Раздел владений между сыновьями Чингисхана
Еще при жизни Чингисхана каждый из четырех его сыновей получил улус, то есть определенное количество племен, с юртом, то есть территорией, выделенной в удел, представлявший собой часть степи, необходимую для пастушеской жизни этих племен, и инджу, то есть доход, пропорциональный потребностям его двора и его людей, доход, формировавшийся из податей, уплачиваемых оседлым населением покоренных областей Китая, Туркестана и Ирана. Следует отметить, что разделу подверглась только тюрко-монгольская степь, пастбища кочевников. Завоеванные обработанные земли вокруг Пекина или Самарканда оставались имперской территорией. Сыновьям Чингисхана и в голову не пришло включить в предмет дележа земли оседлых народов, стать одному императором Китая, другому – ханом Туркестана, третьему – персидским шахом. Эти идеи, которые с 1260 г. овладеют их наследниками, им были абсолютно чужды. И действительно, по их мнению, раздел степи не мог повлечь за собой раздела империи Чингисхана. При наличии concordia fratrum[148] империя могла бы существовать и дальше. Поскольку, как верно отмечает Бартольд, по правовым нормам кочевников, несмотря на абсолютную власть кагана, государство принадлежало не столько последнему лично, сколько всей царствующей семье в целом.
Старший сын Чингисхана, Джучи, умер за шесть месяцев до него, приблизительно в феврале 1227 г. в степях Северного Приаралья. Хотя официально Чингисхан никогда не придавал значения сомнениям относительно того, кто был его отцом, к концу жизни раздор между ними усилился. В 1222–1227 гг., начиная со взятия Ургенча, в котором он принимал участие (апрель 1221 г.), Джучи держался обособленно, в своем уделе (в районе Тургая и Уральска), не принимая больше участия в отцовских походах. Этот печальный разлад в конце концов вызвал у Завоевателя сомнения, не строит ли старший сын заговоры против него: смерть Джучи, возможно, предотвратила тягостный конфликт.
Бату, один из сыновей Джучи, унаследовал управление его уделом. Представленный в монгольских преданиях как добрый и мудрый правитель (он получил прозвище Саин-хан, «добрый хан»), а в памяти у русских оставшийся жестоким завоевателем, впоследствии он, в качестве старейшины семейства Чингизидов, будет играть важную роль в борьбе за императорский трон, в которой предстанет в роли «делателя великих ханов». Пока же относительная молодость, смерть отца и молчаливые сомнения, касающиеся легитимности этой ветви оставили «дому Джучи» лишь малозаметную второстепенную роль в делах империи. Тем не менее в силу монгольского права, отдающего старшим сыновьям наиболее удаленную от отцовской резиденции часть владений, дом Джучи представлял собой для Европы авангард монгольской империи. Он получил степи к западу от Иртыша, «такие далекие, что никогда прежде не топтали их копыта монгольских коней», то есть Семипалатинск, Акмолинск[149], Тургай или Ахтюбинск[150], Уральск, Адаж и собственно Хорезм (Хиву), а кроме того, расположенные западнее Волги кипчакские степи, завоеванные Джебэ и Субудуаем.
Второй сын Чингисхана, Чагатай (ум. 1242), на которого было возложено соблюдение Ясы и дисциплины среди монголов, действительно был суровым и грозным судьей, скрупулезно и даже мелочно-занудно соблюдавшим Чингисханов кодекс, дисциплинированным солдатом, который был на своем месте в строю, правда несколько ограниченным, но никогда не возражавшим против того, что отец предпочел ему в качестве наследника его младшего брата Угэдэя. Чагатай получил в удел степную зону прежней империи каракитаев, от страны уйгуров на востоке до
Бухары и Самарканда на западе, то есть в основном зону Или, Иссык-Куля, Верхней Чу и Таласа, а во вторую очередь (поскольку речь шла о территориях оседлых народов) Кашгарию и Трансоксиану, учитывая, что в последней города Бухара, Самарканд и др. управлялись напрямую чиновниками великого хана. По свидетельству Чанчуня, обычная резиденция Чагатая находилась южнее Или.
Третий сын Чингисхана, Угэдэй, к которому мы еще вернемся, получил земли восточнее и северо-восточнее Балхаша, район Эмеля и Тарбагатая, Черного Иртыша и Урунгу; последний регион располагался рядом с прежней страной найманов. Ставка Угэдэя обычно разбивалась на Эмеле.
Наконец, согласно монгольскому обычаю, Тулуй, младший сын Чингисхана, именно как младший, отчигин или оджигин, по праву являлся хранителем очага, то есть наследником изначального отцовского владения в районе между Тулой, Верхним Ононом и Верхним Керуленом. Тулуя изображают отважным воином, мечтающим лишь о завоеваниях, и способным полководцем (он очень успешно проведет в 1232 г. поход на Хунань); помимо этого, он предавался пьянству (от чего преждевременно умрет в октябре 1232 г. в возрасте сорока лет) и не слишком блистал умом. Но его женой была замечательно умная женщина, Союркуктени или Сорхахтани, из прежней кереитской царствующей фамилии (она доводилась племянницей последнему Ван-хану), несторианка, как все кереиты, которая впоследствии обеспечит своим сыновьям императорский трон.
Следует добавить, что семьи двух братьев Чингисхана, Хасара и Темуге-отчигина, также получили уделы. Выделенный Хасару находился в районе рек Аргунь и Хайлар, а удел Темуге – на самом краю Восточной Монголии, возле прежней страны чжурчжэней, в современной китайской провинции Гирин.
Опять-таки в соответствии с монгольским правом и по титулу хранителя очага Тулуй после смерти Чингисхана исполнял обязанности регента (1227–1229) до избрания нового великого хана. В этом качестве он получил орду – отцовский дворец из палаток, место пребывания двора, и 101 000 человек из 129 000, которые насчитывала монгольская армия в 1227 г. (остальные 28 000 были распределены так: по 4000 каждому из остальных сыновей Чингисхана, 5000 младшему брату Чингисхана, Темуге, 3000 сыновьям другого брата Чингисхана, Хачиуна, 1000 сыновьям третьего брата императора, Хасара, и 3000 семье его матери, Оэлунэке).
Курултай, или общее собрание монгольской знати, для выборов нового великого хана собрался на берегу Керулена только весной 1229 г. Этот съезд лишь подтвердил волю Чингисхана, назначившего наследником своего третьего сына, Угэдэя[151].
