Глава 1. Чингисхан
Монголия в XII в.
В конце XII в. карта Азии, как следует из ранее изложенного, была таковой: Китай был разделен между национальной империей Сун со столицей в Ханчжоу на юге и тунгусским царством чжурчжэней, жу-чжэней или Цзинь со столицей в Пекине на севере. В северо-западной части Китая, в современных Ордосе и Ганьсу, сформировалось царство родственных тибетцам тангутов Си Ся. На северо-востоке Тарима, от Турфана до Кучи жили цивилизованные тюрки-уйгуры, усвоившие буддистскую или несторианскую культуру. Район Иссык-Куля, Чу и Кашгарии составляли империю каракитаев – народа монголоидной расы и китайской культуры. Трансоксиана и Иран почти полностью принадлежали хорезмийским султанам, тюркам по происхождению и мусульманам по вероисповеданию. Оставшаяся часть мусульманской Азии была поделена между аббасидскими халифами Багдада, айюбидскими султанами, курдами по происхождению, арабами по культуре, владевшими Сирией и Египтом; и сельджукскими султанами, тюрками по происхождению, сильно иранизированными по культуре, правившими в Малой Азии.
Это была оседлая Азия. За ее пределами, на севере, на сибирско-монгольской границе, в степях севернее Гоби, возле Алтайских, Хангайских и Хэнтэйских гор, теснилось великое множество оставшихся кочевыми племен, принадлежавших к трем ветвям алтайской расы: тюркской, монгольской и тунгусской. Несмотря на языковые различия, большинство кочевников Центральной Азии вели одинаковую жизнь, в одинаковых климатических условиях и, казалось, были этнически родственны друг другу, что поражало всех путешественников. Их портрет, рисуемый Гренаром, нисколько не отличается от написанных Аммианом Марцелином, Рубруком или китайскими летописцами: «У них было широкое лицо, приплюснутый нос, выступающие скулы, узкие глаза, толстые губы, редкая борода, жесткие черные волосы, смуглая кожа, прожаренная солнцем, ветром и холодом, маленький рост, короткое массивное туловище на кривых ногах». Это вечный портрет гунна или монгола, впрочем весьма сходный с портретом эскимоса или крестьянина из наших Косов[105], поскольку жизнь на этих огромных открытых пространствах, продуваемых ветрами, ледяных зимой и обжигающе жарких в течение нескольких летних недель, навязывает народам достаточно сильным, чтобы бороться с такой природой, одинаковый тип невысокого коренастого силача. Точные районы расселения многих из этих племен установить трудно, так что можно лишь приблизительно представить наиболее вероятные места их проживания.
Один из основных тюрко-монгольских народов, найманы, жил, вероятно, на территории современного округа Кобдо и рядом с озером Убсу-Нур до Черного Иртыша и Зайсан-Нора с одной стороны и до Верхней Селенги с другой. «Хотя, – как указывает Пеллио, – название его выглядит монгольским (naïman по-монгольски восемь), их титулы тюркские; найманы могут быть монголизированными тюрками». Среди них было много несториан. «Джахан-гушай»[106] даже утверждает, что несториане составляли среди них большинство, в частности, наследник их царей, знаменитый Кучлук, живший в начале XIII в., был воспитан в этой религии. Тем не менее «Тайная история монголов» показывает, что среди найманов большим влиянием пользовались также шаманы, поскольку во время войны они умели вызывать бурю и другие природные явления. Основы своей культуры найманы заимствовали у южных соседей – уйгуров. В начале XIII в. канцлером и писцом найманского царя был уйгурский ученый, которого звали (в китайской транскрипции) Тататона, уйгурский тюркский язык использовался в качестве языка государственного делопроизводства. Естественно, Китай (в частности, чжурчжэнский или цзиньский Китай) пользовался у них большим престижем, о чем ясно свидетельствует титул таян, который в эпоху Чингисхана носил их царь и который восходит к китайскому титулу та-ван («великий царь»). В предыдущем поколении найманский царь Инанч-бильге, отец упомянутого Таяна, имел репутацию грозного правителя.
К северу от найманов, на Верхнем Енисее, жили киргизы, тюркские племена, чьи вожди носили титул инал; изгнанные около 920 г. из района Верхнего Орхона рейдом киданей, они больше не играли роли в истории.
Кереиты спорили с найманами за первенство. Точное место их проживания известно плохо. Многие ориенталисты помещают его южнее Селенги, на Верхнем Орхоне, Туле и Онгкине. По мнению других, найманы продвинулись дальше на восток, до района Каракорума, за которым и начинались территории кереитов. Обычно кереитов считают тюрками. «В легенде о происхождении монголов им не нашлось места, и сейчас трудно сказать, были ли кереиты монголами, подвергшимися сильному тюркскому влиянию, или же тюрками, у которых шел процесс монголизации; во всяком случае, многие кереитские титулы тюрксикие, а Тогрул имя скорее тюркское, чем монгольское», – утверждал П. Пеллио. Кереиты перешли в несторианство вскоре после тысячного года при обстоятельствах, сообщаемых сирийским хронистом Бар-Эбреем. Кереитский хан, заблудившийся в степи, был спасен явившимся к нему святым Саргисом (Сергеем). По наущению христианских купцов, находившихся в стране, он попросил несторианского митрополита Эбеджесу, пребывавшего в Мерве (в Хорасане), прислать к нему священника, чтобы креститься со всем своим племенем. Письмо Эбеджесу несторианскому патриарху (в Багдаде), датированное 1009 г. и цитируемое Бар-Эбреем, гласит, что 200 000 тюрок-кереитов приняли крещение вместе со своим ханом. В XII в. члены кереитской царствующей династии продолжали носить христианские имена, что стало одним из источников родившейся на Западе легенде о пресвитере Иоанне (другим источником был негус Эфиопии). За два поколения до Чингисхана их хан, которого звали Маргуз (то есть Маркус, Марк) Буюрук, мечтавший, как можно предполагать, о гегемонии в Центральной Гоби, соперничал с татарами и, разумеется, с цзиньскими царями Пекина. Но, побежденный татарами, он был выдан ими Цзиням и прибит к деревянному ослу. Его вдова сумела отомстить за него, организовав убийство татарского хана. Маргуз оставил двух сыновей: Курджакуза (Кириака, тоже христианское имя) и Гурхана. Наследовал Курджакуз. После смерти Курджакуза на кереитский трон взошел его сын и преемник Тогрул. Ему пришлось бороться против опиравшегося на поддержку Инанча, царя найманов, своего дяди Гурхана, который в какой-то момент изгнал его из страны. Но он все-таки одержал верх в этой борьбе и в свою очередь изгнал Гурхана, благодаря помощи вождя монголов Есугея, отца Чингисхана. В 1119 г., разбив татар, действовавших при поддержке и в интересах пекинского цзиньского двора, Тогрул ненадолго станет самым могущественным из властителей Монголии. Пекинский двор узаконит власть кереитского вождя, даровав ему китайский царский титул вана, и в историю Тогрул войдет под двойным китайско-тюркским титулом ван-хана. Чингисхан, как мы увидим, начинал в качестве клиента и вассала этого государя.
На севере от кереитов, в нижнем течении Селенги, к югу от озера Байкал, жили меркиты, тюрки или монголы по происхождению, среди которых мы, по ходу развития этой истории, тоже найдем христиан. Еще дальше на север, у западного берега Байкала, жили ойрады или ойраты, монголы по происхождению (по-монгольски союзники).
На самом севере Маньчжурии, в «кармане» между Аргунью и Амуром, и сегодня живут солоны, народ тунгусского происхождения, как жили там их далекие предки соланы. Дальше к югу, на южном берегу Керулена, около Буйр-Нура, до самого Хингана кочевали татары, которых Пеллио считает не тунгусами (как считалось долгое время), а «принадлежащими к монголоязычным народам». Татары в качестве федерации то Девять Татар (Токуз Татар), то Тридцать Татар (Отуз Татар) упоминаются уже в кошо-цайдамских тюркских надписях VIII в., времени, когда они, вероятно, уже жили в районе Нижнего Керулена. Грозные воины, татары XII в. были одним из самых диких среди окрестных народов. Живя рядом с Маньчжурией, они представляли собой серьезную угрозу для китайско-тунгусской династии Цзинь. Для того чтобы создать им угрозу с тыла, цзиньский пекинский двор будет содействовать первым шагам Чингисхана.
Собственно монголы, в историческом и узком значении слова[107], среди которых суждено было родиться Чингисхану, кочевали на северо-востоке современной Внешней Монголии, между Ононом и Керуленом. Как мы уже знаем, история фиксирует существование народов, предположительно или наверняка говорящих на монгольских языках, задолго до появления племен, которые вместе с Чингисханом дадут свое имя целой группе, точно так же, как мы видим тюркские народы прежде, чем появляются собственно тукю. Поэтому к монголоязычным народам предлагается относить сяньбийцев III в., жуан-жуаней и эфталитов V в., европейских аваров (VI–IX вв.) и, как признано, киданей, сыгравших столь значительную роль с VIII по XII в. и говоривших на одном из диалектов монгольского языка, сильно палатализированным в результате контактов с тунгусскими языками. Но хотя многие из этих «протомонгольских» народов создали крупные империи, ни один не оставил в памяти человечества такой след, как собственно монголы или Чингисхановы монголы.
Согласно монгольским легендам, собранным Рашид ад-Дином[108], монгольский народ, в давние времена побежденный тюрками, вынужден был спасаться в горах Эргунэ-Кун. В период, который персидские историки пытаются привязать к IX в., предки монголов спустились с Эргунэ-Кун на равнины Селенги и Онона. Те же легенды рассказывают нам о мифической праматери Алан-Гоа, которая, после смерти мужа, зачала от солнечного луча предков монголов-нирутов, в том числе Бодончара, предка Чингисхана в восьмом колене.
В XII в. собственно монголы разделились на множество улусов, слово, как отмечает Владимирцов[109], имеет значение и племя, и маленький народ. Эти независимые племена воевали между собой, не говоря уже о войнах против соседей, особенно против татар. Семья, из которой происходил Чингисхан, принадлежала к клану (омук, omouk) Борджигинов, а внутри клана Борджигинов – к подклану (ясун, yasoun) Киятов. Впоследствии, после побед Чингисхана, появится обычай делить монгольские племена на две категории, в зависимости от того, принадлежали они к Киятам или нет. Первые образовывали категорию нирун, сыновей света, чистых, вторые, дарлекин, считались менее знатными. Среди нирунов выделяли тайджиготов, тайчиутов или тайджиутов, которые, видимо, жили в некотором отдалении от основной нации, дальше к северу, восточнее Байкала, урутов и мангутов, джаджиратов или джуиратов, баруласов или барласов, бааринов, дурбанов (ныне дурбэтов), салджигутов или салджиутов, и кадагинов, катахинов или катакинов. Среди дарлекинов выделялись арулаты или арлады, баяуты, кураласы или горлосы, сулдусы, икирасы и кунгираты, онгираты, конкураты или кунграты, последние, вероятно, кочевали дальше к юго-востоку, рядом с Северным Хинганом, рядом с землями татар. Причисляемое к монголам племя джелаир, предположительно помещаемое либо к югу от места слияния Хилока с Селенгой, либо возле Онона, было, возможно, тюркским вассальным племенем, ассимилированным монголами во времена легендарного монгольского героя Хайду.
С точки зрения их образа жизни монгольские племена конца XII в. теоретически можно разделить на пастушеские степные и охотничье-рыбацкие лесные. Следует отметить, что на монголо-сибирской границе владения монголов охватывали как степную (и скоро пустынную) зону на юге, так и лесную на севере. Гренар полагает, что изначально монголы были жителями не степей, а горных лесов. «Их лесное происхождение узнаётся по широкому использованию деревянных повозок. Даже сегодня монголы отличаются от степных казахов использованием деревянных бочонков, а не кожаных бурдюков». Степные племена, более склонные к кочевой жизни, время от времени перемещались в поисках пастбищ. На привалах они устанавливали свои войлочные палатки, которые мы называем (кстати, неправильно) юртами. Лесные племена жили в хижинах из бересты.
Бартольд и Владимирцов выделяют во главе пастушеских племен – наиболее богатых – очень влиятельную аристократию, лидеры которой носили титулы багатур или батыр (богатырь) и нойон (вождь) или сечен или сетсен (мудрец по-монгольски) и бильге (мудрец по-тюркски), а также тайцзи или тайши (принц, китайский титул). «Главная забота этой аристократии багатуров и нойонов, – пишет Владимирцов, – заключалась в нахождении земель для пастбищ (нутук; noutouk) и обеспечении необходимого для ухода за их стадами и палатками количества клиентов и рабов». Эта аристократия управляла другими классами общества: воинами или дружинниками, по преимуществу свободными людьми (нокудами, nökud), простыми людьми или аратами (карачу, араты; qaratchou, arad) и, наконец, рабами (богулами; bogoul). В последнюю категорию входили не только одиночные рабы, но и целые побежденные племена, которые, став вассалами или рабами победителей, ухаживали за их стадами, служили им вспомогательными силами на войне и т. д. По мнению российских монголоведов Бартольда и Владимирцова, среди племен лесных охотников аристократия не имела такого большого веса, как среди степных кочевников-скотоводов. Эти ученые считают, что у лесных племен были особенно сильны шаманы. Шаманы, когда они соединяли, по мнению Владимирцова, царскую власть с магической, брали титул беки или беги, который действительно, как мы увидим, во времена Чингисхана носили вожди ойратов и меркитов. Как бы то ни было, у всех тюрко-монгольских народов важную роль играли шаманы или колдуны (qam на древне-тюркском, böga или chaman на монгольском, chan-man в китайской транскрипции с тунгусо-чжурчжэньского). Мы увидим роль шамана Кокочу в основании империи Чингисхана.
В действительности разделение между пастухами и лесными жителями было далеко не столь абсолютным, как может показаться из этого перечисления. Среди собственно монголов тайджиуты, например, входили в число лесных охотников, тогда как Чингисхан, как считается, происходил из племени пастухов. К тому же все тюрко-монголы были охотниками; в том числе и лесные жители на своих лыжах и костях[110], даже в середине зимы охотившиеся на соболя и белку, шкурки которых потом продавали; скотоводы-кочевники с арканом или луком преследовали антилопу или лань в бескрайней степи. «Степная аристократия» охотилась с соколами. В зависимости от превратностей кочевой жизни тот или иной клан мог от одного образа жизни переходить к другому. В юности будущий Чингисхан, лишенный родственниками отцовского стада, будет вынужден вместе с матерью и братьями вести жалкую жизнь охотника и рыбака, прежде чем сумеет восстановить свое достояние в конях и баранах.
В основном лесные племена кажутся более дикими, не имеющими контактов с цивилизованными народами, кроме как через посредство кочевников. Те, напротив, пользовались соседством уйгуров из Центральной Гоби, киданей с Ляохэ или пекинских чжурчжэней. У них не было городов, но в ходе странствий они разбивали лагеря группами (айитами, ayit), ставя войлочные юрты (гэр, ger) на колесных повозках (кара’утай терген, касак-терген; qara’outai tergen, qasaq-tergen) кругами (куриен, kurien), и образовывали временные агломерации, зародыши будущих городов. Этнографы указывают на прогресс в переходе от жалкой хижины лесного монгола к войлочному гэру или юрте кочевника, которую легко собрать и разобрать и которая у великих ханов Чингизидов XIII в. приобретет такой размер и комфорт с нагромождением мехов и ковров, что превратится в настоящий передвижной дворец. Но после упадка монголов, вплоть до нынешних времен, гэр стал беднее: в наши дни не осталось даже небольшой трубы, которую в XIII в. использовали для выведения дыма и проветривания.
Наконец, разделение монголов на лесных охотников и степных пастухов-кочевников отмечается в существовании двух различных типов палаток: 1. Гэр (неправильно называемый юртой), круглая войлочная палатка, которую мы уже описали, требующая достаточно большого количества деревянных жердей и реек, что говорит, что использующий ее народ живет в контакте с лесной зоной; 2. Шерстяная палатка, широкая и низкая, майхан, которую легче изготовить кочевникам, живущим в безлесной степи. Добавим, что в эпоху Чингисхана войлочные палатки часто устанавливались на повозки, что облегчало их транспортировку, по крайней мере по равнине, и позволяло, как мы только что видели, перемещение настоящих «кочевых городов», навыки чего с тех пор утрачены.
Однако в общем и целом можно уверенно сказать, что состояние Монголии XII в. регрессировало в сравнении с состоянием IX в. Во времена их господства на Орхоне тукю и особенно уйгуры начали развивать некоторые сельскохозяйственные центры: эти попытки исчезли после установления киргизского владычества начиная с 840 г., и страна вернулась к степной жизни. Надписи тукю или уйгуров на Орхоне, впрочем, создают впечатление относительной цивилизованности, которой мы не находим в истории Чингисхана. Оккупация страны киргизами в 840 г. задушила сиро-согдийскую культуру, привнесенную манихеями. Изгнание киргизов в 920 г. оставило страну в состоянии анархии, уйгуры, как мы знаем, отказались от предложения вернуться на Орхон. Немного цивилизации приходило от тех же уйгуров, обосновавшихся тогда на юге, в Бешбалыке (Гучэне); оттуда же шла пропаганда несторианства, но само это несторианство, как показывает рассказ Рубрука, в Монголии деградировало почти до уровня шаманизма, с которым боролось за доверие вождей.
