан, а сама обратилась к парню, сидевшему впереди:
— А где наш учитель?
— Не знаю.
Парень обернулся и замер, увидев Тоушан. А она уставилась глазами в парту, не в силах одолеть сковавшую ее робость, и не видела пристального взгляда. Абадан-эдже пожалела, что заговорила с парнем.
— Ну ладно, занимайся своим делом, — не очень любезно сказала она. Ей хотелось, чтобы он скорее отвернулся.
В класс вошел главный инженер фабрики.
— Абадан-эдже, — удивился он, — вы тоже пришли заниматься?
— Дочку привела. Я и сама могу ее поучить, но у вас лучше. А мне все равно вечерами делать нечего. Вот и я вместе с нею, — объяснила Абадан-эдже.
Главный инженер развесил на доске схемы станков и начал занятие.
Учащиеся внимательно слушали и записывали объяснения, а Абадан-эдже с тревогой поглядывала на сидевшего впереди парня. "Бог мой, как странно смотрел он на Тоушан! Что у него на уме? Как бы я с этой учебой не накликала беду на Тоушан. После звонка пересядем на другое место, подальше от злодея. Как говорится, и в береженый глаз соринка попадает".
В перерыве все поднялись из-за парт, только смуглолицый остался на месте. Он то и дело поглядывал на Тоушан. "Бог мой, что это за парень? — беспокойно думала Абадан-эдже. — Может, и хороший человек. Может, у него ничего дурного и нет на уме, кто знает? Он — как нерезаный арбуз".
Тоушан с охотой принялась за учение. Помогало то, что многие детали станка были ей уже знакомы.
Вечером, когда они легли, Абадан-эдже хотела заговорить о парне с пронзительными глазами, но всякий раз останавливала себя, прикусив язык.
На другой день смуглолицый увязался за ними.
— Нам, оказывается, по дороге. Я провожу вас, — заговорил он, догоняя женщин и не сводя глаз с Тоушан.
— Ну, если по дороге, что делать, можешь идти и ты, — неприветливо ответила Абадан-эдже, крепче сжимая руку Тоушан. — Да внимательно смотри под ноги, не оступись. По этой улице и днем-то не пройдешь не споткнувшись.
Встретив столь холодный прием, парень замедлил шаги, однако не отстал и дошел с ними до самого дома. Теперь он знал, где живет Тоушан.
Она ни разу не взглянула на остроглазого. А в душе Абадан-эдже поселились тревога и ревность. Она сама не ожидала, что способна на это. В молодые годы Ашира не ревновала, даже если видела, как он смеется с женщинами. И Ашир не был ревнивым. А сейчас не узнавала себя: словно у нее отнимали Тоушан. "Что это со мной? Ведь взрослая дочь должна выйти замуж. А Тоушан и так уже замужем. Я могу быть ей матерью, но она-то не может прожить свою жизнь в одиночестве. Видимо, слабеет моя голова, иначе не волновалась бы я так сильно. Если буду вести себя неразумно, Тоушан может возненавидеть меня", — уговаривала себя Абадан-эдже.
Тоушан была спокойна. Жизнь ее определилась: работает на фабрике, учится, крыша над головой есть. И главное, обрела мать. Правда, нет-нет да и вспомнится Мурад. Ей очень хотелось рассказать ему, как сильно изменилась ее жизнь. Услышит шаги в коридоре, и первая мысль — не он ли? Нет, не он. Но с каждым днем все реже его вспоминает.
Тоушан сразу почувствовала: что-то тревожит Абадан-эдже, но что — понять не могла, а спросить не решилась.
На другой день рано утром Тоушан вышла за водой и в коридоре неожиданно столкнулась с остроглазым парнем.
— Здравствуй, Тоушан, — негромко сказал он, осторожно оглядываясь по сторонам. — Узнаешь? Я — Эрназар. Помнишь, в селе ваша собака сорвалась с привязи и кинулась на тебя? Ты испугалась, закрылась руками, а я отогнал ее. Давно это было. Мы с тобой с тех пор уже выросли.
Эрназар улыбался. А Тоушан испугалась нежданной встречи, говорить с парнем она не хотела.
— Отойди!
— Я твой гость. Разве ты забыла наши обычаи? Я думал, ты пригласишь меня в дом, — с укором в голосе проговорил Эрназар, давая понять, что обижен, и не уступая дорогу.
— Здесь у меня нет дома, — ответила Тоушан и хотела проскользнуть мимо.
Но Эрназар опять преградил ей путь.
— Если у тебя нет дома, что ты здесь делаешь? Скажи, ведь я не чужой тебе, односельчанин. Вместе учились в школе. И ты сирота, и я — мы должны понимать друг друга. Сама знаешь, как обращаются с нами: "Догони и ударь сироту. Не можешь догнать, подними камень и брось вдогонку". Сколько можно жить у чужого порога?..
— Я не сирота! — резко ответила Тоушан и повернула к своей двери, но сильные руки Эрназара удержали ее.
— Кто у тебя есть?
— Наша власть обо мне заботится!
Она хотела добавить, что у нее теперь есть мать, но Эрназар не дал договорить.
— Заботится?! Если заботится, то почему отправляет нас в ФЗО?
— Я сама пошла! Хочу учиться! — с этими словами Тоушан вырвала свою руку. — Вон отсюда! Если ты не уберешься, я закричу.
Тоушан удивилась, откуда взялась у нее такая смелость. И Эрназар подчинился ей, поспешно ушел.
"Хорошо, что Абадан-эдже не видела нас. Позор мне! Что бы она подумала?" — в волнении говорила себе Тоушан, возвращаясь с полным ведром.
Возле дома ее ожидала Абадан-эдже, которую встревожило долгое отсутствие дочери.
— Иди скорее, доченька, чай стынет! — громко сказала она и горделиво глянула на открытые окна верхнего этажа: пусть соседи слышат.
Тоушан не могла решить, что лучше — сказать или умолчать о встрече с Эрназаром. Но Абадан-эдже по лицу Тоушан догадалась, что произошло нечто неприятное.
— Что с тобой, доченька?
— Ничего.
— Не таись от матери. Теперь у меня покоя не будет, когда ты выйдешь из дому одна.
Тоушан боялась встречи с Эрназаром в классе, боялась, что он заговорит с ней. Однако тот даже не взглянул на нее. Подобно верблюду, которому продырявили кольцом нос, он хранил оскорбленно-горделивое молчание. "Хорошо, что я осадила его, — с удовлетворением подумала Тоушан. — В другой раз будет приставать, еще строже прикрикну".
Однажды во время работы к Абадан-эдже подошла девушка с пушистыми светлыми волосами.
— У меня есть разговор к твоей дочери! — громко прокричала она, наклонившись к самому уху Абадан-эдже.
Никто в цехе не замечал шума станков. И Тоушан начала привыкать. Поначалу ее удивляло, отчего все говорят так громко, когда идут со смены.
— Какой у тебя разговор к моей дочери?
— Сватать не собираюсь, — пошутила светловолосая девушка. — Твоя дочь комсомолка?
Обычно Абадан-эдже отвечала на вопросы вместо застенчивой Тоушан, но на этот раз призадумалась. Тронула пальцем губы и вопросительно посмотрела на дочь. А Тоушан занята своим делом, не видит, что мать оказалась в затруднении. Абадан-эдже подошла к ней, положила руку на плечо. Тоушан подняла голову и увидела рядом с собой светловолосую.
У девушки были румяные щеки и голубые глаза. На шее блестели крупные бусы.