Царствование Угэдэя (1229–1241)
Угэдэй, которого Чингисхан назначил своим преемником, был самым умным из его сыновей. Не имея ни отцовской гениальности, ни доминирующей страсти в своей деятельности, он тем не менее унаследовал его здравый смысл и основательность. Тяжеловесный, добродушный пьяница, жизнерадостный, с удовольствием творящий милосердие, щедрый до крайности, он пользовался своей огромной властью, чтобы пить и развлекаться по своему усмотрению. Дела в монгольской империи шли сами собой, одной лишь силой Ясы.
Угэдэй устроил свою постоянную резиденцию в Каракоруме. Выбор этого места имел историческое значение. Это был район Верхнего Орхона, в котором устраивали свои «столицы» все древние тюрко-монгольские империи: хунну в Античности, восточные тукю в раннем Средневековье. Неподалеку, в VIII в., возник Карабалгасун, орду-балык уйгурских каганов. То же имя – орду-балык (город двора) – поначалу носила и столица Чингизидов. Уже в царствование Чингисхана Каракорум или соседний с ним город был с 1220 г. выбран потенциальной столицей, но только Угэдэй превратил Каракорум в настоящую столицу новой империи, построив вокруг него в 1235 г. крепостную стену.
В это время полным доверием Угэдэя пользовался китаизированный кидань Елюй Чуцай. Елюй Чуцай изо всех сил старался дать чисто военной монгольской империи гражданский административный аппарат по образцу китайского. В согласии с образованными уйгурами он организовал монгольскую канцелярию с китайскими, тангутскими, уйгурскими и персидскими департаментами (уйгурский долгое время был главным). Монголы по соображениям военной необходимости очень быстро создали систему имперской почты. Елюй Чуцай и его сподвижники поставили вдоль дорог, используемых для этой цели, почтовые станции, где имелись склады с запасом зерна. Но главное, Елюй Чуцай создал в Монголии относительно упорядоченный бюджет: китайцы должны были платить подать деньгами, штуками шелка и зерном, налог распределялся по «очагам»; а монголы – отдавать 10 % поголовья лошадей, быков и баранов. В связи с этим завоеванные районы Китая, до того рассматривавшиеся как объект для произвольных грабительских рейдов, были в начале 1230 г. официально разделены на десять департаментов, с управленческим аппаратом с чиновниками, набираемыми из монголов и грамотных китайцев. Еще Елюй Чуцай добился открытия в Пекине и Пинъяне школ для «конфуцианского» образования юных представителей монгольской знати и, напротив, привлек в монгольскую администрацию большое количество перешедших на сторону завоевателей китайцев. «Сидя на коне, – говорил он Угэдэю, – можно создать империю, но нельзя управлять империей, сидя на коне»[152].
Помимо Елюй Чуцая Угэдэй одарил своим доверием кереитанесторианина Чинкая, которого выделил еще Чингисхан и которого Плано Карпини именует «протонотарием», то есть канцлером империи. «Ни один указ в Северном Китае, – пишет П. Пеллио, – не мог быть издан без того, чтобы Чинкай не сопроводил его собственноручно написанной уйгурским письмом строчкой.
В военном отношении в царствование Угэдэя монголы завершили завоевание Северного Китая, Персии и Южной Руси.
Уничтожение монголами цзиньского царства
В Китае требовалось сделать новое усилие. После смерти Мухали, пока Чингисхан был занят на западе, Цзини вернули утраченные позиции: этот старый народ чжурчжэней, в котором еще не выдохлась тунгусская кровь, демонстрировал пример поразительной живучести. Цзини не только удержались в Эунани, вокруг Кайфэна, их новой столицы, но и отбили у монголов почти весь бассейн реки Вэй, центральную часть Шэньси, включая важную крепость Тунгуань, прикрывавшую вход в Хунань, и крепость Хэчжун (ныне Пучжоу), стоявшую напротив нее, на северном берегу Хуанхэ, в юго-восточном углу Шаньси. К последнему цзиньскому царю Ниньцзясу (1223–1234) вернулась надежда.
В 1231 г. монголы возобновили боевые действия, захватив города в бассейне Вэй: Пинлян, Фэнсян и другие. На кампанию 1232 г. они разработали грандиозный план[153]. Не сумев захватить Тунгуань, они обошли ее с северо-востока и с юго-запада. Пока Угэдэй с главными силами армии и при поддержке осадных машин осаждал Хэчжун, взятие которого должно было позволить ему форсировать Хуанхэ, его брат Тулуй с 30 000 всадников совершил глубокий обходной рейд на юго-запад[154]. Намеренно зайдя на сунскую территории, он прошел долиной Вэй в районе Верхней Хань, взял (на сунской территории) Ханьчжун, спустился к Сычуани по течению реки Цзялин, опустошил округ Паонин, потом, свернув на северо-восток, пересек средний бассейн Хань (он вторично переправился через Хань 31 января 1232 г.) и внезапно появился на цзиньской территории, на юге Хунани, рядом с Нанъяном. В это же время Угэдэй с основными силами, взяв Хэчжун, перешел Хуанхэ и вторгся в Хунань с севера (февраль 1232 г.). Две монгольские армии соединились в сердце Хунани, в Цзюньчжоу (ныне Ючжоу), городе, возле которого несколькими днями раньше Тулуй наголову разгромил Цзиней.
В этом последнем сражении Цзини проявили мужество, восхитившее монгольский штаб – великого знатока в этом деле. Их командиры предпочитали смерть переходу на сторону победителей. Но положение их было безнадежным. На северо-западе монголы наконец захватили Тунгуань (март 1232 г.). Угэдэй приказал лучшему монгольскому стратегу, Субудаю, завоевателю Персии и Руси, осадить столицу Цзиней – Кайфэн-фу. Город был взят только после долгого сопротивления в мае 1233 г. Елюй Чуцай упросил императора Угэдэя не разрушать его, коль скоро он теперь вошел в состав монгольских владений. Перед капитуляцией Кайфэна цзиньский царь Ниньцзясу сумел прорваться из города и по пытался организовать сопротивление в провинции. Сначала он укрылся в Гуйхэ, потом в маленькой крепостце Цайчжоу (ныне Жунин). В ней, в момент, когда монголы пошли на последний штурм, он и покончил с собой (февраль – март 1234 г.). Суны, желая отомстить своим давним врагам Цзиням, предоставили пехотные соединения, участвовавшие во взятии города.
Падение Цайчжоу завершило присоединение цзиньского царства к монгольской армии. Отныне монголы стали непосредственными соседями национальной китайской империи Сун. В качестве платы за их помощь на финальном этапе борьбе с Цзинями Угэдэй подарил Сунам несколько округов на юго-восточной оконечности современной Хунани. Сунский император Ли-цзун (1225–1264), вернее, его правительство посчитали плату недостаточной и, желая заполучить Хунань целиком, совершили безумный поступок – напали на монголов. В первое время китайские войска без боя оккупировали Кайфэн и Лоян (июль – август 1234 г.). Естественно, они тут же были изгнаны монголами, и Угэдэй на курултае, собранном в Каракоруме, решил завоевать империю Сун (1235).