Первые попытки объединения у монголов
Предания утверждают, что, возможно, еще до XII в. у собственно монголов была предпринята первая попытка создать организованную нацию. Монгольский вождь по имени Хайду отличился, разбив соперничающее племя джелаиров, и будто бы стал собирать вокруг себя клиентелу из определенного количества семей различных племен. Его правнук Хабул, уже носивший царский титул (Хабул-хан), а посмертно, в «Тайной истории», и титул императорский (Хабул-каган), якобы первым осмелился напасть на могущественных чжурчжэньских государей, царей Цзинь, властителей Северного Китая. Монгольская легенда изображает его сначала вассалом Цзиней, принятым в Пекине цзиньским императором и ведущим себя, как дикарь в цивилизованной стране. Он поразил этого монарха своими пантагрюэлистическими аппетитом и жаждой, а потом, пьяный, дергал царя за бороду. Последний простил его и при отъезде одарил богатыми подарками. Но скоро отношения между ними испортились. Хабул-хан, захваченный Цзинями в плен, бежал от них, убив посланных за ним в погоню офицеров. Возможно, что эти анекдоты являются художественным отображением борьбы, которую Цзини вели против монгольских кочевников в 1135–1139 гг., борьбы, в которой цзиньский полководец Хоушахоу, углубившийся в степь, был разбит «мон-ку» так, что в 1147 г. пекинский двор вынужден был заключить мир, отдав монголам множество голов быков, баранов и некоторое количество зерна. Китайско-чжурчжэньские источники называют монгольского вождя, добившегося этих условий, Аоло Поцзили; по мнению Пеллио, это имя, очевидно, реконструируется как Оро Богила. Бартольд пытался сопоставить это имя с именем Хутулы-кагана, четвертого сына Хабула, знаменитого в монгольских преданиях персонажа.
Хутула-каган (отметим титул каган, или император, очевидно присвоенный ему через много времени после смерти, при написании «Тайной истории», около 1240 г.) также является легендарным героем. «Его голос гремел, как гром в горах, его руки были как медвежьи лапы и ломали человека пополам так же легко, как стрелу. Зимними ночами он ложился спать голым возле костра, сложенного из огромных деревьев, и не чувствовал ни искр, ни головешек, падавших на его тело, принимая по пробуждении ожоги за укусы насекомых». Но наряду с этими сказочными чертами предание передает, что, когда один из его братьев, Охин-бархаг, и один из его кузенов, Амбагай, взятые в плен татарами, были выданы ими Цзиням, которые подвергли их «казни, предназначенной для мятежных кочевников» – прибили к деревянному ослу, Хутула, чтобы отомстить за них, совершил грабительский рейд на цзиньскую территорию. Впрочем, китайские летописи сообщают, что вследствие опустошений, совершенных монголами, цзиньский император отправил против них карательную экспедицию. Со своей стороны монгольское предание говорит о разгроме, который потерпели монголы в сражении против коалиции Цзиней и татар возле Буйр-Нура. Похоже, цзиньский двор, желая сломить монгольскую силу, действительно призвал на помощь татар, и их соединенные силы достигли цели. Фактически Джучи и Алтан, сыновья Хутулы, не имели никакой реальной царской власти, хотя «Тайная история», озабоченная демонстрацией династической преемственности, порой награждает Алтана титулом кагана. Первое монгольское царство, разрушенное Цзинями и татарами, исчезло, уступив место множеству племен, кланов и подкланов.
Правда, чингизидская легенда привязывает Есугея, отца Чингисхана, к линии древних царей. Он – сын Бартан-баатура, второго сына самого Хабул-кагана. Бартольд относится к этой генеалогии скептически, возможно, напрасно, поскольку свидетельства «Тайной истории», «Юань-ши»[111] и Рашид ад-Дина, повествующие о недавнем прошлом, вряд ли могли быть выдуманы полностью. Точно одно: Есугей никогда не титуловался ни каганом, ни даже ханом, а был просто вождем клана Кият со скромным титулом баатур или багатур. Как и все его родичи, он воевал против татар, ставших наследственными врагами монголов. Его действия – действия отважного предводителя клана, не более. Он помогает одному из кереитских претендентов, Тогрулу, взять верх над его соперником, Гурханом, дядей Тогрула, и позднее Тогрул станет Чингисхану ценным другом. Он крадет у вождя меркитов его молодую жену Оэлун, на которой женится и которая становится матерью Темучжина, нашего Чингисхана. Незадолго до смерти он устроил помолвку юного Темучжина с маленькой дочерью вождя кунгиратов (монголы экзогамны). Около 1167 г. татарам удалось отравить Есугея во время пира в степи.
Юность Чингисхана
Старший сын Есугея, Темучжин, который однажды назовется Чингисханом, родился около 1145 г. «на правом берегу Онона», в районе Делюн-Болдок, сегодня это российская территория, приблизительно 115° восточной долготы по Гринвичу. Благодаря китайцу Мэн Хуну и персу Джурджани нам известны некоторые черты его портрета: высокого роста, крепкого телосложения, широкий лоб, «кошачьи глаза», а под конец жизни длинная борода. Пережитые в юности злоключения, борьба с холодом и жарой, необыкновенное терпение, невосприимчивость к боли и к жестокому обращению в несчастьях, отступлении или плену свидетельствуют о его необыкновенной жизненной силе. Его тело, с юности закаленное самыми тяжкими лишениями, в суровом климате, в самых сложных условиях, его дух, закалявшийся с ранних лет, сделали его железным человеком, который удивил весь мир.
Когда он осиротел (ок. 1167), ему было около двенадцати лет, и его клан, сочтя его слишком слабым, отказался ему повиноваться. Несмотря на всю энергию его матери, Оэлун-эке, последние дружинники отца оставили его, уведя его скот. Ограбленный родственниками, подросток остался с матерью, тремя братьями: Хасаром, Хачиуном и Темуге, а также с двумя братьями по отцу (от другой жены) Бектером и Бельгутаем. Маленькая группа, впав в нищету, вынуждена была жить охотой и рыбалкой возле Хэнтэйских гор, называемых горами Буркан-Калдун, у истоков Онона. Вместо Темучжина верховенство в роде Борджигин в ущерб ему захватили вожди клана тайджиут Таргутай Кирилтуг и его брат Тодоен-Гиртэ, сыновья Абагая, следовательно, тоже, и даже, возможно, более достоверно, потомки монгольского хана Хайду, лишенного царства после катастрофы 1161 г.
А тем временем в Хэнтэйских горах Темучжин и его братья выживали благодаря охоте и рыбалке. Его единокровный брат Бектер украл у него жаворонка и рыбу. С помощью своего младшего брата Хасара он убил Бектера – застрелил из лука. Суровые условия жизни сделали молодого человека и его брата Хасара крепкими и предприимчивыми. Вождь тайджиутов Таргутай Кирилтуг, полагавший, что они умерли в нищете, забеспокоился и огорчился от такого их упорного желания выжить. Он устроил на Темучжина облаву в лесу на Хэнтэйских горах, сумел его схватить и посадил в деревянные колодки. Темучжину удалось бежать при помощи вождя сулдусов Сорган-ширы и его сыновей Чилауна и Чимбая, с которыми мы еще встретимся позже; отличный стрелок из лука, вместе со своим братом Хасаром, еще более метким стрелком, он начал восстанавливать положение своего дома. Теперь у него было девять лошадей, из которых восемь украдены степными разбойниками. Он отыскал их благодаря помощи юного Боорчу (или Богорчу), сына вождя арулатов, который впоследствии станет одним из лучших его полководцев, а пока до дней величия еще далеко, он покажет себя одним из лучших его помощников. Итак, выбравшись из нищеты, он попросит у вождя конкуратов Дэй-Сечена руку его дочери, юной Бортэ, своей нареченной с детства. Дэй-Сечен согласится и в качестве приданого даст за дочерью роскошную шубу из черного соболя. Вскоре после этого Темучжин перенесет свою ставку от истоков Онона к истокам Керулена.
Чингисхан – вассал кереитов
С соболиной шубой Темучжин поспешил в Тулу, принести присягу на верность и предстать перед двором могущественного царя кереитов Торгула (ок. 1175?). Тогрул, вспомнив, что когда-то отец Темучжина помог ему, благосклонно принял молодого человека и зачислил его в свою клиентелу. С этого момента Тогрул и Темучжин стали союзниками, притом что второй явно оставался вассалом первого. Эта подчиненность выражалась титулом «хан, отец мой», который Темучжин дает царю кереитов в своем знаменитом обращении, которое мы процитируем далее.
Вскоре после этого Темучжин был застигнут врасплох бандой меркитов, возглавляемой их вождем Тохтоа-беки, и сумел бежать (возле горы Бурхан-Халдун или на Хэнтэйском нагорье), оставив в их руках свою жену Бортэ. Темучжин получил помощь против похитителей от другого монгольского вождя, одних лет с ним, Джамухи, из племени джаджират, и от кереитского царя Тогрула. Все трое разбили меркитов на реке Бууре (приток Селенги) и освободили пленницу. Та вновь заняла свое почетное место у очага, и Темучжин никогда не доискивался, от кого она вскоре родила Джучи – официально их первенца – от него или от одного из похитителей-меркитов (например, от меркита Чильгэр-боко). Однако впоследствии это молчаливое сомнение относительно отцовства Джучи, возможно, помешало основателю «старшей ветви», или, точнее, его потомкам, сыграть роль первого плана в борьбе за наследство Чингисхана.
Однако, хотя Темучжин и Джамуха и были побратимами (anda), они очень скоро поссорились. Каждый мечтал возродить древнее монгольское ханство в своих интересах и стать ханом.
«Тайная история» рассказывает, как, прокочевав вместе полтора года в районе Коргунак-джубура на Ононе, они расстались там, где последний монгольский хан Хутула праздновал свое избрание, что, очевидно, подхлестнуло честолюбие двух молодых вождей. Темучжин разбил лагерь у подножия горы, Джамуха возле реки. «У склонов гор, – якобы сказал Джамуха, – ставят палатки те, кто разводит коней; у реки пастбища для пастухов овец». Из этого Бартольд и Владимирцов немедленно сделали вывод, что Темучжина поддерживали всадники, «степная аристократия», а Джамуху – бедные пастухи, простой народ – карачу. Дальше «Тайная история» рассказывает нам, что Джамуха «любил новшества и презирал традиции». На этом основании Владимирцов заключает, что тот был представителем своего рода демократической партии, тогда как Чингисхан будто бы выражал интересы аристократии. Интерпретация явно чересчур авантюрная. Но как бы ни оценивать теорию двух российских ученых, после расставания Темучжина и Джамухи за первым последовали «люди клана джелаир, клана кият, клана баарин», а также к нему присоединились самые знатные представители монгольской аристократии: его дядя по отцу Даритай-отчигин, старшая ветвь потомков знаменитого Хабул-кагана вместе с Сача-беки, правнуком Хабула и вождем клана джуркин, и Алтанотчигином, сыном Хутулы-кагана, иными словами – даже наследники последних монгольских царей. Владимирцов, толкуя этот момент из «Тайной истории», думает, что из двух претендентов на царское достоинство представители старой династии предпочли Темучжина, потому что считали его большим традиционалистом и полагали, что он будет послушнее, тогда как буйный и новаторский характер Джамухи пугал их. Алтан, законный наследник царской власти, явно из соображений целесообразности отказался принять ханский титул и не без колебаний склонил голоса тех, кого можно назвать легитимистской партией, в пользу Темучжина, который и был избран[112]. Алтан и Сача-беки первыми провозгласили Темучжина ханом, то есть царем – царем собственно монголов: это случилось на десяток лет раньше, чем избрание того же Темучжина в 1206 г. верховным ханом, или императором, всех тюрко-монгольских народов Центральной Азии. Став царем, Темучжин принял имя Тчинггис-хан, которое наша классическая история переделала в Чингисхан; имя, точное значение которого все еще вызывает дискуссии среди специалистов по Монголии[113].
Наряду с политическими расчетами и служа им прикрытием, в пользу этого выбора определенную роль сыграл «религиозный» фактор. За некоторое время до того вождь бааринов Хорчи уже объявил: «Небо присудило господином царства быть Темучжину… Вот что дух открыл мне и представил очам моим; а я открываю это тебе». Того же порядка было и то, что называется «предсказанием Мухали». Однажды, когда Темучжин стоял лагерем в Коргунак-джубуре, джелаир Мухали рассказывал ему, что на этом самом месте, под тем же дубом, Хутула, последний монгольский вождь, носивший ханский титул, плясал и пировал, празднуя свое восшествие на трон. «С тех пор значение монголов пало, с тех пор не было уже у них больше ханов. Но Вечное Синее Небо не может покинуть своего излюбленного рода, рода Хутулы. Среди монголов возвысится герой, который станет могучим ханом и отомстит всем врагам». Независимо от религиозной атмосферы, просмат риваемой в этих текстах, выбор Чингисхана представляется как избрание вождя для войны и охоты. В этом отношении показательна клятва «избирателей» Чингисхана – Алтана, Хучара и Сача-беки – как ее передает «Тайная история»: «Мы хотим провозгласить тебя ханом. Мы пойдем в бой в первых рядах; и если добудем женщин и девиц, мы отдадим их тебе. Мы отправимся на охоту в первых рядах; если мы добудем дичь, мы отдадим ее тебе».
Кое-кто мог, даже должен был, огорчиться от появления этой новой власти. Это был царь кереитов Тогрул, увидевший, что его вчерашний вассал становится равным ему. Но будучи человеком ограниченным и нерешительным, посредственным лидером, Тогрул не понял всего значения события. Впрочем, новоизбранный Чингисхан поспешил объявить, что остается его вассалом, более преданным и добросовестным, чем когда-либо. Добавим к этому одно обстоятельство, очевидно успокоившее Тогрула: Чингисхан был еще очень далек от того, чтобы объединить всех собственно монголов. Выступая против него, перед ним стоял Джамуха, сохранивший своих сторонников. И в конце концов, у кереитского царя были те же внешние враги, что и у Чингисхана: татары.
Мы уже видели, что один из дружинников Чингисхана, джелаир Мухали, который подталкивал его провозгласить себя ханом, при этом напоминая, по словам «Тайной истории», о древней вражде монголов с татарами. Это татары выдали членов прежней царской семьи монголов Цзиням, которые подвергли их позорной казни, это татары, вступив в союз с Цзинями, разрушили в 1161 г. первое монгольское царство, наконец, это татары около 1167 г. предательски убили Есугея, отца Чингисхана, угостив его во время пира в степи отравленной пищей. «Ты станешь ханом, о Темучжин, чтобы отомстить за нас нашим врагам, татарам, и ты возвеличишь славу монголов!» И вот долгожданный повод представился. Похоже, что татары победили в прошлом монголов только благодаря пекинскому цзиньскому двору. Но, став властителями восточной части Гоби, они не переставали тревожить набегами границы цзиньского царства. Тогда пекинский двор, пересмотрев свою систему союзов, решил субсидировать и натравить на них кереитского царя Тогрулу. Как верный вассал, Чингисхан сопровождал его на эту войну, счастливый, что может этим отомстить наследственному врагу. Попав в клещи между Цзинями на юго-востоке, кереитами и Чингисханом на северо-западе, буйр-нурские татары потерпели тяжелое поражение. Кереитский царь и Чингисхан, как рассказывает «Тайная история», двигаясь вдоль реки Уль-чжи, убили татарского вождя Мэгуджина сеулту (ок. 1198 г.). Цзиньский двор вознаградил Тогрула, даровав ему китайский титул вана (царя или принца), откуда имя Ван-хан, под которым, в соответствии с историей, и будем его впредь именовать. Чингисхан тоже получил китайский титул, но намного более скромный, что доказывает, что на тот момент пекинский двор все еще видел в нем лишь мелкого вассала кереитов.
Именно после этого похода, как полагает Владимирцов, Чингисхан покарал многих монгольских князей, потомков старой царской династии, отказавшихся следовать за Ван-ханом против татар. Сача-беки, правнук великого Хабула и вождь клана джурки, или джуркин, и еще два принца, Тайчу и Бури-боко, были казнены. В знаменитой жалобе Ван-хану Завоеватель будет утверждать, что принес в жертву злопамятству кереитов «этих любимейших братьев». В действительности он, видимо, был очень рад найти такой великолепный предлог, чтобы избавиться от представителей того, кого можно назвать «монгольскими легитимистами».
Если ориентироваться на официальную историю Чингисхана, то можно подумать, что союз Чингисхана и Ван-хана был выгоден главным образом последнему. Во всяком случае, кажется, что покровительство Ван-хана помогло Чингисхану справиться со своими врагами, а вскоре монгольский герой уже смог оказать своему сюзерену аналогичную услугу. Дату этого события трудно установить[114], но Ван-хан был свергнут родным братом, Эрке-кара, которого поддерживал Инанч-бильге, царь найманов. Он бежал на юго-запад до реки Чу к каракитаям, у которых безуспешно просил интервенции в свою пользу. Он поссорился с гурханом, или царем, каракитаев и скитался, как нищий, по Гоби. Совершенно отчаявшись, он в конце концов попросил убежища у Чингисхана. Тот привел в порядок его маленькую голодную дружину и помог отвоевать страну кереитов. Позже Завоеватель напомнит ему эту историю своим грубым и наивным языком: «Ослабевший от голода, ты брел, подобно слабому пламени. Я дал тебе баранов, коней, вещи. Ты был тощ. За две недели я тебя снова откормил». Другой брат Ван-хана, Джагамбу (или Джаха-гамбу), искал убежища в Цзиньской империи. Чингисхан уговорил его вернуться, направив к нему отряд, чтобы защитить от меркитов, поджидавших, когда он проедет. «Вот вторая услуга, что я тебе оказал», – сможет сказать Чингисхан Ван-хану.