В империю Сун вторглись три монгольские армии. Первая, под командованием Кутана, сына Угэдэя, вошла в Сячуань и взяла Ченту (октябрь 1236 г.); вторая, под командованием Кучу, еще одного сына Угэдэя, и военачальника Темутая, захватила Сянъян в Хэбее (март 1226 г.); третья, под командованием принца Кунбуги и военачальника Чагана, дошла до Хуанчжоу, ниже современного Ханьцзы на Янцзы, но не смогла там закрепиться. В 1239 г. под власть Сун вернулся Сянъян. Эта война продлится сорок пять лет (1234–1279), и Угэдэй увидит лишь ее начало. Четвертая монгольская армия отправилась покорять Корею. В декабре 1231 г. корейская столица Кэсон, северо-восточнее современного Сеула, была взята монголами, которые установили над страной свой протекторат, поставили 72 даруги, чтобы управлять ею, но в следующем году все эти монгольские чиновники были перерезаны по приказу корейского царя Коджона, который затем бежал на островок Канхвадо, западнее Сеула (июль 1232 г.). Посланная Угэдэем новая армия основательно оккупировала Корею (1236 г.), во всяком случае, ее материковую часть, потому что корейский двор, протестуя против подчинения страны (вассальные посольства с 1241 г.), еще лет тридцать держался на своем островке.
Завоевание монголами Западной Персии
Когда Угэдэй взошел на трон, Иран надо было завоевывать заново.
Как мы уже знаем, в ноябре 1221 г. Чингисхан вынудил наследника трона хорезмийской империи Джелал ад-Дина Мангуберди укрыться в Индии. Делийский султан, тюрок Илтутмиш, принял изгнанника и даже выдал за него свою дочь, но, когда Джелал ад-Дин устроил против него заговор, выгнал (1223). Чингисхан и огромная монгольская армия вернулись в Туркестан, оставив позади себя совершенно разрушенные, почти полностью обезлюдевшие, во всяком случае, в том, что касается крупных городов, Хорасан и Афганистан, превращенные в своего рода ничейную полосу, где они не оставили никакой администрации, тогда как в Центральной и Западной Персии после рейда Джебэ и Субудая царила полная анархия. Это было не завоевание в привычном смысле – хотя действовала регулярная армия, а монголы оставались в стране на протяжении трех лет, – а как бы вихрь, пронесшийся ураган, все сносящий на пути.
Джелал ад-Дин воспользовался равнодушием, которое монголы вроде бы проявляли к иранским делам, чтобы вернуться в эту страну (1224). Как последнего представителя легитимной власти, существовавшей до монгольской бури, его без проблем признали султаном атабеки, или наследственные тюркские губернаторы, провинций Кирман и Фарс (в Кирмане Бурак Хаджиб, основатель местной династии Кутлуг-ханов; в Фарсе – Сад ибн Зенги, 1195-1226, из династии Сальгуридов). Из Шираза Джелал ад-Дин отправился отбивать Исфахан и Персидский Ирак у своего родного брата, Гияс ад-Дина, выкроившего себе там княжество (1224), потом пошел покорять Азербайджан. Атабек Азербайджана Узбек (1210–1225), из могущественного тюркского феодального дома, владевшего этой провинцией с 1136 г., сумел, заплатив огромную дань, пережить вторжение Джебэ и Субудая; гораздо меньше ему повезло с Джелал ад-Дином; последний заставил капитулировать Тебриз и был признан всей провинцией (1225). Оттуда хорезмийский принц напал на Грузию. Это христианское царство четырьмя годами ранее пережило вторжение Джебэ и Субудая и теперь с трудом восстанавливалось под правлением знаменитой царицы Русудан (1223–1247), сестры и наследницы Георгия III, когда в него вторгся Джелал ад-Дин. Султан разгромил грузин при Карни, или Гарни (август 1225 г.), а в следующем году, во втором набеге, разграбил и разорил Тифлис и разрушил все христианские церкви (март 1226 г.); он вернулся в третий раз в 1228 г. и при Миндори, возле Лоре, еще раз разгромил грузинскую армию под командованием коннетабля[155] Иванэ. Эти кавказские походы окончательно укрепили власть Джелал ад-Дина в Азербайджане.
Итак, Джелал ад-Дин стал властителем всего Западного Ирана: Кирмана, Фарса, Персидского Ирака и Азербайджана, со столицами в Исфахане и Тебризе. Это была частичная реставрация прежней хорезмийской империи со сдвигом на запад. Но этому блистательному рыцарю не хватало политического таланта. При всей своей отваге, делавшей из него одного из славнейших паладинов мусульманского мира, наследник хорезмийских султанов, и сидя на троне Персии, продолжал себя вести как странствующий рыцарь. Вместо того чтобы укреплять свое новое персидское царство, готовясь к неизбежному возвращению монголов, этот защитник интересов ислама рассорился с основными мусульманскими правителями Ближнего Востока, своими естественными союзниками. Он угрожал вторжением багдадскому халифу (1224), потом, после долгой осады, отобрал (2 апреля 1230 г.) крепость Хилат (на северо-западе от озера Ван в Армении) у айюбидского султана Дамаска аль-Ашрафа. В конце концов он спровоцировал создание против себя коалиции аль-Ашрафа и сельджукского султана Ала ад-Дина Кей-Кубада I, правителя Малой Азии (Конийский султанат). В августе 1230 г. при Эрзинджане два этих монарха нанесли Джелал ад-Дину поражение, сломившее его. Как раз в этот момент началось новое монгольское вторжение.
Дабы покончить с этим неожиданным хорезмийским возрождением, великий хан Угэдэй направил в Персию тридцатитысячную армию под командованием Чормаган (или Чормакан) – нойона. Зимой 1230/31 г. монголы с молниеносной быстротой обрушились на Хорасан и Рей, прежде чем Джелал ад-Дин успел собрать свои войска, а затем понеслись прямо в Азербайджан, его обычное местопребывание. При этой новости блистательный паладин потерял голову. Бросив Тебриз, он бежал в Муганскую долину и Арран, к месту слияния Аракса и Куры, потом в Диярбакыр, по-прежнему преследуемый по пятам монголами, как прежде его отец. Свою жизнь он закончил в неизвестности в Диярбакырских горах, убитый курдским крестьянином (15 августа 1231 г.).