Если мы и дальше будем придерживаться Чингисхановых преданий, слишком уж точных в данном случае, чтобы не скрывать реальные факты, получается, что Ван-хан порой проявлял слишком мало признательности за все эти услуги. Он по своей прихоти нарушал условия военного союза. Не предупредив Чингисхана, предпринял весьма прибыльный грабительский рейд против меркитов, вынудил их вождя Тохтоа бежать через устье Селенги до юго-восточного берега Байкала (в страну баргу, Баркуджин или Буркуджин), убил одного из сыновей Тохтоа, другого взял в плен, захватил много пленных, скота и другой добычи, которой – опять же в нарушение военного соглашения – не поделился с Чингисханом. Тем не менее Чингисхан, как верный вассал, последовал за Ванханом, когда тот позвал его принять участие в совместном походе против найманов. Впрочем, случай был благоприятный. После смерти найманского царя Инанч-бильге между двумя его сыновьями Тайбулгой, Тайбогой или Байбугой, более известным под своим китайским титулом тайван или таян, по-монгольски тайанг, и Буюруком начались раздоры, вызванные ссорой из-за обладания одной наложницей. Таян царствовал над равнинными кланами, то есть, видимо, в районе озер в провинции Кобдо, а Буюрук в горных округах, в стороне Алтая. Воспользовавшись этим разделением, Ван-хан и Чингисхан разграбили владения Буюрука. Тот оступил на Урунгу. Его преследовали, как рассказывает «Тайная история», вплоть до озера Кизил-баш – очевидно, озеро Улунгур, куда впадает Урунгу, – и в конце концов убили. (Тем не менее Рашид ад-Дин, чей рассказ подтверждается «Юань-ши», сообщает, что между этими событиями он нашел убежище на Верхнем Енисее, в стране киргизов.) Но следующей зимой найманский военачальник Коксегу (или Коксеу) Сабрах, один из сподвижников Буюруга, предпринял против двух союзников внезапную контратаку. Удар был очень тяжелым. Ночью Ван-хан снялся с лагеря, не предупредив Чингисхана, которому пришлось в одиночестве совершать рискованное отступление. Несмотря на такой поступок, очень похожий на предательство, верность Чингисхана его сюзерену, если верить официальной истории его правления, нисколько не поколебалась. Найманы, в свою очередь, пришли грабить страну кереитов и последовательно обратили в бегство брата (Джагамбу) и сына (Сангуна) Ван-хана, и тот обратился с жалобной просьбой к оскорбленому союзнику. Чингисхан тотчас прислал к нему своих «четырех великих воинов»: Боорчу, Мухали, Борохула и Чилауна, которые успели вовремя: спасли Сангуна, изгнали из страны кереитов найманов и отбили захваченный скот. Хасар, брат Чингисхана, завершил поход крупной победой над найманами.
Следом за этой войной «Юань-ши» помещает поход Чингисхана и Ван-хана на тайчиутов, которые были побеждены на Верхнем Ононе. Якобы именно тогда личный враг Чингисхана, его мучитель в детстве, вождь тайчиутов Таргутай Кирилтуг был убит доблестным Чилауном. Далее в «Юань-ши» идет речь о коалиции, вернее, о заговоре различных кланов, напуганных разгромом найманов и тайчиутов. В нее вошли кадакины, салджиуты, дурбаны, остатки татар и кунгиратов. Принеся в жертву белого жеребца, все они поклялись внезапно напасть на Чингисхана и Ван-хана. Но Чингисхан, вовремя предупрежденный своим тестем кунгиратом Дэй-Сеченом, разгромил силы коалиции возле озеру Буюр. Очевидно, именно на этот поход намекал Завоеватель в своем знаменитом поэтическом послании Ван-хану: «Словно сокол полетел я через гору и пересек озеро Буюр; я взял для тебя цапель с синими лапами и пепельными перьями, то есть дурбанов и татар, салджиутов и кунгиратов».
Хотя Ван-хан и был официально самым могущественным князем Монголии, власть его имела очень непрочную основу. Его предавали даже члены его же семьи. Мы уже знаем, что ему пришлось вырвать кераитский трон у своего дяди Гурхана, потом бороться за него с родным братом Эрке-кара. «Юань-ши» добавляет, что после своей победы над коалицией, о чем мы уже рассказали, Ван-хан едва не был свергнут другим своим братом, Джагамбу, который, видя, что его заговор раскрыт, бежал к найманам.
Монголия была охвачена сильным возбуждением. Против гегемонии, которую старались совместно установить Ван-хан и Чингисхан, джаджиратский вождь Джамуха сформировал свою коалицию. Противник мобильный и грозный, он сумел собрать вокруг себя не только собственно монгольские кланы, мятежные Чингисхану, – своих джаджиратов, тайчиутов, кунгирутов, икирасов, корласов, дурбанов, катахинов и салджигутов, – но и меркитов, ойратов, найманов и татар. На большом съезде, состоявшемся в 1201 г. в Алкуй-буле, на берегах Аргуни (нижнее течение Керулена), эта новая коалиция провозгласила его гурханом («ханом всего мира»), то есть императором Монголии.
Итак, монгольская империя начала складываться. Вопрос стоял лишь о том, который из двух соперников, Чингисхан или Джамуха, ее построит. В этом поединке на стороне Чингисхана были его ум политика, упорство, искусство ставить себе на службу право и, поначалу, еще решительная поддержка кереитского Ван-хана. Джамуха, похоже, отличался замечательной, хотя и несколько беспорядочной, активностью, непоседливым характером, умением плести интригу. Но – по крайней мере если верить чингизидским источникам – Джамуха был ненадежным союзником и без колебаний грабил племена, поддерживавшие его. Чингисхан, напротив, для тех, кто был ему предан, являлся верным и надежным покровителем.
Чашу весов на сторону одного из двоих должен был склонить Ван-хан. Он пришел на помощь Чингисхану, вместе с ним разбил Джамуху при Койтане, несмотря на бурю, вызванную ойратскими и найманскими колдунами, и принудил его отступить к нижней Аргуни. Вслед за этим сражением Владимирцов помещает последний поход Чингисхана против тайчиутов, этих братьев-врагов, а также знаменитый эпизод «преданности Джэлмэ»: после того как первая атака была отбита, а сам Чингисхан ранен в ней, его дружинник Джэлмэ оказывал ему помощь и отсасывал кровь из его раны. Каким бы ни был хронологический порядок двух этих походов, еще не установленный точно, Чингисхан в конце концов полностью разгромил тайчиутов, вырезал приличный процент их, а выживших заставил подчиниться ему, восстановив таким образом единство клана Борджигинов. Юный тайчиутский или, скорее, йисутский воин метким выстрелом убил в бою коня Чингисхана и теперь ожидал смерти. Чингисхан простил его. Под именем Джебэ («Стрела») меткий лучник станет одним из лучших полководцев Чингисхана. Вместе со своим товарищем по славе Субудаем[115] он будет наиболее знаменитым стратегом монгольских походов.
Тогда же Чингисхан смог свести давние счеты со старыми врагами монголов, с убийцами своего отца, с татарами – Чаган Татаром и Алчи-Татаром. С целью облегчения проведения военных операций он запретил индивидуальный грабеж. Побежденным татарам устроили массовую резню, а выживших распределили по монгольским племенам (1202). Себе лично Чингисхан взял двух красавиц-татарок Есуй и Есуген. Трое монгольских князей, родственников Чингисхана – Алтан, представитель благородной ветви древней царской фамилии, сын монгольского хана Хутула, Хучар и Даритай, дядя Чингисхана по отцу, – нарушили приказ и стали грабить для себя. У них отняли добычу. Алтан Хучар и даже Даритай стали тогда отдаляться от Завоевателя, и мы еще увидим, что они присоединятся к его врагам. Жившие восточнее татар солоны признали себя данниками Чингисхана.
«Юань-ши» рассказывает, что после разгрома татар царь меркитов Тохтоа, вернувшись из Забайкалья (страны баргу на юго-восточном берегу Байкала), куда ему пришлось бежать, снова напал на Чингисхана, который его разбил. Далее, опять же в предлагаемом «Юань-ши» порядке событий, Тохтоа соединился с претендентом на найманский трон Буюруком, а также собрал под свои знамена остатки дурбанов, татар, катакинов и салджиутов. Новая коалиция вела войну против объединенных сил Ван-хана и Чингисхана, совершая марши и контрмарши по горам, в снежные бури, вызванные, по словам «Юань-ши», найманскими колдунами. Хотя топография и хронология этих походов ненадежна, рассказы о них создают впечатление невероятно подвижных орд, которые в ходе своих конфликтов быстро перемещаются по Монголии от Большого Алтая до Хингана и которые, объединившись для сезонной кампании либо для разовой силовой акции, рассеиваются всякий раз как после поражения, так и после удачного набега, и каждый клан восстанавливает свою независимость. Среди этих вождей с их мелкими амбициями и несогласованными действиями один лишь Чингисхан являл собой постоянный устойчивый элемент, очевидно, не только потому, что заранее составил в уме четкую программу завоеваний, но и потому, что сильный характер позволял ему пользоваться в собственных интересах этим состоянием непрекращающейся партизанской войны.
Разрыв между Чингисханом и Ван-ханом. Завоевание страны кереитов
До этого момента, несмотря на некоторые недружественные действия Ван-хана по отношению к нему, Чингисхан сохранял ему верность. Полагая, что безукоризненно исполняет свой вассальный долг, монгольский герой попросил для своего сына Джучи руку принцессы Чаур-беки, дочери кераитского правителя. Отказ Ван-хана, как говорит «Тайная история», глубоко оскорбил героя.
Кераитский царь определенно совершил ошибку, не угадав соперника в своем вассале и не уничтожив его, когда того только провозгласили ханом около 1196 г. Когда же у Ван-хана стали появляться тревожные мысли на этот счет, было уже слишком поздно. Возможно, у него действительно возникли некоторые приписываемые ему подозрения; он был уже стар, сед и хотел дожить свои дни в мире, но к разрыву его подтолкнул собственный сын, Илга или Нилга, более известный под своим китайским титулом Цзян-цзюнь, по-монгольски Сангун. Сангун советовал своему отцу Ван-хану поддержать Джамуху против Чингисхана. Он был связан личной дружбой с Джамухой, который, по его приглашению, после краха своего эфемерного царства укрылся при кереитском дворе. Вместе с Сангуном Джамуха разжигал недоверие Ван-хана к его могущественному вассалу, обвиняя последнего, что тот готовит измену. «Я, – убеждал он Ван-хана, – жаворонок, что в хорошую и плохую погоду живет на одном месте. Чингисхан – дикий гусь, который на зиму улетает». В это же время Алтан, законный наследник прежних монгольских ханов, безутешный из-за того, что позволил царской власти попасть в руки выскочки, тоже перешел к Ван-хану и также подстрекал его к войне против бывшего союзника.
В 1203 г. между Чингисханом и кереитами произошел разрыв, ставший решающим поворотом в жизни монгольского героя. Он, кто до сих пор блестяще играл роль второго плана при Ван-хане, отныне будет воевать только за себя и за первое место.
По наущению Сангуна кереиты попытались избавиться от Чингисхана, заманив его в ловушку во время встречи, организованной якобы с целью примирения, потом, когда их ловушка была разоблачена, организовали внезапное нападение, чтобы застать его врасплох. Двое пастухов, Кичлик и Бадай, услышавшие, как кереитский военачальник Еке-черен рассказывает своим о подготовке акции, помчались предупредить Чингисхана. Тот (он причислит их к знати)[116] спешно изготовился к бою. Сначала, как повествует «Тайная история», он отступил к Мау-ундурским горам, где оставил небольшой наблюдательный пост, а на следующий день стал в стороне, возле горы, названной в «Юань-ши» А-лан, Нга-лан по д’Охсону[117]
Хахаджин-алт по Рашид ад-Дину, Халагун-ала по Иасинту[118], Калакалджит-элет в «Тайной истории», у одного из отрогов Хинганского хребта, возле истока Халха-гола. Хотя и своевременно предупрежденный своими фуражирами (людьми Элжидай-нойона), Чингисхан в тот раз разыгрывал, наверное, самую рискованную партию за всю свою жизнь. Атака была очень сильной. Командиры войска Чингисхана, старый Джурчедай-нойон, вождь клана урутов, и вождь клана мангутов Куилдар-сечен, проявили чудеса доблести. Куилдар поклялся и сдержал клятву установить свой туг (штандарт) на холме, расположенном в тылу у противника, пройдя сквозь вражеские ряды. Джурчедай ранил стрелой в лицо кереита Сангуна. Но из-за численного превосходства кереитов Чингисхан ночью оставил поле боя. Его третий сын Угэдэй отсутствовал при сборе войска, как и двое самых преданных ему командиров – Боорчу и Борохул. Наконец они присоединились к нему, поддерживая ехавшего на коне Угэдэя, раненного стрелой в шею. При этой картине, говорит «Тайная история», железный человек прослезился.
Чингисхан, чье войско явно уступало в численности врагу, отступил вдоль Халха-гола в направлении Буйр-Нура и северного Далай-Нура, «что возле озера Тон-ко», как сообщает китайская история «Юань-ши». Возле устья Халха-гола на Буйр-Нуре жили кунгираты – племя, из которого происходила жена Чингисхана. Тот обратился к родне и через некоторое время добился, чтобы она присоединилась к нему.
Именно из района Буйр-Нура Чингисхан отправил Ван-хану устное послание, которое воспроизводится или резюмируется во всех доступных нам источниках и в котором он старался растрогать бывшего сюзерена, напоминая ему о годах дружбы и оказанных услугах. Он утверждал, что не желает ничего иного, кроме как возвратить себе его милость (чтобы усыпить бдительность Ванхана, возразит Сангун). Он называл Ван-хана своим отцом, «хан эчиге», подчеркивал, что всегда скрупулезно выполнял свой вассальный долг. В различных вариантах этого знаменитого послания любопытным образом подтверждается не только его верноподданство, но и его забота о том, чтобы оставаться в правовом поле. В том же духе он напоминал Алтану, потомку прежних монгольских ханов, перешедшему на сторону его врагов, что если он, Чингисхан, принял ханский титул, то произошло это по указанию Алтана, поскольку Алтан и другие представители старших ветвей отказались от царского звания. Под эпической и лирической формой этой своего рода поэмы скрыт юридический документ, подтверждающий его порядочность как человека и союзника, который монгольский вождь хотел довести до сведения своего бывшего сюзерена. Согласимся, что с политической точки зрения Ван-хан, слишком поздно разгадавший, какой сильной личностью является его бывший вассал, допустил неосторожность, поощряя первые успехи этой сильной личности. Но, порвав без веской причины союз с ним, предательски напав на Чингисхана, он дал тому право поступать точно так же. А в этой игре старый кереитский царь – слабовольный, нерешительный, слабый, трусливый, подстрекаемый собственным окружением человек, которому, если он не пойдет до конца, угрожал мятежом его сын Сангун, – был не в состоянии противостоять Чингисхану.
А пока Чингисхан, оставленный частью своих сторонников после поражения при Калакалджит-элете, переживал самые тяжелые часы своего царствования. Из-за огромного численного превосходства противника он вынужден был отступать дальше на север, в направлении Сибири, оттесняемый к границе Монголии, к границам нынешнего Забайкалья. С горсткой дружинников он ушел к истоку реки Туры, южнее Читы, в окрестности небольшого озера Балджуна, мутную воду которого ему пришлось пить. На Балджуне он провел лето 1203 г. Дружинники, разделявшие с ним эти горькие часы, «балджуниды», впоследствии были щедро им вознаграждены.
Однако и в этот раз сформированная против Чингисхана коалиция распалась сама по себе, поскольку эти непостоянные кочевники способны были заключать союзы лишь на военный сезон. По сведениям Рашид ад-Дина, многие монгольские вожди, которые из ненависти к Чингисхану перешли к Ван-хану, – Даритай, Хучар, Алтан, Джамуха – составили заговор с целью убийства кереитского правителя. Вовремя предупрежденный, Ван-хан напал на них и отнял все добро, тогда как сами они бежали. Джамуха, Хучар и Алтан укрылись у найманов, Даритай покорился Чингисхану.
Итак, ситуация для последнего улучшилась к весне 1203 г., когда он выступил от Балджуна на Онон, чтобы перехватить инициативу. Своему брату Хасару, чья семья попала в плен к кереитам, он велел ложными известиями усыпить бдительность Ван-хана. Убежденный его заверениями, Ван-хан вступил в мирные переговоры, отправив по этому случаю Чингисхану «бычий рог с кровью» для принесения на нем клятвы. И в этот самый момент Чингисхан, совершив бросок, хранившийся в строжайшей тайне, внезапно ударил на кереитское войско и рассеял его. Это сражение, которое «Тайная история» помещает у Джерджер-Ундур (горы Чжэ-чжэ юнь-ду по «Юань-шу»), очевидно между истоками Тулы и Керулена, обеспечило Чингисхану окончательную победу. Ванхан Тогрул и его сын Сангун бежали на запад. Ван-хан добрался до страны найманов, где был убит найманским офицером по имени Корисубачи, который его не узнал. Его голова была послана Таяну, и мать Таяна, Гурбесу, принесла жертву душе убитого перед этим зловещим трофеем, «и играла музыка в его честь». Сангун же пересек Гоби, некоторое время вел жизнь разбойника на границе царства Си Ся, в районе Этцингола, а затем, возможно, в районе Цайдама, и закончил тем, что был убит при невыясненных обстоятельствах в Куче, у уйгуров.
Народ кереитов подчинился Чингисхану и с тех пор честно служил ему. Однако из предосторожности Чингисхан распределил кереитов по разным монгольским кланам, чтобы растворить их в них. Он демонстрировал особую предупредительность к людям Джагамбу (брата Ван-хана), поскольку был женат на дочери этого князя, которую звали Ибака-беки, а его младший сын Тулуй женился на другой дочери Джагамбу, принцессе Соркуктани (которая, как мы увидим, сыграет важную роль в семье Чингизидов).
Завоевание страны найманов. Объединение Монголии Чингисханом
После подчинения Чингисхану кереитов единственной независимой от него силой в Монголии оставались найманы и их царь, или таян. Точнее, к концу 1203 г., когда Чингисхан стал властелином Восточной Монголии, под властью Таяна оставалась Западная Монголия. Поэтому вокруг него сплотились все побежденные в предыдущих войнах, все непримиримые враги Чингисхана: джаджиратский вождь Джамуха, меркитский вождь Тохтоа-беки, ойратский вождь Худуха-беки, не говоря уже об остатках разгромленных племен: дурбанов, катакинов, татар, салджиутов, даже мятежный клан кереитов. Все готовились к войне против Чингисхана. Чтобы иметь возможность ударить по нему с тыла, Таян попытался заручиться помощью онгутов – тюрок, поселившихся вокруг Тогто, на севере современных китайских провинций Шаньси и Суйюань в качестве пограничной стражи империи Цзинь и, отметим в скобках, несторианам по вероисповеданию. Но вождь онгутов Алахуш-тегин, которого попросили нанести отвлекающий удар по Чингисхану, поспешил известить о том монгольского завоевателя, верным сторонником которого стал с этого момента.