Чормаган десять лет (1231–1241) командовал монгольской армией, размещенной на северо-западе Персии. Обычно он жил в Муганской долине и в Арране, на нижнем течении Куры и Аракса, потому что тамошняя степь с густой травой подходила его коннице. По тем же причинам Муган и Арран станут любимыми местами пребывания монгольских ханов Персии начиная с 1256 г. С этих пастбищ Северо-Восточного Азербайджана монголы в течение века правили древним оседлым Ираном и его изысканной городской цивилизацией.
После смерти Джелал ад-Дина Чормаган бросил свою маленькую армию грабить ирано-месопотамское пограничье. В Армении монголы перебили население Битлиса и Арджиша. В Азербайджане захватили Марагу, где также занялись обычным истреблением жителей; наученные опытом, жители Тебриза заплатили назначенный им выкуп и смягчили Чормагана, изготовив драгоценные ткани для великого хана Угэдэя (1233). На юге Диярбакыр и Эрбильская область подверглись страшному разгрому. Ибн аль-Асир передает несколько непосредственных впечатлений от сцен резни: «Один человек из района Нисайбина рассказывал мне, что, спрятавшись в доме, он видел в щель, что происходило на улице; всякий раз, когда монголы собирались кого-то убить, они кричали (в насмешку, мусульманское выражение): ала-ллах. Закончив резню, они разграбили город и увели женщин. Я видел, говорит он, как они волокли их за волосы; они хохотали, пели песни на своем языке и повторяли: ала-ллах». И другая история, переданная тем же Ибн ал-Асиром: «Мне рассказали истории, в которые едва возможно поверить, столь великий ужас Аллах вселил во все сердца. Говорят, например, что один татарский всадник въехал в густонаселенную деревню и принялся убивать жителей одного за другим, и никто не осмелился сопротивляться. Я слыхал, что один татарин, не имея при себе никакого оружия и желая убить человека, взятого им в плен, приказал ему лечь на землю, сходил за саблей и убил этого несчастного, который даже не пошевелился. Один человек мне рассказал: «Я был в пути с семнадцатью спутниками; к нам подъехал один татарский всадник и приказал связать друг другу руки за спиной. Мои спутники стали исполнять приказ; я сказал им: „Этот человек один, надо его убить и бежать“. – „Мы слишком боимся“, – ответили они. „Но этот человек, – продолжал я, – убьет вас. Убьем его! Возможно, Аллах спасет нас!“. Клянусь, ни один не решился этого сделать. Тогда я убил его ударом ножа, мы бросились бежать и спаслись».
В Закавказье монголы разрушили Гянджу, после чего вторглись в Грузию и заставили царицу Русудан бежать из Тифлиса в Кутаис (ок. 1236 г.). Район Тифлиса был поставлен под монгольский протекторат; грузинские феодалы принуждены были служить в монгольских вспомогательных войсках. В 1239 г. Чормаган захватил у Великой Армении принадлежавшие семье грузинского коннетабля Иванэ города Ани и Карс, которые были разорены.
Отметим, что, несмотря на военные действия в Грузии и Армении, Чормоган в принципе не проявлял враждебности к христианству, поскольку у него самого были родственники-несториане. Кроме того, в период его командования, между 1233 и 1241 гг., великий хан Угэдэй направил к нему в Азербайджан в качестве комиссара по делам христиан некоего сирийского христианина Симеона, прозванного Раббан-ата, который защищал в первую очередь армянские общины[156].
На посту командующего монгольской армией в Персии (то есть в Мугане и Арране) Чермогана сменил Байджу-нойон, занимавший эту должность с 1242 по 1256 г. Байджу сделал важный шаг в монгольских завоеваниях, напав на сельджукский Конийский султанат. Это великое тюркское царство в Малой Азии, в котором правил султан Кей-Хосров II (1237–1245), казалось, находилось в зените расцвета, но Байджу, после того как захватил Эрзерум (1242), в сражении при Кёсе-даге, близ Эрзинджана (26 июня 1243 г.), разгромил сельджукскую армию под командованием самого султана, и в результате этой победы взял Сивас, который вовремя сдался и избежал разграбления. Токат и Кайсери (Кесария), попытавшиеся оказать сопротивление, были полностью разграблены и разорены. Кей-Хосров II вымолил мир и признал себя вассалом великого хана. Этот поход привел монголов к границам греческой империи.
Ловкий король Армении (Киликийской) Хетум I (1226–1269) сообразил добровольно признать над собой монгольский сюзеренитет; эта политика, которой следовали все его преемники, дала армянам в защитники от мусульман, сельджуков и мамелюков, новых властителей Азии (1244). В 1245 г. Байджу укрепил монгольское владычество в Курдистане, захватив Хилат и Амид. Впрочем, монголы передали Хилат своим грузинским вассалам из клана Иванэ. Атабек Мосула Бадр ад-Дин Лулу, столь же осторожный политик, как Хетум, тоже добровольно признал над собой сюзеренитет монголов.
Походы Бату и Субудая в Европу
Тем временем огромная монгольская армия численностью в 150 000 человек была по приказу великого хана Угэдэя направлена в Европу. Ее командующим был назначен Бату, хан Аральских и Уральских степей, которого окружали представители всех ветвей династии Чингизидов: Орда, Берке и Шибан – братья Бату, Гуюк и Кадан – сыновья, и Хайду, внук Угэдэя, Менгу, сын Тулуя, Байдар и Бури, сын и внук Чагатая. Реальным командующим был Субудай, победитель Персии, Руси и Китая, которому тогда было приблизительно шестьдесят лет.
По мусульманским источникам, поход начался осенью 1236 г. с разгрома тюркского царства Булгария на Каме. Субудай разграбил и разрушил столицу этой страны, город Булгар, стоявший на берегу Волги, южнее места, где в нее вливается Кама (русские источники отодвигают эти события на осень 1237 г.).
В начале весны 1237 г. монголы напали на живших в русской степи тюрок-язычников, кочевников и полудикарей, которых мусульмане называли кипчаками, венгры и византийцы куманами, а русские половцами. Часть кипчаков покорились; из этого тюркского элемента впоследствии сформируется основа населения монгольского ханства, известного, по имени прежних хозяев страны, как Кипчакское ханство, а также Золотая Орда и принадлежащего одной из ветвей дома Джучи. Один из вождей кипчаков, по имени Бачман, некоторое время оказывал монголам сопротивление на берегах Волги. В конце концов он был схвачен на одном из островов в низовьях реки (зима 1236/37 г.). Менгу приказал разрубить его пополам. По свидетельству Рашид ад-Дина, в 1238 г. Берке предпринял еще один поход против кипчаков, который покончил с ними. Именно в это время кипчакский хан Котян (уже упоминавшийся в связи с походом Джебэ в 1222 г.) откочевал с сорока тысячами «юрт» в Венгрию, где нашел убежище и перешел в христианство. Зимой 1239/40 г., ближе к декабрю 1239 г., монголы закончили покорение южнорусских степей, овладев под командованием Менгу городом Магас, Манкас или Монакас, который, видимо, являлся столицей аланов или ясов (азодов по-монгольски).