Прежде чем выступить в поход на найманов, Чингисхан, как сообщает «Тайная история», издал различные указы относительно организации монгольского войска (подробнее мы расскажем о них далее), в частности о том, что касается гвардии – кешик. Потом, решив упредить нападение найманов, весной 1204 г. на реке, называемой «Юань-ши» Те-май-гай, а «Тайной историей» Темейенкеер, он созвал курултай – собрание своих приближенных. Большинство командиров считали, что лошади в это время года еще слишком худы и лучше отложить операцию до осени. Юный единокровный брат Чингисхана Бельгутай и их дядя Отчигин-нойон хотели произвести внезапное нападение, чтобы воспользоваться эффектом внезапности. Чингисхан похвалил их за пыл и подошел к стране найманов, но, если из некоторых источников, например «Юань-ши», следует, что он немедленно открыл боевые действия, другие полагают, что он действительно вошел в страну найманов лишь осенью. Таян со своими союзниками: Джамухой, Тохтоа-беки, Худуха-беки – со всеми найманскими, джаджиратскими, меркитскими и ойратскими силами – как сообщает нам «Юань-ши», устремился навстречу монголам с Алтая к Хингану. Однако ему не удалось пройти этим путем далеко, поскольку он встретил монгольские передовые отряды, по крайней мере если верить Абу-л-Гази[119], который помещает сражение между ними в окрестностях одной алтайской речки – Алтай-су, и, если искать ее рядом с рекой Кобдо (как предполагает Альберт Германн), неподалеку от озера Кобдо, или Кара-Усу. Таян намеревался отступить за Алтайский массив, чтобы измотать монгольское войско долгими переходами, а затем застать врасплох в каком-нибудь ущелье. Его военачальник Корису-бачи пристыдил его за такую осторожность: прежний государь найманов, его отец Инанч-бильге, никогда не показал бы врагу ни свою спину, ни круп своего коня! Разъяренный оскорблением, Таян отдал приказ начать атаку.
Схватка была жестокой. Хасар, брат Чингисхана, командовавший у монголов центром, действовал как опытный командир. К вечеру монголы одержали победу. Тяжелораненого Таяна свои унесли к вершине горы. В этом месте рассказ «Тайной истории» приобретает эпический стиль. «Кто, – спрашивает Таян своих приближенных, – преследует нас, словно волки стадо?» – «Это, – отвечает Джамуха, – четыре охотничьих пса моего брата Темучжина; они вскормлены человеческим мясом и посажены на железную цепь; их черепа из меди, зубы выточены из скалы, их языки как мечи, их сердца из железа. Вместо хлыстов у них кривые сабли; они утоляют жажду росой и несутся со скоростью ветра; в битвах они пожирают человеческую плоть. Теперь они спущены с цепи, из пасти у них течет пена, они ликуют. Этих четырех псов зовут Джебэ, Кубилай, Джелме и Субудай!» Таян спрашивает снова: «Что это виднеется сзади, похожее на голодного сокола, мчащегося вперед?» – «Это мой анда Темучжин, одетый в железную кольчугу. Ты говорил, что по приходе монгола ты проглотишь его, словно ягненка, не оставив ни кусочка мяса. А теперь!..» Последние дружинники, продолжает рассказ монгольская история, напрасно спрашивали Таяна, что им делать. Он умирал. Напрасно Корису-бачи кричал ему, пытаясь вернуть к жизни, что его жены и его мать Гурбесу ждут его в шатре. Ослабленный потерей крови, Таян остался лежать на земле. Тогда последние его дружинники во главе с Корису-бачи спустились с горы, чтобы умереть в бою. Чингисхан, восхищенный их отчаянной отвагой, хотел их пощадить, но они отказались сдаться и все погибли. Кучлук, сын Таяна, смог бежать с частью своих воинов, очевидно, со стороны Иртыша. За исключением этой кучки изгоев, основная масса народа найманов была вынуждена покориться Чингисхану.
Меркитский вождь Тохтоа-беки последовал за Кучлуком в бегстве. Второстепенный меркитский вождь Дайр-усун вдруг покорился Чингисхану и отдал ему в жены свою дочь, красавицу Хулан. Рассказанный «Тайной историей» эпизод о том, как молодой монгольский офицер Найя вез Хулан к Чингисхану через страну, кишащую мародерами, является любопытной иллюстрацией наивной жестокости нравов того времени. «Юань-ши» уверяет нас, что найманский принц Буюрук, брат Ван-хана, предпринял еще один поход вместе с Кучлуком, Тохтоа-беки и Джамухой от Верхнего Иртыша к озеру Зайсан и Улуг-тагским горам, то есть к горному массиву, образуемому Сибирским Алтаем, Тарбагатаем и Чингизскими горами (Чингизтау). Все четверо погибли один за другим. Буюрук был застигнут врасплох на охоте возле Улуг-тагских гор Чингисхановыми отрядами и убит (в 1206 г., согласно «Юань-ши»). Осенью 1208 г. Чингисхан лично возглавил поход на Верхний Иртыш, чтобы покончить с последними «мятежниками». По дороге он принял выражение покорности ойратского вождя Худуха-беки, который, будучи не в состоянии сопротивляться, присоединился к нему и служил проводником. Кучлук и Тохтоа, атакованные на берегу Иртыша, были полностью разбиты. Тохтоа погиб в бою. Кучлуку удалось бежать и добраться до империи каракитаев, где мы с ним еще встретимся. Что же касается Джамухи, который вел жизнь искателя приключений, возглавляя банду изгоев, превратившихся в разбойников, он был выдан своими же людьми Чингисхану. Д’Охсон считает, что это произошло сразу же после разгрома и гибели Таяна в 1204 г., хотя Рашид ад-Дин не дает даты данного события. Владимирцов, следуя порядку изложения «Тайной истории», напротив, помещает пленение Джамухи после гибели Тохтоа, которая произошла в 1208 г. Вспомнив, что они были анда, названые братья, Чингисхан приказал убить его как принца – не проливая крови. «Это была милость, – отмечает Владимирцов, – ибо, по убеждениям шаманистов, душа человека пребывает в его крови». Пересказанная Рашид ад-Дином легенда, будто Элжидай, племянник Чингисхана, которому тот доверил охрану – или казнь – Джамухи, пытал своего пленника, отрубая ему по суставам руки и ноги, кажется слишком романтизированной. Отметив, что Джамуха, ставший противником Чингисхана в борьбе за престол, проявил себя как трус и интриган. Последовательно вовлекая в войну против своего соперника кереитов и найманов, он дважды дезертировал еще до начала битвы, бросив сначала Ван-хана, а чуть позже Таяна. Этот личный враг завоевателя был настолько же ниже его как по характеру, так и по полководческим способностям.
Последние банды меркитов были разгромлены чуть позже монгольским военачальником Субудаем[120]. Наконец, верхнеенисейские киргизы (Танну Ола и район Минусинска) покорились без войны в 1207 г.
Вся Монголия была покорена. Знамя Чингисхана – белое, с девятью языками пламени – становилось знаменем всех тюрко-монголов.
Здесь стоит отметить, что во время разгрома найманом, в 1204 г., канцлер Таяна, уйгур Тататона[121], попавший в руки монголов, перешел на службу к Чингисхану. Так вокруг Завоевателя возник эмбрион монгольской канцелярии с уйгурскими «бюрократами».
Чингисхан – император
Не дожидаясь, пока покорятся или будут казнены последние сопротивляющиеся, Чингисхан решил освятить свою власть одобрением со стороны племен. Весной 1206 г. возле истоков Онона он собрал на великое собрание, или курултай, всех уже подчиненных ему тюрко-монголов. По этому случаю монгольскими и тюркскими племенами он был провозглашен верховным ханом или, как переводит «Тайная история», каганом или кааном, в соответствии с древним титулом жуан-жуаней V в., который затем последовательно переходил ко всем сменявшим друг друга властителям Монголии: тукю в VI в. и уйгурам в VIII в. Это тот самый титул, который западные путешественники Плано Карпини, Рубрук, Марко Поло и Одорико ди Порденоне передают как «великий хан».
После падения уйгуров в 840 г. степная империя пребывала в жалком состоянии. Провозглашая себя верховным ханом «всех, кто живет в войлочных палатках», Чингисхан объявлял, что эта древняя империя, которой последовательно владели предки тюрок (хунну), потом предки монголов (жуан-жуани и эфталиты), потом снова тюрки (тукю и уйгуры), окончательно восстановлена в пользу монголов. Таким образом, тюрки и монголы оказались включены в новую монгольскую нацию, и теперь под именем монголов они будут победителями и проигравшими. Кереиты и найманы, как и борджигины, как «все колена, живущие в войлочных палатках», отныне прославятся под этим именем.
Малоизвестную часть этого курултая 1206 г. провел шаман Кокочу, также называемый Теб-тенгри. Отец Кокочу, старик Мунглик или Мунлик, сыграл значительную роль в жизни Чингисхана, на чьей матери, вдове Оэлун-эке, он в конце концов женился[122]. Кокочу, которого его магическая власть окружала суеверным страхом – он поднимался на небо на сером в яблоках коне и общался с духами, – объявил курултаю, что Вечное Синее Небо освящает Чингисхана как всемирного кагана. На это небесное благословение новый император ссылался как на основу своей власти. Он титуловался каганом (точнее: кааном) властью, порядком и силой Вечного Неба, и эту протокольную формулу мы найдем у его преемников, например на печати его внука, великого хана Гуюка, на его письме римскому папе Иннокентию IV. Особый культ, как отмечает Владимирцов, окружал знамя (туг) Чингисхана, Белое знамя с девятью хвостами яков, рассматривавшееся как символ и обиталище духа-хранителя (сульде) императорского клана, золотого клана (altan ourouk). «Это дух знамени, – говорит Владимирцов, – сульде, вел монголов на завоевание мира».
Шаман Кокочу помог Чингисхану установить «религиозную» основу его власти. Очевидно чувствуя себя неприкосновенным благодаря собственной магической власти и положению своего отца Мунглика в императорской семье, он скоро повел себя нагло, пытаясь с помощью своего престижа человека, связанного со сверх ъестественными силами, управлять императором и империей. Он поссорился с Хасаром, братом Чингисхана, и, чтобы погубить своего врага, объявил хану странно тенденциозное откровение: «Дух мне открыл повеление Вечного Неба. Сначала будет царствовать Темучжин, а после него будет Хасар. Если ты не устранишь Хасара, тебе грозит опасность!» Эти слова действительно вызвали подозрения в душе Чингисхана, который приказал арестовать брата, отобрав у него шапку и пояс – знаки командования. Извещенная о случившемся, вдова Оэлун-эке прибежала, освободила Хасара, после чего, патетически обнажив грудь, по описанию «Тайной истории», сказала: «Вот груди, вскормившие вас. Какое преступление совершал Хасар, что ты хочешь уничтожить собственную плоть? Ты, Темучжин, сосал эту, твои братья Хачиун и Отчигин сосали эту. Один только Хасар сосал обе. У Темучжина есть гений, но у Хасара есть сила, и он лучший лучник. Всякий раз, когда племена восставали, его лук и стрелы усмиряли их. Теперь, когда враги истреблены, он стал не нужен!» Смущенный Чингисхан вернул Хасару его титулы и почести, ограничившись тем, что забрал у него некоторых его людей. Но шаман не оставлял попыток управлять императорской семьей. Теперь он взялся за самого младшего брата Чингисхана – за Темуге-отчигина, которого публично оскорблял. Мудрая Бортэ, жена Чингисхана, предупредила последнего: «Если при твоей жизни позволено оскорблять твоих братьев, после твоей смерти народ поднимется против твоих детей!» На этот раз Чингисхан понял и позволил Темуге избавиться от шамана. Сцена была короткой. Через несколько дней Кокочу вместе со своим отцом Мунгликом пришел с визитом к Чингисхану, Темуге схватил шамана за горло. Чингисхан приказал им решать свои дела в другом месте. Как только Кокочу вышел из императорского шатра, трое гвардейцев, заранее поставленные рядом Темуге с молчаливого согласия Чингисхана, сломали ему позвоночник «без пролития крови». Мунглик, поняв, что его сын мертв, даже глазом не моргнул: «Я служил тебе, о каган, задолго до твоего восшествия на престол, я продолжу тебе служить…» Чингисхан назначил, как беки на место Кокочу, «с белым конем и белым платьем», Усуна, старейшего члена племени бааринов, который, в качестве верховного шамана, не доставлял проблем.
Так в степи, в войлочной палатке, между шаманом и великим ханом произошел на свой особый манер очередной конфликт между духовной и светской властями по поводу верховенства одной из них над другой. Но он быстро завершился, поскольку великий хан в самом прямом смысле сломал хребет шаману.
Новая монгольская империя. Государство и армия
Несмотря на шамана Кокочу, империя Чингисхана стояла на религиозном основании – на древнем тюрко-монгольском анимизме, в большей или меньшей степени проникнувшемся маздеитскими и китайскими элементами. Божеством, чьим воплощением является великий хан, остается Тенгри, обожествленное небо или бог неба, аналогичный в некоторых аспектах китайскому Тянь, не говоря уже о иранском Ормузде. Все преемники Чингисхана, до тех пор, пока они окончательно не китаизируются на Дальнем Востоке и не исламизируются в Туркестане, Персии и России, всегда будут называть себе представителями Тенгри на земле, их приказ будет его приказом, бунт против них – бунтом против него.
Сам Чингисхан, вероятно, испытывал особое почитание к божеству, восседавшему на горе Буркан-Калдун, ныне Хэнтэйский хребет, у истоков Онона. Когда в начале жизненного пути он, благодаря быстроте коня, ускользнул от меркитов, похитивших его жену Бортэ, то скрывался он именно там. Поэтому он вскоре совершил паломническое восхождение на эту гору; сняв, по монгольскому обычаю, в знак подчинения шапку и повесив пояс на плечи, он девять раз преклонил колено и совершил ритуальное возлияние кумыса – этого перебродившего кобыльего молока, алкогольного напитка кочевников. Точно так же, перед тем как начать большую «общенациональную» войну против пекинской империи Цзинь, он повторит паломничество на Буркан-Калдун, в таком же молящем виде, с поясом на шее: «О, Вечный Тенгри, я взял оружие, чтобы отомстить за смерть моих предков, которых Цзини убили позорной смертью. Если ты одобряешь мои действия, дай мне в помощь твою силу». Такие слова вкладывает ему в уста Рашид ад-Дин, и другие источники изображают его накануне этого похода на три дня уединившимся в своем шатре с Духом, в то время как вокруг народ умоляет Небо: «Тенгри! Тенгри!» На четвертый день хан Сила Неба наконец выходит из шатра и объявляет, что Вечный Тенгри обещал ему победу.
Из этой древней анимистской религии с ее культом гор и водных источников произойдут предписания, отмеченные как мусульманскими писателями, так и христианскими миссионерами: подняться на вершину священной горы, чтобы приблизиться к Тенгри и обратиться к нему, можно только после того, как лично перед великим ханом снимешь головной убор и набросишь свой пояс себе на плечо в знак подчинения; необходимо прятаться, когда гремит гром, то есть когда Тенгри выражает свой гнев; нельзя загрязнять ни источники, в которых живут духи, ни реки, моясь в них либо стирая одежду (что поначалу было причиной серьезных недоразумений с мусульманской общиной, придерживавшейся практики регулярных омовений).
Отметим, что в своем суеверном страхе перед Небом и магическими заклинаниями монголы сочтут благоразумным почитать не только собственных шаманов, но и других возможных представителей божества, то есть всех служителей культа, способных обладать сверхъестественной силой, – несторианских священников, которых они встретят у кереитов и онгутов, буддистских монахов у уйгуров и киданей, китайских таоистских магов, тибетских лам, францисканских миссионеров, мусульманских мулл. Их доброжелательное отношение к служителям этих различных религий было также и страховкой по отношению к Тенгри. Всеобщий страх перед сверхъестественным создаст также и всеобщую веротерпимость. Только перестав быть боязливо-суеверными, потомки Чингисхана в Туркестане и в Персии станут нетерпимыми к другим религиям.
Основанное на таких принципах монгольское государство заимствовало у тюрок-уйгуров инструменты цивилизации: письменность и язык деловой переписки. Как мы уже знаем, в 1204 г., после падения найманского царства, Чингисхан принял на службу уйгура Тататону, канцлера покойного Таяна. Татаноте было поручено обучать сыновей Чингисхана монгольской и уйгурской грамоте и одновременно контрсигнировать официальные акты, прикладывая к ним тамгу, или императорскую печать, что было уже зачатком канцелярии. В 1206 г. Чингисхан возложил обязанности верховного судьи на Шиги-хутуху, татарина, которого он и его жена Бортэ когда-то усыновили совсем ребенком и воспитали. Обязанностью Шиги-хутуху было записывать – разумеется, уйгурским письмом на монгольском языке – судебные решения и приговоры, равно как и распределения простолюдинов между монгольской знатью, в «синие тетради», которые составят одновременно и свод законов и, по образному выражению Пеллио, «своего рода монгольского Озье»[123].
Яса, буквально: устав, то есть кодекс или свод обычного права у Чингизидов, также должен был получить первые наброски (или же императорское одобрение) на курултае 1206 г. Посредством Ясы великий хан, Сила Неба, навязывает как гражданской среде, так и войску (впрочем, они смешиваются) строгую дисциплину, угодную Небу. И кодекс этот суров: смертная казнь полагается за убийство, крупную кражу, групповой обман, супружескую измену, содомию, колдовство, укрывательство и др. Неповиновение гражданским и военным властям отнесено к уголовным преступлениям; Яса была одновременно и гражданским, и административным кодексом, вполне пригодным для управления миром. Она была дополнена «высказываниями» (билик) Чингисхана, сегодня утраченными, как, впрочем, и сама Яса.
Результат введения такой дисциплины поразил западных путешественников. Лет через сорок после курултая 1206 г. францисканец Плано Карпини отмечает, въехав в Монголию: «Татары (то есть монголы) самый послушный своим правителям народ на всем свете, даже более, чем наши монахи по отношению к своим начальникам. Они их бесконечно почитают и никогда им не лгут. Среди них совсем не бывает споров, раздоров или убийств. Случаются лишь мелкие кражи. Если один из них потерял несколько голов скота, тот, кто их нашел, воздерживается от того, чтобы их присвоить, и часто даже приводит их обратно к владельцу. Их женщины целомудренны, даже когда веселятся». Если сравнить эту картину с анархией, царившей в стране монголов накануне ее покорения Чингисханом, или с нынешним моральным состоянием монгольского народа, сразу становится очевидно, какие глубокие изменения Яса Чингисхана произвела в монгольском обществе.
На вершине общественного здания находилась семья Чингисхана, или золотая семья (алтан урук; altan ourouk), глава которой является верховным ханом (каган, каан; qaghan, qaân), а принцы – сыновья великого хана (кобегун; köbegün). Она владеет огромными завоеванными странами на точно таких же условиях, на каких предки Завоевателя владели своим куском родной степи. Пастбища (нотук, юрт; noutouk, yourt), розданные четырем сыновь ям Чингисхана, станут зародышем будущих чингизидских ханств. Монгольское – вернее, тюрко-монгольское, поскольку Чингисхан, как мы видели, ассимилировал множество алтайских тюркских племен – общество остается аристократическим. Именно старая «степная аристократия», хорошо изученная Бартольдом и Владимирцовым, эти богатыри (богатуры) и вожди (нойоны) продолжают управлять прочими общественными классами: воинами или дружинниками, которые по преимуществу свободные люди (нукеры; нокуд), простолюдинами (аратами, карачу), наконец, рабами (унаган богол), которые в принципе не принадлежат к монгольскому народу. Владимирцов видит здесь все элементы феодального общества, ступеньки которого соединены одна с другой и каждая из них – наследственными узами личной преданности.
В армии на разных уровнях иерархии царил тот же феодальный принцип; та же личная верность связывала командиров десятков (арбан), сотен (джагун), тысяч (минган) и десяти тысяч (тумен). Сотники, тысячники и темники назначались из высшей аристократии – нойонов. Ниже костяк армии составляла мелкая знать – свободные люди, носившие старый тюркский титул тархан (по-монгольски дархан) и имевшие привилегию в принципе оставлять себе их личную военную добычу, как и пойманную на больших охотах дичь. Многие тарханы за доблесть повышались до нойнов.
Это «аристократически организованное» войско, как пишет Владимирцов, имело собственную элиту, личную гвардию великого хана. Гвардия (кешик) состояла из десяти тысяч воинов. Солдаты этой гвардии (кешикту в единственном числе, кешиктан во множественном) теоретически делились на дневную (туркак, во множественном числе турхаут) и ночную (кабтеул, во множественном числе кабтавут или кабтаут) стражу. К ней следует добавить хорчинов, или лучников, «носителей колчана». «Число кабтеулов было доведено с 800 до 1000. Хорчинов с 400 до 1000, турхаутов было 1000. В конце концов общая численность гвардии достигла 10 000 человек». В нее могли поступить только представители знати или свободные люди (тарханы, дарханы). Простой гвардеец имел преимущество перед армейским темником, и именно среди гвардии Чингисхан отбирал большинство своих военачальников.
Монгольская армия в принципе делилась на три крыла, ориентированные, согласно монгольским правилам, лицом на юг: левое крыло (букв. «левая рука»; джунгар) на востоке, первым его командиром был джелаир Мухали; центр (хол), которым командовал Баарин Найя, у которого Чаган, молодой тангут, подобранный Чингисханом и воспитанный им как сын, командовал тысячей отборных воинов; правое крыло (барунгар), которым командовал орулат Боорчу, или Богорчу. На момент смерти Чингисхана монгольское войско достигнет численности 129 000 человек; левое крыло по боевым соображениям будет насчитывать 62 000 человек, правое крыло 38 000 человек, а остальные будут разделены между центром и резервами.
Эта ориентация на юг отвечала целям монгольских завоеваний, направленных веером на ряд «полуденных» стран: завоевание Китая «левым крылом», Туркестана и Восточного Ирана центром и русской степи – «правым крылом».
Монгольский воин, герой этой эпопеи, прекрасно нарисован китайскими художниками школы Чжао Мэнфу, и, наоборот, кажется, что развертываешь свиток со старинными рисунками, когда читаешь его описание, данное после путешествий по Монголии Фернаном Гренаром, историком Чингисхана. «На привале, – рассказывал месье Гренар, – воин носит меховую шапку с наушниками, войлочные носки и сапоги, шуба спускается ниже колен. В бою он надевает кожаный шлем, защищающий затылок, надевает прочный и гибкий пластинчатый панцирь из черной лакированной кожи. Наступательное оружие состоит из двух луков на человека и двух колчанов, короткой сабли, боевого топорика и металлической палицы, привешенной к седлу, пики, снабженной крюком, чтобы стаскивать с седла всадников противника, веревки из конского волоса со скользящей петлей». Монгол неразлучен с монгольской лошадью. Впрочем, они похожи один на другого, эти дети степи, сформированные одной и той же землей, одним и тем же климатом, привыкшие к одним и тем же упражнениям: монгол – низкорослый, коренастый, с крепкими костями, широкоплечий, очень выносливый; лошадь, тоже маленькая и коренастая, некрасивая, «короткошеея, с толстоватыми ногами, густой шерстью, но великолепная своей горячностью, силой, выносливостью, неприхотливостью, уверенностью шага».
Этот конь северного кочевника на заре истории обеспечил первенство индоевропейским «укротителям лошадей». Это он в конце нашей Античности нес гуннов на завоевание Китая и Римской империи. И вот в период расцвета Средневековья новый порыв готов был бросить эту степную конницу на золотые дворцы Пекина, Тавра и Киева.
Много писалось о тактике монголов. Ее пытались сравнивать с тактикой Фридриха II или Наполеона. По мнению Каона[124], речь идет о гениальных концепциях, внезапно появившихся в один прекрасный день на каком-то военном совете сверхчеловеков. В действительности тактика монголов – это усовершенствованная старая тактика хунну и тукю, вечная тактика кочевников, сформировавшаяся в грабительских набегах на окраинные цивилизованные области, а также в массовых степных охотах. Легенда приписывает Чингисхану следующие слова: «Среди бела дня высматривать дичь с бдительностью старого волка, по ночам – глазами ворона. В битве бросаться на добычу соколом». Умение терпеливо ждать в засаде, приобретенное в ожидании стад животных семейства оленьих, приучило кочевников высылать вперед основных сил цепочки бесшумных и невидимых разведчиков, чьей задачей было наблюдать, не попадаясь на глаза дичи. Применение на охоте загонщиков научило их применению обходного маневра (тулугма), позволявшего им охватывать вражескую армию с обоих флангов, как охватывают стадо диких животных, убегающее в степи.
Из своей мобильной конницы кочевники сделали орудие внезапного и повсеместного удара, которое в первую очередь обескураживает противника. Если тот силен и держится твердо, монгольские конные отряды не упорствуют в атаках, а рассыпаются, рассредоточиваются, по примеру всех степных мародеров, готовые вернуться, едва китайский копейщик, хорезмийский мамелюк или венгерский рыцарь ослабят бдительность. Если же противник совершает ошибку, начав преследовать монгольскую конницу в ее ложном отступлении, его завлекают подальше от его баз и на неудобной для него местности устраивают засаду, в которой окружают и добивают, как зверя. Задача монгольской легкой конницы, поставленной в авангарде и на флангах, беспокоить противника, забрасывая тучей стрел, проделывающих страшные бреши в его рядах. Монгол, как некогда гунн, – это конный лучник, прирожденный наездник, лучник с детства, чьи стрелы метко разят врага на расстоянии 200–400 м. Это тактическое превосходство, уникальное для того времени, дополняет его неуловимую мобильность. Уверенные в собственном превосходстве, его передовые отряды действуют эшелонами, сменявшими друг друга после каждого «залпа», а когда противник оказывается достаточно деморализован этим обстрелом с большого расстояния, появляется монгольская тяжелая конница, поставленная в центре, атакует с саблями наголо, врезается во вражеские ряды и рубит направо и налево. Во всех этих операциях монголы прекрасно используют страх, внушаемый их обликом, их уродством, их зловонием. Они появляются внезапно, разворачиваются в боевой порядок, закрывая горизонт, приближаются медленной рысью в пугающей тишине, маневрируют без криков, повинуясь сигналам, подаваемым знаменосцами. И вдруг, в момент атаки, вся эта масса конницы бросается вперед с адскими воплями.
Это передающиеся по наследству приемы охотника, желающего запугать животное, чтобы оно оказалось в его власти. Монгол на своей лошади будет охотиться на китайца, перса, русского и венгра, как охотился на антилоп или тигров. Монгольский лучник поражает рыцаря в незащищенное место, как он бил на лету орла. Лучшие монгольские кампании – Трансоксианская, Венгерская – примут облик гигантских загонов с целью утомить «дичь», запугать ее, окружить и закончить охоту методичной бойней.
Впрочем, вся эта тактика прекрасно изложена Плано Карпини, проницательным наблюдателем, чье свидетельство в данном вопросе ни с чем не сравнимо: «Едва они увидят неприятеля, как бросаются в атаку, и каждый выпускает три или четыре стрелы. Если они видят, что не могут прорвать его строй, возвращаются к своим, но только затем, чтобы заставить врага погнаться за ними и завлечь его в какую-нибудь засаду, приготовленную загодя. Если они узнают, что вражеская армия сильнее, то отходят от нее на один или два дневных перехода и принимаются грабить соседние области… Или же разбивают лагерь на какой-нибудь хорошо выбранной позиции и, когда вражеская армия начинает проходить, неожиданно нападают на нее… Их военные хитрости многочисленны. Первому удару конницы они противопоставляют строй из пленных и вспомогательных отрядов из иностранцев; что же касательно их основных сил, они занимают позиции на правом и левом крыльях, чтобы охватить противника, и делают это так ловко, что у него складывается впечатление, будто их намного больше, чем на самом деле. Если противник держится стойко, они расступаются, чтобы пропустить его и дать бежать, после чего бросаются в погоню и убивают его столько, сколько могут. [Эта тактика была применена Субудаем против венгров в 1241 г., в битве при Шайо.] Но в ближний бой они стараются вступать как можно реже, стремясь ранить (выстрелами из лука) людей и лошадей». Это та же самая тактика, которую Рубрук рисует в описаниях монгольских больших охот: «Когда они хотят поохотиться, то собираются в большом числе в окрестностях тех мест, где, как они знают, много дичи, и так, мало-помалу, приближаются, пока наконец не замкнут ее в кольцо, чтобы перестрелять из луков».
Завоевание Чингисханом Северного Китая
Объединив Монголию, Чингисхан предпринял завоевание Северного Китая.
Сначала он напал на царство Си Ся, основанное в Ганьсу, в Алашане и Ордосе тангутской ордой тибетского происхождения, буддистское по вере, которое, как мы видели, под китайским влиянием достигло довольно высокого уровня развития культуры, в частности создало на основе китайской письменности свою особенную. Война против Си Ся стала первой войной монголов против оседлого цивилизованного народа. Чингисхан хотел проверить свою армию в деле, напав на слабейшее из трех государств, поделивших территорию Древнего Китая. Кроме того, завладев территорией Си Ся, он приобретал контроль над дорогой из Китая в Туркестан и одновременно охватывал с запада пекинское царство Цзинь, традиционного врага монголов. Но очевидно, что монголы, прекрасно организованные для того, чтобы громить врагов в полевых сражениях, являлись новичками в том, что касалось взятия крепостей. Это станет очевидным во время их похода против Цзиней. Но это видно уже во время их походов против Си Ся, где Чингисхан неоднократно (1205–1207, 1209) опустошал всю страну, но не мог принудить к сдаче тангутские столицы Нинся и Линчжоу. Ли Аньцюан, царь Си Ся (1206–1211), на время спас свой трон, признав себя данником монголов, но в 1209 г. Чингисхан снова вторгся в его страну и осадил Чжунсин, ныне Нинся, который попытался взять, отведя от города течение Хуанхэ. Но эти работы оказались для монголов слишком сложными, и наводнение не произвело желаемого результата. Царь Ли Аньцюан снова добился заключения мира, отдав в жену Чингисхану одну из своих дочерей (1209).
Сделав Си Ся своим вассалом, Чингисхан обратился против чжурчжэньского, то есть тунгусского северокитайского, царства, империи Цзинь, как оно себя называло. Нам уже известно, что это государство занимало огромную площадь, включая в себя Маньчжурию и Северный Китай до рек Хань и Хуай, главной столицей его был Пекин, а второстепенными: Датин в Джехоле, Ляоян и Датун в Шаньси и Кайфэн в Хунани. Мы также видели, что в юности Чингисхан совместно с кереитами воевал против татар в интересах пекинского двора. Значит, он был клиентом, вассалом Цзиней, которые платили ему как наемнику и дали в награду за службу невысокий китайский титул. Но цзиньский царь Матагу (1189–1208), который мог бы ему напомнить эти вассальные узы, тем временем умер. Чингисхан воспользовался восшествием на престол его преемника Чунцина (1209–1213), чтобы с презрением разорвать узы зависимости. Цзиньский посланник хотел, чтобы Чингисхан, как вассал, на коленях принял грамоту с извещением о восшествии на престол своего господина. Завоеватель вскипел: «Достоин ли такой болван, как Чунцин, трона и должен ли я унижаться перед ним?» и «плюнул в сторону юга». Чунцин действительно был жалким бездарным субъектом, не имевшим ни авторитета, ни престижа, игрушкой в руках собственных военачальников. Здесь, точно так же, как недавно в хорезмийской державе, сильному человеку, каковым был Чингисхан, повезло, что против него выступал жалкий или излишне перехваленный противник.
Северные подступы к Великой стене со стороны Монголии, на севере провинции Шаньси, охраняли федераты Цзиней – тюрки-онгуты, христиане-несториане по вероисповеданию. Как мы видели, в борьбе между монгольскими племенами вождь онгутов Алахуш-тегин с 1204 г. присоединился к партии Чингисхана. Верность дома Алахуша очень эффективно поможет завоевателю в его войне с Цзинями, открыв ему для вторжения путь через пограничные области, которые онгуты должны были защищать (1211). Чингисхан отблагодарит онгутов, выдав одну из своих дочерей, Алагай-беки, за Буяху, сына Алахуша[125].
Чингисхан сумел придать войне монголов против Цзиней характер общенациональной войны[126]. Он торжественно обратился к Тенгри, напоминая, что прежние монгольские ханы были захвачены и прибиты чжурчжэнями к деревянным ослам. «О Вечное Небо! Я взял оружие, чтобы отомстить за кровь моих дядей, Охинбархага и Амбагая, которых Цзини предали позорной смерти. Если ты одобряешь мои действия, протяни мне сверху руку помощи!» В то же время Чингисхан выступал и как мститель за древних властителей Пекина, киданей, некогда свергнутых Цзинями. Кидани, со своей стороны, горячо поддержали его планы. Один из их принцев – Елюй Люко – из старинного царского клана Елюй – поднял в его пользу восстание в древней стране киданей Ляохэ (юго-запад Маньчжурии) (1212). Сегодня нам известно, что кидани были монголоязычным народом. Между ними и Чингисханом, очевидно, возникла расовая солидарность против пекинской тунгусской династии. Чингисхан принял от Елюй Люко присягу на верность и отправил ему вспомогательную армию под командованием Джебэ-нойона. В январе 1213 г. Джебэ помог Люко отбить у цзиней Ляоян и обустроиться в старом родовом владении как «царь Ляо», под монгольским сюзеренитетом. Вплоть до своей смерти (1220) этот потомок прежних киданьских царей был самым верным из вассалов монгольского императора. Таким образом, граница Цзиней оказалась прорванной как на северо-востоке, так и на северо-западе, как со стороны киданей, так и со стороны онгутов.
Война Чингисхана против Цзиней, начавшаяся в 1211 г., продлилась, с короткими перемириями, до его смерти (1227) и была завершена только его преемником (1234). Хотя монголы с их мобильной конницей с легкостью опустошали сельскую местность и брали открытые города, они довольно долго не могли овладеть искусством брать крепости, обороняемые китайскими инженерами. К тому же войну в Китае они вели так же, как в степи: повторяющимися грабительскими набегами, после которых уходили, унося добычу и позволяя Цзиням снова занимать города, восстанавливать руины, заделывать проломы, заново возводить фортификационные сооружения, так что мы видим, что в ходе этой войны монгольские военачальники по два и даже по три раза брали одни и те же города. Наконец, в степи монголы привыкли заканчивать войну массовой, резней или депортацией побежденных либо коллективным зачислением их в войско под Белым знаменем. В оседлой стране, тем более в этом китайском муравейнике, сколько ни режь, все равно население останется: место убитых занимали живые. Заметим также, что Цзини, бывшие чжурчжэни, поселившиеся в Китае и перешедшие к оседлой жизни едва лишь за век до того, еще в полной мере сохранили энергию своей тунгусской крови, то есть здесь трудности непривычной для монголов осадной войны удваивались из-за того, что штурмующий сталкивался одновременно и с наукой китайских инженеров, и с отвагой тунгусских воинов. Впрочем, как мы увидим, Чингисхан лишь в самом начале этой войны командовал своими войсками лично. Начав ее (1211–1215), он вывел из Китая свои основные силы, чтобы отправиться на завоевание Туркестана. После его отъезда его полководцы смогут вести войну лишь в ограниченном масштабе; конечно, она подорвет силы Цзиней, но не нанесет их государству смертельного удара.