Между двумя походами в южнорусские степи состоялся поход против собственно русских княжеств, чья территориальная раздробленность облегчила монголам их задачу. Братья Юрий и Роман, князья Рязанские, укрылись первый в Рязани, второй в Коломне. Рязань была взята штурмом, Юрий убит, все население вырезано (21 декабря 1237 г.). Самый могущественный из русских князей, великий князь Суздальский Юрий II, направил защитникам Коломны подкрепление, но все было напрасно; Роман был разгромлен и убит в сражении перед стенами города, а Коломна, в свою очередь, захвачена. Москва, в то время второстепенный городок, была разграблена и сожжена (февраль 1238 г.). Великий князь Юрий II не смог помешать монголам разрушить его города Суздаль и Владимир. Суздаль был сожжен. Взятый 14 февраля 1238 г. Владимир стал ареной жутких сцен, население заживо сгорело в церквях, в которых укрылось. Сам Юрий II был разгромлен и убит в битве на Сити, притоке Мологи (4 марта 1238 г.). Другие монгольские отряды разорили Ярославль и Тверь. На севере Новгород был спасен, вероятно, наступившей оттепелью.
В конце следующего года военные действия возобновились в Украинской Руси. Разорив Чернигов, монголы захватили и почти полностью разрушили Киев (6 декабря 1240 г.), потом опустошили Галицкое княжество, или Галицию, князь которого Даниил бежал в Венгрию.
В ходе этих походов между монгольскими принцами проявились разногласия. Один из сыновей Угэдэя, Гуюк, и внук Чагатая, Бури, с трудом переносившие верховенство Бату, проявили такое неповиновение по отношению к нему, что немедленно были отозваны Угэдэем. У Бури даже произошел с Бату бурный конфликт. Менгу, сын Тулуя, также покинул войско, но остался в хороших отношениях с Бату. Эта ссора Бату с Гуюком и Бури и его дружба с Менгу будут иметь значительные последствия для дальнейшей истории монголов.
С Украины часть монгольской армии под командованием Байдара и Хайду ударила на Польшу. Зимой 1240/41 г. монголы перешли по льду замерзшую Вислу (13 февраля 1241 г.), разорили Сандомир и дошли до предместий Кракова. Они разгромили польскую армию при Хельмнике (18 марта 1241 г.) и двинулись на Краков, откуда сбежал польский князь Болеслав IV, укрывшийся в Моравии. Найдя Краков брошенным жителями, монголы подожгли его. Под командованием принца, которого польские историки называют Пета (очевидно, имеется в виду Байдар), они перешли Одер возле Ратибора и там столкнулись с польским герцогом Генрихом Силезским, командовавшим тридцатитысячной армией, сформированной из поляков, немецких крестоносцев и тевтонских рыцарей. 9 апреля эта армия была наголову разгромлена, а сам герцог убит при Вальштадте, возле Лигница[157]. После этой победы монголы вторглись в Моравию, которую сумел защитить Ярослав из Штернберка. Тогда этот монгольский корпус отправился на соединение с остальными силами, действовавшими в Венгрии.
Действительно, основная монгольская армия под командованием Бату и управлением Субудая тремя корпусами к тому времени вторглась в Венгрию: один, по командованием Шибана, ударил с севера, в стык границ Польши и Моравии; второй, которым командовал Бату, придя из Галиции, прорвался через Карпатские перевалы между Унгваром и Мункашем и 12 марта 1241 г. разгромил силы графа-палатина, которому было поручено их защищать; третий, под командованием Кадана, ворвался в Венгрию из Молдавии, захватил Варадин[158] и Шанад, которые были разрушены, а их население уничтожено самыми разнообразными жестокими способами. Соединение корпусов, по крайней мере частичное, произошло перед Пештом, между 2 и 5 апреля. В Пеште король Бела IV спешно собирал свою армию. Когда 7 апреля он выступил против монголов, те медленно отступили до слияния Шайо и Тисы. Там, южнее Мохи, выше места слияния, Субудай 11 апреля 1241 г. одержал одну из самых красивых своих побед. Джувейни и Рашид ад-Дин рассказывают, что накануне сражения Бату поднялся на гору, подобно своему деду Чингисхану, и в течение одного дня и одной ночи молил о помощи Тенгри, Небо – верховное божество монголов. Две армии стояли разных берегах Шайо. Ночью с 10-го на 11-е Субудай переправил свои войска через реку между Гирином и Надь Цекс. Утром следующего дня он бросил в бой свои фланги, которые дошли до неприятельского лагеря в Шакальде и окружили его. По данным Джувейни, решающую атаку возглавил Шибан, брат Бату. Венгры были полностью разгромлены, перебиты или обращены в бегство. Монголы взяли штурмом и сожгли Пешт, в то время как король Бела прятался на Адриатическом побережье. Население подверглось неслыханному насилию, чаще всего выливавшемуся в массовую резню. Rogerii Carmen miserabile[159] полна трагических рассказов, впрочем везде одинаковых: монголы вероломно убедили бежавших жителей возвращаться по домам, обещая полное прощение; завоевав же доверие этих несчастных, саблями зарубили их всех до одного. В других случаях они гнали впереди себя пленных при штурмах городов. «Они держались позади этих несчастных, смеясь при виде, как они падают, и перерезая горло тем, кто пятился назад». Заставив крестьян сжать для них по их приказам хлеб, они перерезали им горло, как перерезали они его после того, как попользовались ими, женщинам в областях, из которых уходили, чтобы нести опустошение дальше». Вся страна вплоть до Дуная оказалась под их игом, за исключением нескольких немногочисленных крепостей, таких как Гран (Стригония) и Альба-Юлия, которые устояли. В июле 1241 г. монгольские загонщики достигли Нейштадта в окрестностях Вены. 25 декабря 1241 г. Бату лично перешел по льду Дунай, чтобы захватить Гран.
Монголы, которые в венгерской пусте (пуште) нашли свою родную степь, задержались в ней на лето и осень 1241 г. для отдыха. Они ограничились тем, что в начале 1242 г. отправили принца Кадана в погоню за королем Белой, прятавшимся в Хорватии, откуда, при приближении монгольских авангардов, он перебрался на Далматинский архипелаг. Кадан дошел до Спалато[160] и Каттаро на Адриатике и вернулся в Венгрию после того, как разграбил второй из этих двух городов (март 1242 г.).
А в Монголии 11 декабря 1241 г. умер великий хан Угэдэй. Возникший вопрос о престолонаследии заставил прекратить поход. Как мы уже знаем, Гуюк и Менгу еще раньше вернулись в Монголию; остальным командирам армии не терпелось сделать то же самое. Видимо, это обстоятельство спасло Запад от самой серьезной опасности со времен Аттилы. Итак, монголы начали отступать, не без того, чтобы внушить своим пленникам ложную уверенность в том, что они вольны вернуться по домам, а потом нагнали их и порубали саблями. Бату медленно двигался к Черному морю через Болгарию (весна 1242 г.), откуда зимой 1242/43 г. через Валахию и Молдавию возвратился в свои стойбища в низовьях Волги.
Результатом монгольских походов 1236–1242 гг. стало значительное увеличение на запад от Волги владений дома Джучи. Этот улус, по завещанию Чингисхана, должен был включать все территории на запад от Иртыша, по которым пройдут копыта монгольских коней; теперь же, после непрерывных походов, следы их копыт отпечатались сплошным узором от Иртыша до низовий Днепра, даже до устья Дуная. Включение этих огромных территорий в состав владений Бату было тем более легитимным, что он, по крайней мере номинально, командовал походом 1236–1242 гг. Отныне в истории его будут называть по имени завоеванной страны – «ханом кипчаков».
Регенство Туракины (1242–1246)
После смерти Угэдэя (11 декабря 1241 г.) регенство было вручено его вдове, энергичной Туракине-хатун. Эта принцесса, которая первым браком была замужем за меркитским вождем[161] и которую считают меркиткой по происхождению, хотя, возможно, она была найманкой, удерживала власть с 1242 по 1246 г. Угэдэй сначала прочил себе в наследники своего третьего сына, Кучу, потом, когда тот погиб в войне против Сунов (1236), старшего сына Кучу, юного Ширамуна. Но Туракина хотела, чтобы великим ханом стал ее сын Гуюк. Она старалась продлить период регентства, чтобы подготовить избрание последнего.
Регентство Туракины отмечено опалами многих советников Угэдэя, в частности кереита-несторианина Чинкая, канцлера покойного императора[162], и игравшего при Угэдэе роль министра финансов китаизированого киданя Елюй Чуцая, которому она предпочла мусульманина Абд-эр Рахмана: Абд-эр Рахман обещал регентше удвоить сумму собираемых налогов. Елюй Чуцай, видевший, что его мудрыми советами пренебрегают, и предвидевший чрезмерный налоговый гнет, который ляжет на население, вскоре умер в Каракоруме от огорчения, в возрасте всего пятидесяти пяти лет (июнь 1244 г.). Туракина сместила еще двух крупных управленцев: мусульманина Масуда Ялавача, губернатора Туркестана и Трансоксианы, на время, и окончательно уйгура Кергюза, губернатора Восточного Ирана, которого казнила, а на его место поставила ойрата Аргун-Агу.
Власть регентши, несмотря на поддержку старого Чагатая, была неустойчивой. Вскоре после начала ее правления самый младший брат Чингисхана, Темуге-отчигин, чей удел, как мы помним, простирался между Восточной Монголией и районом Гирина, выступил со своими войсками к императорой ставке с недвусмысленным намерением. Возвращение из Европы Гуюка в его Эмельский улус не позволило осуществить эти зловещие планы. Серьезнее оказалась враждебность кипчакского хана Бату, личного врага Гуюка, на которого он был зол за неповиновение ему в походе на Русь, вследствие чего его даже пришлось отозвать. Бату, как мог, оттягивал созыв курултая, на котором мог быть избран Гуюк, а когда собрание все-таки было созвано, отказался туда ехать, сославшись на болезнь.
Царствование Гуюка (1246–1248)
Курултай проходил весной и летом 1246 г. возле маленького озера Кукунор, неподалеку от Каракорума. Был построен огромный палаточный город Сира-ордо, Желтая (Золотая) резиденция, куда съехались все принцы-Чингизиды, за исключением Бату, и вассальные монархи. Упомянем среди них Масуда Ялавача, вновь ставшего губернатором Туркестана и Трансоксианы, Аргун-Агу, губернатора Персии, двух претендентов на грузинский трон, Давида Нарина и Давида Лашу, русского великого князя Ярослава, Смбата Спарапета, брата короля Киликийской Армении Хетума I, Сельджукида Кылыч-Арслана IV, султана (с 1249 г.) Малой Азии, послов кирманского, фарского и мосульского атабеков и даже посла багдадского халифа. В соответствии с желанием регентши курултай избрал великим ханом ее и Угэдэя сына – принца Гуюка, который был возведен на трон 24 августа 1246 г.[163] Впрочем, новый великий хан принял власть только при условии, что императорский трон останется наследственным в его потомстве. «Тогда монгольские принцы сняли шапки, распустили пояса, усадили Гуюка на золотой трон и приветствовали титулом каан. Члены собрания принесли новому монарху клятву верности, девять раз распростершись ниц перед ним, и все это множество собравшихся на равнине, вассальные государи, иностранные послы, которые почтительно держались вне ограды императорского шатра, одновременно пало лицом в землю».
О курултае 1246 г. нам хорошо известно благодаря отчету монаха-кордильера Джованни дель Плано Карпини, отправленного к монголам папой римским Иннокентием IV с письмами понтифика, в которых тот призывал их не нападать больше на другие страны и перейти в христианство. Выехав из Лиона 16 апреля 1245 г., он пересек Германию, Польшу, Русь (он выехал из Киева 3 февраля 1246 г.) и 4 апреля 1246 г. был принят на Нижней Волге кипчакским ханом Бату. Тот отправил его к великому хану через бывшую страну каракитаев, южнее Балхаша – обычная дорога проходила через Отрар, Нижнюю Или и Эмель – и бывшую страну найманов. 22 июля 1246 г. Плано Карпини прибыл в расположенную в полудне пути от Каракорума императорскую ставку (sira ordo), где собрался курултай. Он присутствовал при избрании Гуюка, чей портрет с натуры оставил нам: «Когда его избрали, ему было примерно лет сорок – сорок пять, самое большее. Он был среднего сложения, очень мудрым, рассудительным, серьезным и строгим всем своим видом и манерами. Никто не видел, чтобы он смеялся или предавался веселью». В религиозном плане Гуюк отдавал предпочтение несторианству. Плано Карпини свидетельствует, что несториане служили мессу прямо перед шатром этого монарха. Его главные министры, его наставник Хадак и канцлер – кереит Чинкай, были несторианами. Еще одним советником был «сирийский наставник», Раббан-ата (по-китайски Либянь ата), «ведавший при монархе делами своей веры»[164]. При посредничестве Чинкая и Хадака Плано Карпини изложил при монгольском дворе суть своей миссии. Однако ответ Гуюка на привезенное Плано Карпини апостольское послание – ответ, недавно обнаруженный г-ном Пеллио в ватиканских архивах, – был совсем не обнадеживающим для христианства. В этом тексте монгольский монарх угрожающим тоном требует от римского папы и христианских государей явиться в его резиденцию для принесения вассальной присяги. Свою власть Гуюк считает основывающейся на божественном праве. Он говорит от имени Вечного Неба (по-тюркски Менгу Тенгри, по-монгольски Монкга Тенгри), как верховный представитель божества и арбитр между различными культами.