Однако было бы несправедливым не признать, что, пока монгольский завоеватель находился в Китае, он вел войну с обычным своим упорством. Кампании 1211–1212 гг. были посвящены методичному опустошению пограничных округов в районе Датуна (Сицзян цзиньских царей) на самом севере Шаньси, и Баоянь, на севере Хэбея. Страна систематически разрушалась, но крепости стояли. Если в 1212 г. на юге Маньчжурии один из лучших полководцев Чингисхана Джебэ сумел благодаря ложному отступлению взять Ляоян, то на севере Шаньси даже сам Чингисхан не мог взять Датун. Тем более монголы и мечтать не могли предпринять правильную осаду Пекина, в котором располагался враждебный двор. В 1213 г. Чингисхан, наконец-то овладев Сюаньхуа, разделил свое войска на три корпуса. Первый, под командованием его сыновей Джучи, Чагатая и Угэдэя, вступил в центральную Шаньси и дошел до Тайюаня и Пинъяна, городов, которыми, согласно «Юань-ши», овладел, но затем оставил, чтобы отвезти добычу на север. С центральной армией Чингисхан и его младший сын Тулуй прошли по Хэбейской долине, где взяли Хоцзяньфу, и по Шантуну, где овладели Цзинанем. Похоже, от их нашествия, помимо Пекина, спаслись лишь несколько хорошо укрепленных городов. Монголы дошли до южной границы Шаньтуна. Наконец, Хасар, брат Чингисхана, лучший лучник армии, и его самый младший брат Темуге-отчигин повели третий корпус вдоль залива Петчили, к порогу Юнпина и Ляоси.
После этого тройного набега Чингисхан перегруппировал свои войска перед Пекином, чтобы хотя бы попытаться взять его в осаду (1214). А тамошний двор только что потрясла очередная дворцовая драма: цзиньский царь Чунцин был убит (1213) одним из своих офицеров по имени Хушаху, посадившим на трон племянника своей жертвы Вудубу. Новый царь (1213–1223), к сожалению, оказался такой же посредственностью, как и его предшественник. Однако у Чингисхана не было технических средств для ведения правильной осадной войны. Как всегда осторожный, он, несмотря на нетерпение своих полководцев, принял предложение Вудубу о заключении мира. Цзини выплатили огромную военную контрибуцию золотом, шелком, тремя тысячами лошадей, юношами и девушками, в числе которых была чжурчжэньская принцесса лично для Чингисхана, – и завоеватель отправился со своей добычей через Калган домой в Монголию (1214).
Едва монголы ушли, как цзиньский царь Вудубу решил, что Пекин слишком ненадежен, бросил его и перебрался в Кайфэн-фу (1214). Это было дезертирство. Чингисхан сделал вид, будто поверил в то, что этот отъезд предвещает скорое возобновление боевых действий, и воспользовался им, чтобы самому разорвать перемирие. Он снова вторгся в Хэбей и возобновил осаду Пекина. Цзиньская вспомогательная армия, везшая продовольствие, была рассеяна при Бачжоу, между Пекином и Хэцзяньфу. Губернатор Пекина Ванянь Чэнхуэй в отчаянии покончил с собой. Монголы взяли город, перебили жителей, разграбили, а потом подожгли дома (1215). Разрушение продолжалось целый месяц. Конечно, кочевники не понимали, что им делать с огромным городом, как его использовать для консолидации и расширения своей власти. Это один из наиболее интересных случаев для специалистов по географии человека: смущение степняков, когда они внезапно, по воле случая, оказываются властителями стран с древней городской цивилизацией. Они жгут и убивают, очевидно, не из садизма, а потому, что растеряны и не знают, что им делать. Отметим, что монгольским вождям, по крайней мере тем, кто оставался верен Ясе, грабеж не интересен. Военачальник Шиги-хутуху отказывается взять что-либо для себя лично из сокровищницы Цзиней[127].
Это стало причиной катастрофы для цивилизации. Монголы Чингисхана, какими их показывают письменные источники, в частной жизни совсем не плохие люди: они повинуются Ясе, которая (если отбросить пропагандируемую ею нечистоплотность) является кодексом чести и порядочности. К сожалению, они сильно отстали от предыдущих орд, в частности от киданей X в. и чжурджэней XII в. Те, по крайней мере, после минимальной резни тут же взяли в свои руки наследство прежних династий и избегали тотального разрушения всего, что теперь принадлежало им. Монголы Чингисхана, которые, вероятно, были не более жестокими, чем их предшественники (повинуясь Ясе и Чингисхану, они были даже более умеренными и сдерживались правилами морали), причиняли многократно большие разрушения просто потому, что были намного большими варварами, чем хунну, жуан-жуани, тукю и уйгуры; были, так сказать, вторым эшелоном варварства, гораздо худшим, чем первый.
Парадокс истории Чингисхана заключается в контрасте между мудрым, умеренным, нравственным характером правления самого Чингисхана, контролирующего собственное поведение и поведение своих подданных на основании правил, полных здравого смысла и на основе четко разработанного права, и жестокостями народа, едва вышедшего из самой примитивной дикости, который стремится добиться от своих врагов покорности исключительно методами массового террора; народа, для которого человеческая жизнь не стоит ровным счетом ничего и который, будучи по преимуществу кочевым, не имеет никакого представления о том, каковой может быть оседлая жизнь, условия жизни в городе, сельское хозяйство, – обо всем том, что не относится к его родной степи. Удивление современного историка этим сплавом личного благоразумия, даже умеренности, у вождя и наследственной жестокости в нравах его окружения ничем не отличается от такой же реакции Рашид ад-Дина или редакторов «Юань-ши».
Среди пленников, взятых после захвата Пекина, или среди добровольно присоединившихся к монголам Чингисхан выделил киданьского принца Елюй Чуцая, понравившегося ему «своим высоким ростом, красивой бородой, мудростью и солидным голосом». Он взял его к себе советником. Удачный выбор, поскольку Елюй Чуцай, воспитанный на принципах китайской культуры, обладал талантами государственного деятеля. Как и канцлер-уйгур Тататона, он стал тем советником, который требовался новому повелителю Азии. Чингизиды в ту пору еще не могли понять уроков китайской культуры, даваемых самими китайцами. И напротив, китаизированный тюрко-монгол вроде Елюй Чуцая – будучи киданем, он принадлежал к монгольскому племени – мог облегчить трудности переходного периода и приобщить Чингисхана, а затем его наследника Угэдэя к элементам административного устройства и политической жизни, существовавшим в оседлых цивилизациях.
Теперь цзиньское царство ограничивалось небольшой территорией вокруг новой столицы Кайфэн-фу в Хунани и нескольких крепостей в Шэньси. В 1216 г. монгольский полководец Сумаха-багатур отрезал Шэньси от Хунани, овладев крепостью Тунгуань, господствующей в этом месте над долиной Хуанхэ, но вскоре крепость вернулась в руки Цзиней. Действительно, Чингисхан, поглощенный, как мы увидим, туркестанскими делами, лишь периодически уделял внимание бесконечной китайской войне, и Цзини воспользовались этим, чтобы отбить значительную часть своих провинций, за исключением Пекина, так и оставшегося у монголов.
Однако перед тем как сосредоточить внимание на Западе, Чингисхан поручил ведение боевых действий в Китае одному из лучших своих полководцев – Мухули или Мухали, который, несмотря на то что имел весьма ограниченные силы (половина регулярной монгольской армии, то есть 23 000 человек собственно монгольских войск и приблизительно столько же вспомогательных отрядов из местных жителей), благодаря упорству и методичности добился значительных успехов и за семь лет непрерывных походов (1217–1223) снова отобрал у Цзиней все, кроме Хунаня. В 1217 г. он взял расположенный на юге Хэбея Дамин – крепость, которая прежде устояла перед самим Чингисханом. В 1218 г. он отбил у Цзиней столицы Шаньси – Тайюань и Пинъян, а в 1220 г. столицу Шаньтуна – Цзинань. В той части Хунани, что находится севернее Хуанхэ, один из его офицеров взял Чжан-тэ (1220). В 1221 г. он отобрал у Цзиней в Северной Шэньси множество городов, как, например, Баоянь и Фучжоу. В 1222 г. мы видим, как в его руки попадает Чанъан, древняя столица Шэньси, стоящая южнее реки Вэй. В 1223 г. он вырвал у Цзиней отбитую ими внезапной атакой важную крепость Хочжун (ныне Пучжоу) в юго-западном углу Шаньси, на большой излучине Хуанхэ, после чего умер от истощения сил. После его смерти Хочжун в очередной раз будет отбит Цзинями. В этой перенаселенной стране, усеянной крепостями и естественными преградами, борьба вырождалась в бесконечную осадную войну. Добавим, что после первых проб и ошибок монголы сумели приспособиться к этому новому для них виду боевых действий, массово вербуя во вспомогательные соединения киданей, присоединившихся к ним чжурчжэней и китайских инженеров[128].
Завоевание монголами бывшей империи каракитаев
Когда Чингисхан начинал завоевание Северного Китая, один из его личных врагов, Кучлук, сын последнего царя найманов, стал владыкой центральноазиатской империи каракитайских гурханов.
Мы уже познакомились с историей этого государства, основанного на Или, Чу, в Таласе и Кашгарии одной из ветвей северо-китайских киданей, известных в истории под именем ка ракитаи. Это, как мы знаем, был народ (точнее, аристократия) монгольского происхождения и китайской культуры, подчинивший местное тюркское мусульманское население. Вассалами правителей каракитаев, носивших тюркский императорский титул гурхана, «царя мира», и сделавших своей столицей город Баласагун на Верхней Чу, к западу от Иссык-Куля, были: 1) на востоке уйгуры – тюркский народ, исповедующий буддизм и несторианство, живший в Бешбалыке, Карашаре и Куче[129]; 2) на юго-за паде – владевшие Трансоксианой и Восточным Ираном шахи (позднее султаны) Хорезма, тюрки-мусульмане, чью историю мы рассказали. При гурхане Елюй Чжулху (1178–1211) империя каракитаев пришла в упадок. Этот правитель, способный в критические моменты проявить и энергичность, и храбрость, проводил жизнь в развлечениях и охотах, позволил своей империи разлагаться. В 1209 г. идикут Барчук, царь уйгуров, вышел из-под его сюзеренитета и признал своим сюзереном Чингисхана. Представитель гурхана в Уйгурии некий Шаукам, чья резиденция на ходилась в Турфане или Кара-ходже, был казнен. Чингисхан, похоже всегда испытывавший симпатию к уйгурам, обещал их идикуту руку своей дочери Алатун, или Алтун-беки. Таким образом весь северо-восток зоны влияния каракитаев перешел в вассалы монголов. В 1211 г. Арслан, царь нижнеилийских карлуков (столица Койлык), и тюркский авантюрист Бузар, провозгласивший себя царем Алмалыка (рядом с современной Кульджой) на Верхней Или, одновременно вышли из-под сюзеренитета каракитаев и признали себя вассалами Чингисхана, столь велика была притягательность сильной объединенной Монголии для всех этих мелких князьков района Гоби и Балхаша. Однако нанести смертельный удар каракитаям было суждено не Чингисхану, а одному из смертельных врагов этого властителя – Кучлуку, сыну последнего таяна найманов.
Изгнанный из отцовских владений – Большого Алтая победой Чингисхана, Кучлук, после смерти отца и разгрома его народа, отправился искать удачу в Восточный Туркестан одновременно со своими прежними союзниками – остатками меркитов. Те попытались закрепиться в Уйгурии, но уйгурский идикут Барчук отбросил их. Кучлуку повезло больше. Старый гурхан Чжулху приютил его в Баласагуне, отнесся к нему с полным доверием и даже отдал руку своей дочери (1208). Но найманскому принцу не терпелось царствовать. Видя слабость тестя, он, невзирая на полученные от него милости, решил занять его место. Он сговорился с одним из бывших вассалов каракитаев, хорезмийским султаном Мухаммедом, убить гурхана и поделить территорию государства каракитаев. Хорезмийцы начали поход первыми, каракитаи энергично контратаковали их и заняли Самарканд (1210). А тем временем в районе Или Кучлук поднял мятеж против гурхана и разграбил казну этого государя в Узгенде (Фергана), откуда двинулся на столицу каракитаев Баласагун. Гурхан, отбросивший свои иллюзии, выступил против Кучлука и даже разбил его под Баласагуном, но на другом фронте, возле Таласа, его полководец Тайнгу был взят в плен хорезмийцами. Отступающая армия гурхана увидела перед собой закрытые ворота своей столицы Баласагуна, жители которого предали своего монарха: очевидно, тюрки по происхождению, они сочли, что настал час избавиться от правления киданей. Разъяренные каракитаи взяли Баласагун штурмом и разграбили.
Во время этих беспорядков гурхан Чжулху наконец был схвачен Кучлугом (1211). Впрочем, тот отнесся к тестю гуманно и почтительно и вплоть до самой смерти старика, наступившей двумя годами позже, демонстративно обращался с ним, как с единственным правителем. На самом деле с этого дня он сам правил от его имени.
Едва став реальным правителем каракитайской империи, найманский принц тут же поссорился со своим прежним союзником, хорезмийским султаном Мухаммедом из-за проведения границы. Как мы уже знаем, в то время власть султана признавалась на север от линии Сырдарьи, в Отраре, Шаше (Ташкенте) и Сайраме (Ифсиджабе); но, сочтя, что эти города трудно защищать, он вскоре вывел их жителей на южный берег реки.
Фактическое и юридическое правление Кучлука в каракитайской империи продолжалось с 1211 по 1218 г. Этот алтайский кочевник, ставший правителем оседлого по большей части населения, не умел им управлять. Как известно, Кашгария, управляемая тюркскими мусульманскими царьками из династии Караханидов, находилась в зависимости от империи каракитаев. Незадолго до своего свержения гурхан Чжулху посадил в тюрьму сына кашгарского караханидского хана[130]. Кучлук освободил молодого принца и отправил в качестве своего наместника править Кашгаром, но кашгарские эмиры отказались его принять и убили (ок. 1211 г.). После этого Кучлук на протяжении двух или трех лет опустошал Кашгарию набегами своих отрядов (1211–1213 или 1214), и голод заставил жителей признать его власть. За этим подчинением последовали жестокие религиозные гонения. Кучлук, как и большинство найманов, был, очевидно, несторианином. Скоро, под влиянием жены – каракитайской принцессы, дочери гурхана, которая, видимо, была ревностной буддисткой, – он захотел заставить кашгарских и хотанских мусульман отречься от своей веры, предоставив им выбор между буддизмом и христианством. Когда главный имам Хотана выразил свой протест, он приказал распять его на дверях его медресе. После подобного насилия полностью исламизированная Кашгария была готова встретить монголов как освободителей.
Не меньше Кучлук оттолкнул и население Илийского края. Царь Алмалыка (Кульджи) Бузар, как мы уже знаем, принес присягу на верность Чингисхану. Кучлуг внезапно напал на него, когда он охотился, и предал смерти[131], но не сумел овладеть городом Алмалыком, который защищала вдова Бузара Салбак-Туркан. Сын убитого и Салбак, Сукнак-тегин, станет одним из вернейших сторонников Чингисхана в борьбе против Кучлука.
Чингисхан действительно не мог позволить своему давнему врагу оставаться властителем каракитайского царства. В 1218 г. он приказал одному из лучших своих полководцев, Джебэ-нойону, с 25 000 человек напасть на него. Джебэ получил приказ в первую очередь защитить Алмалык и родовые владения Сукнактегина, но, когда он туда прибыл, Кучлук оставил эту область и укрылся в Кашгарии. Баласагун и все нынешнее Семиречье без сопротивления передались монголам. Оттуда Джебэ прошел в Кашгарию, где после недавних преследований мусульманское население встретило его как освободителя. Поскольку Джебэ навел в своих войсках строжайшую дисциплину, запретив любой грабеж, его приход, по словам Джувейни, приветствовали как милость Аллаха. Кучлуг же бежал в направлении Памира, был настигнут посланной Джебэ погоней и убит возле Сарык-Куля (1218).
Весь Восточный Туркестан с областями Или, Иссык-Куля, Чу и Таласа был присоединен к монгольской империи.
Разгром Чингисханом хорезмийской империи
Теперь империя Чингисхана стала непосредственным соседом хорезмийской империи.
На стороне Чингисхана был конгломерат тюркских и монгольских народов, шаманистов, буддистов и несториан из Монголии, а также, после аннексии владений каракитаев в Кашгарии – мусульман по вере, это правда, но чистых тюрок по культуре, очень слабо, а то и вовсе не иранизированных. На стороне Мухаммеда Хорезмийского, напротив, глубоко иранизировавшаяся тюркская мусульманская династия, тюрко-иранское население в Трансоксиане и чисто иранское в его владениях: Хорасане, Афганистане и Персидском Ираке. В личном плане два вождя представляли полную противоположность один другому: Чингисхан – уравновешенный, осторожный, упорный, методичный, а Мухаммед Хорезмийский – пылкий рыцарь, легкомысленный, несобранный, неорганизованный, переполняемый тщеславием после своих побед над Гуридами и каракитаями, но первая же неудача деморализует его настолько, что он совершенно падает духом и превращается из героя в жалкого человечишку, почти в труса. Из этих двоих варвар-кочевник был государственным деятелем, тогда как иранизированный тюрок, мусульманский правитель оседлых стран, был по складу характера странствующим рыцарем.
В остальном, повторимся, хорезмийская держава, которую Чингисхан сокрушит в 1220 г., сложилась не ранее, чем в 1194 г.; лишь в 1212 г., уничтожив последнего самаркандского Караханида, Отмана, Мухаммед окончательно захватил Самарканд, куда перенес свою столицу из Ургенча (возле Хивы). Это еще только строящаяся империя, сколоченная совсем недавно, под руководством случайного господина. Строение невероятно неустойчивое, которому нечего противопоставить Чингисхановой Ясе, которая не может бросить на чашу весов блистательный престиж восстановленной империи прежних каганов. Население ее делится на две группы: таджики, городское и сельское ираноязычное население, с одной стороны, и, с другой, тюрки, составляющие армию; это тоже не добавляет хорезмийской империи устойчивости. Она не основывается, в отличие от былой державы Сельджукидов, на перешедшем в ислам тюркском клане, способном составить военно-феодальную верхушку – атабеков. Хорезмийская династия происходит от сельджукских наместников, за которыми не стоит свой клан. Собственно Хорезм, Хивинская страна, слишком мал, чтобы из него вышла значительная по количеству тюркская феодальная знать. В результате армия комплектуется наемниками, случайно набранными среди всех гузских и канглийских племен киргизской степи, элементов, не отличающихся верностью и имеющих, в большинстве своем, единственную мысль: предать, чтобы быть зачисленными в великую армию Чингисхана. Добавим к этому, что семью султана раздирает непрекращающаяся ненависть. Его мать, грозная Теркен-хатун, ненавидит и всячески вредит своему внуку Джелал ад-Дину, любимому сыну Мухаммеда, единственному отважному мужчине в этой династии, которая скоро рухнет.
Всем этим разнородным и несочетающимся элементам мог бы придать единство, связать их между собой ислам. Как наследник великих Сельджукидов – того же Санджара, с которым он себя сравнивал, – Мухаммед Хорезмийский мог бы сыграть выдающуюся роль. Достаточно было провозгласить себя защитником веры и бросить призыв к священной войне, к джихаду, против монголов – язычников, буддистов или несториан. Но – верх глупости: этот правитель, мечтавший повторить успехи великих Сельджукидов, стать, как и они, исламским султаном, насмерть разругался с багдадским халифом, на которого даже напал в 1217 г. Халиф ан-Насир (1180–1225) считал его своим заклятым врагом и скорее стал бы молиться бы за монголов, чем за него. Эта ссора султана с халифом расколола мусульманский мир и сделала его беззащитным перед вторжением монголов[132].
Разрыв между Чингисханом и хорезмийцами произошел по вине последних. Чингисхан старался наладить с хорезмийской империей нормальные торговые и политические отношения. Однако в 1218 г. пришедший из Монголии караван, состоявший – за исключением монгольского посла Ухуны – только из мусульман, был остановлен в Отраре, пограничном городе хорезмийской империи на Средней Сырдарье, товары его были разграблены, а все сопровождающие – около ста человек – убиты по приказу хорезмийского губернатора Инальчика, также известного под титулом Кайыр-хан. Чингисхан потребовал компенсации. Не получив ее, он стал готовиться к войне[133].
Сбор монгольской армии состоялся летом 1219 г. на Верхнем Иртыше. Осенью Чингисхан прибыл в Кайялык, к юго-востоку от озера Балхаш, к карлукам, чей царь Арслан-хан присоединился к нему. Затем к ним присоединились со своими войсками новый царь Алмалыка Сукнак-тегин и идикут Барчук, царь уйгуров. Монгольская армия, по подсчетам Бартольда, насчитывала от 150 000 до 200 000 воинов и сильно уступала в численности силам хорезмийцев, однако была намного дисциплинированнее и имела более эффективный «генеральный штаб».
Мухаммед Хорезмийский разделил и рассредоточил свои войска между линией Сырдарьи и крепостями Трансоксианы. В результате, несмотря на общее численное превосходство, в каждом конкретном месте его армия уступала в численности противнику. Чингисхан вторгся в хорезмийскую империю возле Отрара, на среднем течении Сырдарьи. Один корпус монголов во главе с сыновьями Чингисхана Чагатаем и Угэдэем был оставлен возле этого города, взять который можно было только после долгой осады. Еще один корпус, под командованием Джучи, старшего сына завоевателя, прошел вниз по течению Сырдарьи, овладев Сыгнаком (напротив современного одноименного города в Туркестане[134]) и Джендом (возле современного Перовска[135]). Пять тысяч монголов, направленные в верховья Сырдарьи, взяли Бенакет (к западу от Ташкента) и осадили Ходжент, губернатор которого, энергичный Тимур-мелик, сумел после блестящей обороны ускользнуть от них, спустившись на лодке по Сырдарье. Бартольд справедливо отмечает, что в этой войне среди мусульман чаще встречаешь примеры индивидуального героизма и рыцарского поведения, чем среди монголов, зато последние обладали такими достоинствами, как лучшая организация войска, единое командование и дисциплина, которые принесли им победу.
Сам Чингисхан со своим младшим сыном Тулуем во главе основных сил армии двинулся прямо на Бухару, которой достиг в феврале 1220 г. Тюркский гарнизон пытался прорваться через позиции осаждающих и бежать, но был истреблен. Население, брошенное своими защитниками, сдалось (10 или 16 февраля 1220 г.). Цитадель, в которой укрылись четыреста человек, была взята приступом, и все ее защитники перебиты. Город подвергся методичному и полному разграблению. Население обирали, избивали, издевались, подвергали всяческим насилиям, но в принципе казнили только тех – в первую очередь представителей мусульманского духовенства, – кто пытался сопротивляться насилию и святотатствам победителей. Бартольд считает легендой рассказ Джувейни, согласно которому Чингисхан будто бы пришел в главную мечеть, чтобы обратиться к толпе с речью и объявить себе бичом божьим. Также он полагает, что пожар, довершивший разрушение Бухары, возник непреднамеренно.
Из Бухары Чингисхан пошел на Самарканд. Возле этого города к нему присоединились его сыновья Чагатай и Угэдэй, которые взяли Отрар. Население Самарканда, еще в значительной степени иранское, отважно предприняло вылазку, но было наголову разгромлено, а город, по сведениям Джувейни, сдался через пять дней (март 1220 г.). Самарканд был полностью разграблен после того, как для облегчения этой задачи его очистили от жителей. Многие из них были преданы смерти. Те же, кого сочли полезными, квалифицированные ремесленники, например, были вывезены в Монголию. Тюркский гарнизон, неожиданно присоединившийся к монголам, был тем не менее методично вырезан полностью. В отличие от Бухары, представители мусульманского духовенства не пытались сопротивляться и в принципе были пощажены. Те, кто был помилован, получили наконец разрешение вернуться в Самарканд, но бойня была такой, что уцелевших жителей едва хватило, чтобы населить один городской квартал.
Старая столица собственно Хорезма, Гургандж, нынешний Ургенч, возле Хивы, был взят только в апреле 1221 г., после долгой осады, сковавшей силы двух сыновей Чингисхана, Джучи и Чагатая, и даже, в конце, потребовавшей присутствия третьего Чингизида – Угэдэя. За исключением квалифицированных ремесленников, которых вывезли в Монголию, остальные жители были истреблены. Монголы завершили разрушение города, затопив его водами Амударьи.
Пока шло завоевание Трансоксианы монголами, султан Мухаммед Хорезмийский, потрясенный катастрофой, вызванной его легкомыслием и высокомерием, переходя от безумной брани к полной подавленности, ничего не предпринимал, а потом бежал в Балх. Оттуда он перебрался в Западный Хорасан, нашел убежище в Нишапуре, потом, по мере того как ужас его усиливался, бросился на противоположный край своих владений – в Газвин, в северо-западной части Персидского Ирака. Но Чингисхан отправил в погоню за ним конный отряд под командованием двух лучших своих военачальников: Джебэ и Субудая. Балх откупился, заплатив выкуп, и в него был назначен монгольский губернатор. Нишапур тоже избежал больших бедствий, выслав депутацию. Джебэ слишком спешил, чтобы задерживаться возле него. Зато Тус, Дамган и Семнан были разорены Субудаем. Два монгольских полководца, продолжая преследование Мухаммеда, ворвались следом за ним в Персидский Ирак и внезапным налетом захватили Рей, перерезали все его мужское население и обратили в рабство женщин и детей. Они галопом пронеслись мимо Хамадана и достигли Каруна, где Мухаммед едва не попал к ним в руки, а потом потеряли его след. Они отыгрались, разрушив Зенджан и Казвин. А несчастный Мухаммед тем временем спрятался на небольшом островке в Каспийском море, напротив Абескуна. Там он и умер от истощения приблизительно в декабре 1220 г. Позднее мы рассмотрим продолжение рейда Джебэ и Субудая через Азербайджан, Кавказ и Южную Русь.
Покончив с султаном Хорезма, Чингисхан весной 1221 г. перешел Амударью и начал завоевание Афганистана и Хорасана у остатков хорезмийских сил. Он взял Балх, который покорность не спасла от полного разрушения (резня жителей, сожжение города). В Хорасан он послал своего сына Тулуя, который заставил капитулировать Мерв, почти все население которого также были перебито (конец февраля 1221 г.). Сидя на равнине в золотом кресле, Тулуй руководил этой массовой резней. Мужчины, женщины, дети были разделены, распределены группами между различными армейскими подразделениями и обезглавлены; «пощадили только четыре сотни ремесленников». Мавзолей султана Санджара был сожжен, а его гробница разорена. (Традиционно считается, что именно тогда один огузский клан, кочевавший в районе Мерва, эмигрировал в Малую Азию, где Сельджукиды выделили ему землю, ставшую основой Османской империи.) Затем Тулуй отправился покарать Нишапур, имевший несчастье незадолго до того (в ноябре 1220 г.) отразить атаку монгольского полководца Тогачара, зятя Чингисхана, а его самого убить. В этот раз Нишапур был взят штурмом Тулуем (10 апреля 1221 г.) и полностью разрушен. Вдова Тогачара присутствовала при резне. Чтобы избежать повторения подобных случаев, убитым отрезали головы и выложили из них пирамиды: отдельно из мужских, женских и детских голов; «убили даже собак и кошек». Возле Туса монголы разрушили мавзолей халифа Гаруна аль-Рашида. Гробница Санджара, гробница Гаруна аль-Рашида – все, что составляло славу блестящей арабо-персидской цивилизации, систематически разрушалось. Затем Тулуй взял Герат, хорезмийский гарнизон которого оказал сопротивление, но мирные жители открыли ворота. Он приказал перебить солдат, но пощадил – на этот раз – горожан.
Затем Тулуй соединился с Чингисханом возле Талекана. Чагатай и Угэдэй, только что взявшие Ургенч, также соединились с армией отца у Талекана.
Разрушив Талекан, Чингисхан перевалил через Гиндукуш и осадил Бамиан. На осаде этого города был убит юный Мутугэн, сын Чагатая, любимый внук Чингисхана. Завоеватель сам сообщил новость отцу за едой, именем Ясы запретил ему оплакивать покойного, но устроил тому кровавые похороны. В городе не было взято никакой добычи: все уничтожено; не было взято ни одного пленного, «всякое живое существо было истреблено». Место, на котором стоял Бамиан, получило название проклятого города.
Однако хорезмийскому принцу Джелал ад-Дину Мангуберди[136], сыну покойного султана Мухаммеда, удалось спастись от катастрофы, обрушившейся на Трансоксиану и Хорасан, прорвавшись в Нессе через кордон монгольских войск. Укрывшись в Газне, в сердце гор Афганистана, он собрал там новую армию и даже разбил при Перване, севернее Кабула, корпус монгольской армии под командованием Шиги-хутуху. Чингисхан, сгорая от желания отомстить за поражение своего военачальника, двинулся на Газну, в которой Джелал ад-Дин не решился его дожидаться. Газна сдалась без всякого сопротивления, но Чингисхан, спеша догнать Джелал ад-Дина, отложил на потом ритуальное разрушение города. Наконец он настиг хорезмийского принца на берегах Инда и полностью уничтожил его войско. Сам Джелал ад-Дин сумел спастись, бросившись в воду на коне, в полном вооружении, под градом стрел; ему повезло целым и невредимым выплыть на противоположный берег, откуда он отправился ко двору делийского султана просить убежища (декабрь 1221 г.). Монголы не стали немедленно преследовать его на индийской территории (лишь год спустя один из их отрядов под командованием нойона джелаира Балы проведет разведку боем, дойдя до Мултана, но быстро вернется из-за нестерпимой жары). Семья Джелал ад-Дина, за исключением его самого, попала в руки монголов, которые уничтожили всех детей мужского пола.
Однако поражение монголов под Перваном оживило мужество защитников последних городов, еще державшихся в Восточном Иране. Сначала Чингисхан посчитался с жителями Газны, которые были все перерезаны, за исключением ремесленников, которых он отправил в Монголию. После Перванской битвы восстал Герат (ноябрь 1221 г.). 14 июня 1222 г. после шестимесячной осады монгольский военачальник Элжигидай овладел Гератом. Все население было уничтожено, резня продолжалась целую неделю. «Возвращенцы», начавшие вновь заселять Мерв, совершили страшную глупость, убив оставленного Тулуем в качестве наместника некоего перса и призвав на помощь Джелал ад-Дина. С беспощадной методичностью они были перерезаны все до последнего отрядом Шиги-хутуху. Завершив резню, монголы притворялись, будто уходят, и отходили на некоторое расстояние; те несчастные, что сумели спастись, укрывшись в предместье или в погребах, по одному выбирались из убежищ; когда эти выжившие, решившие, что враг ушел, поверили, что худшее позади, внезапно, словно черт из табакерки, появлялся монгольский арьергард и снова начинал убийства.
Интересно отметить, что в Трансоксиане и в Восточном Иране монголы обычно испытывали меньше трудностей со взятием укреп ленных городов, чем в Китае. С одной стороны, ужас, внушаемый ими как язычниками – мы бы сегодня сказали «дикарями» – в мусульманских странах, был сильнее ужаса, который мог родиться в Китае, где за многие века привыкли к соседству с ними. С другой, здесь они, видимо, еще больше, чем в Китае, использовали местный человеческий материал. Для взятия города монголы собирали мужское население из ближайшей округи – деревень, незащищенных городков, а потом бросали эту людскую массу, приставив к спине саблю, в атаку на рвы и стены. Что за беда, если ее истребляли свои же соотечественники, если при этом их трупы заваливали рвы, а непрерывные штурмы изматывали силы гарнизона? Иногда они переодевали этих бедолаг в монгольское платье и давали каждому десятку по монгольскому флажку, чтобы гарнизон, видя эти толпы перед крепостью, думал, будто имеет дело с огромной армией Чингисхана. Благодаря данной военной хитрости случалось, что небольшого монгольского отряда оказывалось достаточно, чтобы крепость капитулировала. Затем, когда эти человеческие стада становились ненужными, их уничтожали. Эта отвратительная практика, максимально усовершенствованная благодаря дисциплинированности и организованности монголов, стала у них одним из наиболее распространенных тактических приемов. С помощью пленных бухарцев Чингисхан вел осаду Самарканда; пленные самаркандцы, в свою очередь, использовались на осаде Ургенча. Точно так же Тулуй использовал сельское население Хорасана при штурме Мерва. Террор, прострация были такими, что никто не помышлял о сопротивлении. После взятия Нессы монголы собрали жителей на равнине и приказали связать друг другу руки за спиной. «Они повиновались, – пишет Мухаммед ан-Нессави[137]. – Если бы они бросились врассыпную к соседним горам, большинство бы из них спаслось. Когда монголы связали их, то окружили и расстреляли из луков: мужчин, женщин, детей – без разбору».
Но монголы никогда не теряли ни управленческого чутья, ни чувства военной дисциплины. Перерезав четыре пятых населения, монголы для управления выжившими назначали гражданского чиновника, даругу или даругачи, часто из уйгуров, иногда перса, вместе с писцами, умеющими вести документацию на двух этих языках.
Восточный Иран так никогда и не оправился до конца от Чингисхановой бури. Город Балх и сейчас еще хранит следы монгольских разрушений. Тимуридский ренессанс этого края в XV в. при Шахрухе, Улугбеке и Хусейне Байкаре не сможет полностью восстановить страну, перевернутую сверху донизу. Однако, хотя Чингисхан действовал как самый страшный враг арабо-персидской цивилизации, по отношению к которой вел себя как нечестивец и проклятый, каковыми эпитетами его заклеймили мусульманские писатели, он в принципе никогда не проявлял враждебности к исламу. Если он запрещал мусульманам практику омовений и ритуальный забой скота, то только потому, что это противоречило обычаям или суевериям монголов. Если он разрушил в Восточном Иране блистательную урбанистическую цивилизацию, давшую миру Фирдоуси и Авиценну, то только потому, что хотел устроить в пограничных областях своего рода ничейную полосу, искусственную степь, служившую бы его империи передовым рубежом обороны. С этой целью он убил землю. В нем одновременно жили здравомыслящий государственный деятель, осуждавший религиозную войну, и кочевник, плохо понимающий оседлую жизнь и склонный разрушать городскую цивилизацию, уничтожать сельскохозяйственные культуры (покидая Восточный Иран, он приказал разрушить зернохранилища), превращать пашни в степь, более подходящую для привычного ему образа жизни и менее трудную в управлении…
Чингисхан довольно долго пробыл в Афганистане, к югу от Гиндукуша. В мае 1222 г. его там посетил знаменитый даосский монах Цюй Чанчунь, которого он вызвал из Китая в 1220 г. и который пришел через Уйгурию, Алмалык, Талас и Самарканд. Завоеватель хотел узнать об эликсире бессмертия, якобы имеющемся у даосских колдунов. Однако он теперь думал о возвращении в Монголию. Осенью 1222 г. он перешел Амударью и отправился в Бухару, где проявил любопытство к догматам мусульманской веры, которые повелел изложить ему: он их одобрил, за исключением паломничества в Мекку, которое счел ненужным, поскольку весь мир есть дом Бога (Тенгри, «Вечного Неба» монголов). В Самарканде он приказал провести в свою честь публичный мусульманский молебен, поскольку он заменил султана Мухаммеда. Затем он избавил мусульманское духовенство, имамов и кади, от уплаты налогов, что подтверждает, что его жестокости в отношении мусульманской общины были «военными эксцессами», а не религиозной войной. Зиму он провел в Самарканде, весной 1223 г. переехал на северный берег Сырдарьи. В долине Чирчика, небольшого северного притока этой реки, возле Ташкента, он, очевидно, держал свой варварский «двор», восседая на золотом троне в окружении своих нойонов и багатуров, затем (все еще весной 1223 г.) собрал на курултай своих сыновей в степи Хулан-баши, к северу от гор Александра. Тем временем его армия развлекалась масштабными охотами на дичь. Лето 1223 г. он провел в Таласской и Чуйской степях, а лето 1224 г., вероятно, на Иртыше. В Монголию он вернулся весной 1225 г.