Получив ответ Гуюка, Плано Карпини 13 ноября покинул императорскую ставку и отправился в обратный путь, направляясь к низовьям Волги и резиденции Бату, которой достиг 9 мая 1247 г. Оттуда он через Киев возвратился на Запад.
Армянский Смбат Спарапет, которого его брат, король Киликийской Армении Хетум I, в это же время посылал к Гуюку (его путешествие продолжалось с 1247 по 1250 г.), похоже, лучше Плано Карпини понял, какие выгоды для христианства может представлять союз с монголами. Гуюк принял его благосклонно и вручил грамоту, заверявшую короля Хетума в его покровительстве и дружбе. Мы располагаем письмом, которое во время этого путешествия 7 февраля 1248 г. Смбат написал из Самарканда своему зятю, кипрскому королю Генриху I[165]. В нем он доказывает важное значение несторианского фактора при монгольском дворе и в империи вообще. «Восточные христиане, – говорится в этом письме, – стали под покровительство великого хана, который принял их с великой честью, даровал им вольности и объявил, что запрещает чинить им обиды».
Впечатление суровости, произведенное Гуюком на Плано Карпини, подтверждается Рашид ад-Дином. Энергичный, властный, очень ревнивый к своей власти и считающий, что в царствование Угэдэя, а затем в регентство его матери пружины государственного механизма ослабли, он решил восстановить взаимоотношения между великим ханом и принцами в том виде, в каком они существовали при его деде Чингисхане. Он приказал произвести тщательное расследование весьма подозрительного поведения своего двоюродного деда Темуге-отчигина, который намеревался напасть на регентшу, и покарал его окружение. Илийский хан Чагатай, умирая (1242), передал наследство своему внуку, Кара-Хулагу (сыну Мутугэна, убитого в 1221 г. на осаде Бамиана). Гуюк, как верховный властитель, вмешался в дела этого улуса и поставил на место молодого человека младшего сына Чагатая по имени Йису-Менгу, своего личного друга (1247). В Персию с полномочиями верховного комиссара он отправил своего доверенного человека Элжигидая, который с 1247 по 1251 г. был то ли помощником, то ли начальником полководца Байджу, командующего монгольской армией в Мугане[166]. На Дальнем Востоке Абд-эр Рахман, финансовый управляющий завоеванными китайскими провинциями, был казнен за должностные преступления, а на его место назначен Махмуд Ялавач. Кереит-несторианин Чинкай вновь стал канцлером империи, в каковой должности он встречался с Плано Карпини. У подвластных народов Гуюк разделил Грузию между двумя соперничавшими претендентами на престол, Давидом Лашей, получившим Картли, и Давидом Нарином, сыном царицы Русудан, сохранившим только Имеретию. В малоазийском (конийском) сельджукском султанате отдал трон Кылыч-Арслану IV, которого предпочел царствовавшему до того момента его старшему брату Кей-Кавусу.
В своем стремлении упразднить все усиливавшуюся автономию, которой начинали пользоваться представители других ветвей Чингизидов, Гуюк столкнулся с лидером Джучидской, то есть старшей, ветви, Бату. В начале 1248 г. отношения между ними достигли такой напряженности, что оба начали готовиться к открытой войне. Под предлогом желания перебраться поближе к своему наследственному владению на Эмеле Гуюк отправился из Каракорума на запад. Со своей стороны Бату, предупрежденный принцессой Соркуктани, «главой» дома Тулуя, продвинулся на восток до Семиречья и достиг Алакмака, в семи днях пути от Кайлыка (недалеко от современного города Копал), очевидно, как полагает Бартольд, в Алатау, между Или и Иссык-Кулем. Столкновение казалось неизбежным, когда Гуюк, чей организм был преждевременно изношен вследствие злоупотребления спиртным и женщинами, умер в неделе пути от Бешбалыка, возможно, как полагает Бартольд, в районе Урунгу, или, по мнению Пеллио, к северо-востоку от Бешбалыка (Гучэна) (его смерть датируется апрелем 1248 г., точнее, между 27 марта и 24 апреля, по данным китайских источников). Ему было всего сорок три года[167].
Возможно, эта смерть спасла Европу от страшной опасности. Гуюк мечтал не только разгромить кипчакского хана, но и, по свидетельству Плано Карпини, покорить христианский мир. Как бы то ни было, на запад он, похоже, смотрел по-особенному. А вот приход к власти принцев из дома Тулуя, сначала Менгу и особенно Хубилая, поменял главное направление монгольских завоеваний, сменив его на дальневосточное.
Регентство Огул-Каймиш
После смерти Гуюка его вдова Огул-Каймиш, по рождению кереитка, как полагал д’Охсон, или меркитка, поправляет его Пеллио, стала регентшей. Это она в 1250 г. принимала в Тарбагатае, в районе Или и Кобака, родовом владении дома Угэдэя, послов Людовика Святого – доминиканцев Андре из Лонжюмо, его брата Ги, или Гийома, и Жана из Каркассона, прибывших через Персию и Талас. Она приняла как дань подарки короля Франции и потребовала от него более четко признать свою зависимость. Это посольство вернулось к Людовику Святому в Цезарею не ранее апреля 1251 г.