Рейд Джебэ и Субудая в Персию и Русь
Прежде чем последовать за Чингисханом в его последний поход, следует напомнить о рейде двух его военачальников, Джебэнойона и Субудай-богатура, вокруг Каспийского моря.
Как мы уже видели, два этих полководца, лучшие стратеги монгольской армии, получили приказ преследовать с кавалерийским корпусом – численностью в 25 000 человек, как полагает Гренар, – султана Мухаммеда Хорезмийского во время его бегства через Персию. Когда султан умер, они продолжили поход на Запад. Предав разграблению и разорению славившийся производством фаянсовых изделий Рей, который больше не оправится после этой катастрофы[138], они, по словам Мирхонда[139], по просьбе некоторых мусульман-суннитов разорить очаг шиизма в Куме любезно сделали это. Хамадан покорился, и они ограничились взятием выкупа; после чего разрушили Зенджан и взяли штурмом Газвин, все население которого было в наказание уничтожено. Последний тюркский атабек Азербайджана, старый Узбек, – из местной династии мамелюков, которая в конце XII в. едва не унаследовала трон Сельджукидов, – за выкуп золотом отвел их удар от Тебриза. Через Муганскую равнину Джебэ и Субудай посреди зимы совершили набег на Грузию. Это христианское государство, которым в то время правил Георгий III Лаша, или Светлый (1212–1223), находилось в зените своего могущества, но два монгольских военачальника наголову разгромили грузинское войско возле Тифлиса (февраль 1221 г.). Затем они вернулись в Азербайджан, разгромили Марагу, применив свою обычную тактику: на штурм цитадели первыми бросили пленных, которых убивали, если они отступали, а после падения крепости и резни населения – ложный уход, возродивший надежду у уцелевших, и молниеносное возвращение арьергарда, истребившего этих несчастных (март 1221 г.). Монгольские военачальники тогда готовы были отправиться в поход на Багдад, чтобы уничтожить Аббасидский халифат. Такая возможность была бы ужасной для арабского мира, потому что как раз в этот момент, как подчеркивает Ибн аль-Асир, крестоносцы вторглись в Египет и осадили Дамьетту. Сосредоточенная в Дакуке небольшая армия Аббасидов не могла защитить Арабский Ирак. В этот 1221 г. Джебэ и Субудай могли вступить в Багдад, а иерусалимский король Жан де Бриен, одновременно с ними, в Каир. К счастью для халифата, Джебэ и Субудай снова отправились брать выкуп с Хамадана. В этот раз горожане оказали сопротивление. Монголы взяли Хамадан штурмом, перебили все население и сожгли город. Оттуда, через Ардебиль, который они также разорили, два монгольских военачальника вернулись в Грузию.
Грузинское рыцарство было в ту эпоху одним из лучших. Субудай притворным отступлением заманил его в засаду, где поджидал Джебэ, который его полностью истребил. Грузины еще должны были радоваться, что спасли Тифлис, позволив монголам опустошить юг страны. Дальше монголы пошли на Ширван, разграбили Шемаху, потом через Дербент вышли в северокавказские степи. Там они столкнулись с коалицией местных народов: аланов (потомков древних сарматов, христиан греческого толка), лезгинов и черкесов кавказской расы и тюрок-кипчаков. Джебэ и Субудай ловко добились ухода кипчаков, напомнив о тюрко-монгольском братстве и поделившись своей добычей. Потом они разбили поодиночке остальных членов коалиции, а затем догнали кипчаков, разгромили их и отняли подаренную добычу[140].
Однако кипчаки запросили помощи у русских. Один из кипчакских ханов, Котян, чья дочь была замужем за русским князем Мстиславом Галицким, добился от зятя и нескольких других русских князей коллективного выступления против монголов. Русское войско в 80 000 человек под предводительством князей Галицкого, Киевского, Черниговского и Смоленского, спускалось по Днепру, сосредотачиваясь возле Хортицы, в окрестностях Александрова. Монголы отступили и приняли бой только тогда, когда противник уже сильно устал, а различные части его войска оказались на значительном расстоянии друг от друга. Сражение произошло на реке Калке или Кальмиус, впадающей в Азовское море возле Мариуполя. Князь Галицкий и кипчаки атаковали противника, не дожидаясь подхода киевского войска, были отбиты и обратились в бегство (31 мая 1222 г.). Киевский князь Мстислав, оставшись один, три дня оборонялся в своем лагере, сдался на почетных условиях, однако был убит вместе со всеми своими приближенными.
Это первое поражение русских на тот момент не имело политических последствий. Кроме того, великий князь Владимирский Юрий опоздал на Калку и сохранил свое войско в целости. Монголы ограничились разграблением генуэзских факторий в Судаке, или Солдайе, в Крыму (хотя нет никаких подтверждений об их предварительном сговоре с венецианцами – давними соперниками генуэзцев). Джебэ и Субудай перешли Волгу в районе Царицына (Волгограда), разбили камских булгар, уральских тюрок-канглов и после этого фантастического рейда соединились с главными силами Чингисхана в степях севернее Сырдарьи.
Последние годы Чингисхана
Чингисхан вернулся в Монголию весной 1225 г. Зиму 1225/26 г. и следующее лето он провел в кочевьях по Туле, притоке Орхона. Ему было уже больше семидесяти лет. От Пекина до Волги – все трепетали перед ним. Его старший сын Джучи, получивший в управление арало-каспийские степи и, видимо, в конце концов захотевший проводить независимую политику, что стало беспокоить Завоевателя, умер приблизительно в феврале 1227 г., прежде чем между ними произошел окончательный разрыв.
Чингисхан возглавил еще один поход на тангутское царство Си Ся, в Ганьсу. На то были причины: царь Си Ся, хотя и был его вассалом, уклонился от посылки своего контингента на войну против Хорезма. На приглашение, отправленное по этому поводу, один высокопоставленный тангутский вельможа Аша-гамбу, по рассказу «Тайной истории», имел наглость ответить от имени своего господина, что если у Чингисхана недостаточно войск, то он недостоин быть великим ханом. Подобного рода браваду забывать было нельзя. Уладив хорезмийские дела, Завоеватель решил наказать дезертира. Кроме того, как отмечает Владимирцов, Чингисхан должен был понимать, что для успешного завершения завоевания царства Цзиней в Северном Китае, где его военачальник Мухали умер, не успев выполнить поставленной задачи, монголам необходимо прямое обладание Ганьсу, Алашанем и Ордосом. Поэтому осенью 1226 г. он выступил в поход, в конце года взял Линчжоу и весной 1227 г. осадил столицу Си Ся, в настоящее время город Нинся. Система «монгольского террора» применялась столь же безжалостно, как в Афганистане. «Тщетно жители прятались в горах и пещерах, чтобы спастись от монгольских клинков. Поля были покрыты человеческими скелетами». Пока шла осада Нинся, Чингисхан летом 1227 г. разбил свой лагерь в районе реки Циншэй и в кантоне Лунтэ, на северо-западе современного Пинляна. Там, в кантоне на западе Пинляна, он и умер 28 августа 1227 г., в возрасте семидесяти двух лет. Вскоре после этого вражеская столица Нинся была наконец взята, а все ее население, в соответствии с посмертной волей Завоевателя, истреблено. Часть тангутского народа была подарена императрице Есуй, одной из жен Чингисхана, сопровождавшей его в этом походе.
Тело Чингисхана было похоронено у истоков Онона и Керулена, возле священной горы Бурхан-Халдун – ныне Хэнтэй, – где некогда с ним разговаривал Тенгри. В 1229 г. его преемник устроил в память о нем большое жертвоприношение по монгольскому обычаю. «Он приказал, чтобы, следуя обычаю, духам его отца подавались в течение трех дней яства. Он выбрал из семей нойонов и военачальников самых красивых дочерей числом сорок; облачил их в богатые наряды, надел драгоценные украшения и, по выражению Рашид ад-Дина, отправил служить Чингисхану в ином мире. К этому варварскому знаку почитания были добавлены и лучшие лошади[141].
Характер и деятельность Чингисхана
Чингисхан считается одним из проклятий человечества. В нем сконцентрировались двенадцать веков вторжений степных кочевников в древние оседлые цивилизации. Действительно, ни один его предшественник не оставил после себя такой страшной репутации. Он возвел террор в систему управления, а массовые убийства в методично действующий институт. Разрушение им Восточного Ирана превосходит по ужасу все то, что Европа приписывает Аттиле, а Индия Михиракуле. Тем не менее следует отметить, что его жестокость обуславливалась скорее суровостью его окружения, самого грубого из второго эшелона тюрко-монголов, для кого жестокость была чем-то естественным (Тамерлан, еще один жестокий убийца, с этой точки зрения виновен больше, поскольку был более цивилизованным). Массовые казни монгольского завоевателя составляли часть военной системы, были оружием кочевника против не покоряющегося вовремя и, что еще важнее, покорившегося, но взбунтовавшегося оседлого жителя. Беда в том, что этот кочевник совершенно не был знаком с экономикой оседлой и городской цивилизации. Захватив Восточный Иран и Северный Китай, он считал совершенно естественным, стирая с лица земли города, уничтожая сельскохозяйственные культуры, возвращать эти страны в состояние степи. Когда он описывал наивысшее для него удовольствие, в нем говорило тысячелетнее наследие кочевой жизни, грабительских набегов на окраинные земли цивилизации, на пограничье древних земледельческих стран: «…рубить врагов на куски, гнать их перед собой, захватывать их добро, видеть слезы тех, кто им дорог, сжимать в объятиях их жен и до черей!»[142] И напротив, такое меланхолическое размышление при мысли, что его внуки променяют суровое степное существование на оседлую жизнь: «После нас люди нашего рода облачатся в позолоченные одежды, будут есть жирную и сладкую пищу, ездить на превосходных лошадях, будут сжимать в объятиях самых красивых женщин, и забудут, кому они этим обя заны…»[143]
Даосская стела 1219 г., гравированная по инициативе монаха Ли Чжэчана, который в 1220–1223 гг. сопровождал знаменитого Цюй Чанчуня к Завоевателю, странными даосскими философскими терминами передает впечатление, произведенное на китайцев императором кочевников, его образом жизни, его делами: «Небо устало от чрезмерной роскоши Китая. Я (то есть Чингисхан, от лица которого ведется повествование) живу в диком северном краю; я возвращаюсь к простоте и поворачиваюсь к умеренности. Идет ли речь об одеждах, которые я ношу, или о пище, которую принимаю, у меня те же лохмотья и та же еда, что у обычных пастухов и пекарей, я обращаюсь с простыми воинами, как с братьями. Участвовавший в ста битвах, я всегда становился впереди. За семь лет я совершил великое дело и в шести сторонах света все подчинено единому правилу!»
В рамках своего образа жизни, своего окружения и своего этнического происхождения Чингисхан предстает перед нами как умеренный, здравомыслящий, очень уравновешенный человек, умеющий слушать, надежный друг, щедрый и способный на сильные привязанности, несмотря на суровость, имеющий способности управленца, если говорить об управлении кочевыми народами, а не оседлыми, чью экономику он плохо понимал. В этих рамках он демонстрировал прирожденное стремление к порядку и хорошему управлению. И рядом с возвышенными и благородными качествами мы видим в нем варварство и жестокость, которыми «Проклятый» мусульманских писателей и завоевал себе место в истории человечества. Одной из основных черт его ума было его инстинктивное отвращение к предателям. Слуг, полагавших, что делают выгодный выбор, предавая в его пользу своих несчастных господ, он приказывал казнить[144]. И напротив, часто после победы он награждал или принимал к себе на службу тех, кто до конца оставался верен своим господам, его бывшим врагам. Рашид ад-Дин и «Тайная история» сообщают много случаев такого рода, показывающих, наряду с его уважением к храбрым побежденным, моральную основу его правления. Если он брал под защиту слабых, то защищал их до конца и неизменно следил за их судьбой. Вождь онгутов Алахуш-тегин был убит за то, что принял его сторону против найманов. Он восстановил у власти его семью, привязался к его сыну, отдал в жены молодому человеку свою дочь, обеспечил благосостояние его дома. У побежденных в прошлых войнах уйгуров и киданей не было более верного покровителя, чем он, так же как, позднее, у сирийских и армянских христиан не будет покровителей более надежных, чем его внуки. Во время войны с Хорезмом в Ляотуне умер его давний вассал, киданьский принц Елюй Люко. Вдова приехала к Завоевателю во время его последнего похода в Ганьсу. Он принял принцессу с большой добротой, проявил к ней, а также к двум сыновьям Елюй Люко самое нежное, самое отеческое внимание. Во всех аналогичных обстоятельствах у этого одетого в звериные шкуры кочевника, у этого истребителя народов мы находим природное величие, утонченную вежливость и высочайшее благородство, что удивляло даже китайцев. Аристократ из хорошего рода, он был монархом в душе, и никто менее его не был опьянен своей блистательной судьбой.
Наконец, твердый и непреклонный политик, Чингисхан не был глух к опыту цивилизованных народов. Он включил в свое ближайшее окружение уйгурских советников, таких как Тататона, мусульман, таких как Махмуд Ялавач, киданей, таких как Елюй Чуцай, Тататона, выполнявший те же обязанности при последнем найманском царе, стал его канцлером и одновременно учителем уйгурского письма у его сыновей. Махмуд Ялавач служил его представителем при трансоксианском населении, став там первым «монгольским» губернатором. Что же касается китаизированного киданя Елюй Чуцая[145], он сумел привить своему господину некоторый лоск китайской цивилизации, порой даже предотвращал массовые бойни. Одной из его забот, как сообщает его биография, было спасение драгоценных книг в разграбленных или подожженных монголами городах; другой – поиск медицинских средств, предотвращающих эпидемии, возникавшие из-за множества трупов. Впрочем, нам известно, что, несмотря на преданность монгольскому государству и верность семье Чингизидов, ему не всегда удавалось скрывать свои эмоции, когда он просил милости для обреченных на уничтожение городов или провинций. «Ты снова будешь плакать за народ?» – спрашивал его Угэдэй. Его осторожное и справедливое вмешательство часто предотвращало непоправимое. «Татарин по происхождению, ставший китайцем по воспитанию ума, он был, – пишет Ремюза[146], – естественным посредником между угнетенным народом и народом-угнетателем». Обращаясь к монголам, он не мог прямо проповедовать гуманизм: его бы не поняли. Он старался доказать им, что милосердие – выгодная политика, в чем абсолютно прав, поскольку варварство монголов было вызвано в первую очередь их невежеством.
Во время последнего похода Чингисхана в Ганьсу один монгольский военачальник заметил тому, что его новые китайские подданные совершенно бесполезны, поскольку непригодны к войне, а следовательно, выгоднее уничтожить все население – около десяти миллионов душ, – чтобы извлечь пользу хотя бы из их земель, которые можно обратить в пастбище для конницы. Чингисхан оценил обоснованность этого мнения, но тут заговорил Елюй Чуцай. «Он показал монголам, которые о том даже не догадывались, преимущества, которые можно извлекать из обработанных земель и трудолюбивых подданных. Он объяснил, что, собирая налоги с земель и с товаров, можно получать в год до 500 000 унций серебра, 80 000 штук шелка и 400 000 мешков зерна» – и выиграл спор. Чингисхан поручил Елюй Чуцаю разработать на этой основе систему налогов.
Так, благодаря Елюй Чуцаю и уйгурским советникам Чингисхана, среди резни появился зародыш монгольской системы управления. Очевидно, со стороны Завоевателя здесь было нечто большее, чем просто личное благоволение: общая тенденция к усвоению культуры. Кажется, Чингисхан особенно симпатизировал киданям и уйгурам – двум наиболее цивилизованным народам тюрко-монгольского мира. Первые смогли приобщить империю Чингисхана к китайской культуре, не лишая ее национальной самобытности; а вторые – к древней тюркской цивилизации Орхона и Турфана, ко всему наследству арийских, манихейско-несторианских и буддистских традиций. Так что именно среди уйгуров Чингисхан и его первые преемники подбирали кадры для своей гражданской администрации, у них же позаимствовали язык и письменность для канцелярии. К тому же несколько измененное уйгурское письмо впоследствии станет монгольским национальным алфавитом.
Бойни забылись. Дело гражданского управления, возникшее из соединения Чингисхановой дисциплины и уйгурских канцелярий, сохранилось. И после многих разрушений начального периода это дело в конце концов пойдет на пользу цивилизации. С этой точки зрения о Чингисхане судили современники. «Он умер, и это было большим несчастьем, ибо был он человеком безупречно честным и разумным», – скажет Марко Поло. «Он держал народ в мире», – скажет наш Жуанвиль. Эти оценки парадоксальны лишь на первый взгляд. Объединяя все монгольские народы в единую империю, устанавливая железную дисциплину от Пекина до Каспия, Чингисхан прекратил постоянные войны одного племени с другим и дал доселе неизвестную безопасность караванам. «В царствование Чингисхана, – пишет Абу-л-Гази, – вся земля между Ираном и Тураном наслаждалась таким покоем, что можно было пройти от Леванта до Кушана с золотым блюдом на голове, не подвергнувшись ни малейшему насилию». Действительно, его Яса установила в Монголии и Туркестана «Чингисханов мир», бесспорно страшный при нем, но постепенно смягчавшийся при его преемниках и сделавший возможным труд великих путешественников XIV в. В этом отношении Чингисхан был своего рода варварским Александром Македонским, открывшим новые пути для цивилизации[147].