Огул-Каймиш хотела бы возвести на трон одного из принцев линии Угэдэя: либо Ширамуна, племянника Гуюка, либо, еще лучше (правда, он был слишком молод), своего сына от Гуюка, малыша Кучу. Но Бату, игравший теперь главную роль в качестве старейшины рода Чингизидов, решил отстранить Угэдэидов от престола. Он действовал заодно с вдовой Тулуя, Союркуктени или Соркуктани. Эта принцесса, кереитка по происхождению (она была племянницей ван-хана Тогрула[168]) и, как большинство кереитов, несторианка по вероисповеданию, была столь же умна, сколь ловка. В то время когда Гуюк начал строгое расследование злоупотреблений различных принцев-Чингизидов властью и незаконных присвоений полномочий в ущерб государству, было доказано, что именно благодаря ее руководству дом Тулуя всегда вел себя безупречно. Теперь она сочла, что пришло время ее семьи. Она сумела убедить Бату поддержать избрание великим ханом ее старшего сына от Тулуя, принца Менгу[169]. Поэтому именно Менгу назвал Бату в качестве кандидата на престол на курултае, созванном в его лагере на Аламаке, к северу от Иссык-Куля, видимо, в 1250 г. Впрочем, Менгу был избран одними лишь представителями домов Джучи и Тулуя, поскольку, как заметил Бартольд, представители домов Угэдэя и Чагатая либо вообще не присутствовали на Аламакском курултае, либо покинули Аламак до завершения выборов. Узнав об избрании Менгу, они категорически отказались его признать под предлогом, что собрание состоялось слишком далеко от священных Чингизовых мест и было недостаточно представительным. Тогда Бату решил созвать второй, более полный, курултай в священных местах – на Ононе или Керулене, куда пригласил и представителей домов Угэдэя и Чагатая, но на все его приглашения они, естественно, отвечали отказом.
Пренебрегая их оппозицией, Бату поручил своему брату Берке созвать курултай в Кодеу-арал или Кодоу-арал, на Керулене. Невзирая на протесты отпрысков дома Угэдэя, отказывавшихся признавать их отстранение от трона империи, и Йису-Менгу, главы Чагатайского улуса, поддерживавшего Угэдэидов, Берке провозгласил Менгу великим ханом (1 июля 1251 г., по данным Джувейни). Трон империи окончательно перешел от дома Угэдэя к дому Тулуя.
Относительная легкость, с какой был совершен этот государственный переворот, объясняется тем, что против Менгу, сильной личности, Угэдэиды могли выставить лишь молодых и весьма бесцветных принцев; также он объясняется той своего рода диктатурой, которую в период междуцарствия мог, в качестве старейшины рода Чингизидов и главы его старшей ветви, устанавливать Бату. Тем не менее истинно то, что отстранение от трона дома Угэдэя в пользу дома Тулуя стало разрывом с легитимной преемственностью, на что главные пострадавшие не могли хотя бы не попытаться отреагировать. Поэтому отстраненные Угэдэиды, в частности Ширамун, уже после заключительного курултая отправились ко двору нового великого хана, формально – воздать ему почести, а фактически попытаться захватить его с помощью верных им войск и свергнуть. Но их намерения были раскрыты, их эскорт разоружен, советники, в частности Хадак и Чинкай, казнены, а они сами арестованы.
Менгу сурово наказал своих несчастных кузенов. Бывшую регентшу Огул-Каймиш, которую он ненавидел («женщина более подлая, чем собака», говорил он Рубруку), раздев догола, подвергли пытке, после чего зашили в мешок и утопили (май – июль 1252 г.). Хубилай, младший брат Менгу, на время спас Ширамуна, увезя его в армию, действовавшую в Китае, но все-таки не смог позднее помешать Менгу утопить несчастного молодого человека. Куча, младший сын Гуюка, был отправлен в одну из областей к западу от Каракорума. Не решились казнить Кадана, который неожиданно покорился (и который в дальнейшем станет исполнителем приговоров Менгу, в частности в отношении Элжигидая), а также Хайду. Так что они оба сохранили Угэдэев улус на Или. Мы еще увидим, что Хайду еще поднимет мятеж под лозунгом восстановления легитимной династии Угэдэя и создаст огромные трудности преемнику Менгу. Наконец, Менгу приказал казнить главу Чагатайского улуса Йису-Менгу, который выступил против него, и заменил другим Чагатаидом, Кара-Хулагу, а потом вдовой последнего, принцессой Эргене (1252). Бури, еще один внук Чагатая, был выдан Бату и казнен этим принцем за оскорбление, нанесенное ему во время похода в Европу.
Царствование Менгу
Менгу – на момент вступления на престол ему было сорок три года – был, после Чингисхана, самым выдающимся из великих ханов. Немногословный, противник роскоши и разврата, из развлечений признающий только охоту, он вернул полную силу Ясе и предписаниям своего деда. Энергичный лидер, строгий, но справедливый правитель (он до последней монеты оплатил огромные долги, сделанные его предшественниками, но так и не погашенные до этого времени), суровый, но умный политик, способный военачальник, он полностью восстановил государственную машину, созданную Чингисханом. Не отказываясь (как это сделает его преемник Хубилай) от традиций своего рода, он завершил формирование в монгольской империи надежного административного аппарата и действительно превратил ее в правильно устроенное государство. В начале царствования выполнение обязательств перед Бату (который в буквальном смысле сделал его императором) привело, если не де-юре, то де-факто, как совершенно правильно заметил Бартольд, к разделу власти: к западу от Балхаша Бату правил практически независимо; но смерть Бату в 1255 г. снова сделала Менгу единственным реальным властителем монгольского мира. Чингизиды – вожди различных улусов, или уделов, считали, что имеют право не платить налоги или делить доходы государства с представителями центральной власти. Менгу прекратил эту практику. Очевидно, что если бы он прожил дольше или если бы его преемники продолжали его политику, монгольская империя не распалась бы на независимые ханства – дальневосточное, туркестанское, персидское, русское, а осталась бы относительно единым государством.
Воспитанный матерью-несторианкой, кереитской принцессой Соркуктани, Менгу благосклонно относился к несторианам. Своим канцлером он назначил несторианина, кереита Болгая. Но он покровительствовал также буддизму и даосизму. В 1251–1252 гг. он назначил состоять при своей особе главу даоистской церкви и буддистского «господина царства». Первым был монах Ли Чжэ-чан, вторым – лама «из западных стран», по имени На-мо. В это время особым благоволением монарха пользовался Ли Чжэ-чан. В 1255 г. Менгу присутствовал в Каракоруме на диспуте между буддистским монахом На-мо и даосистами. В 1256 г. при его дворе в Каракоруме состоялось нечто вроде буддистского церковного собора. «Все религии, – говорил он Рубруку, – как пять пальцев на одной руке». Но буддистам он говорил, что буддизм – это ладонь руки, на которой все остальные религии – пальцы. Действительно, похоже, что после того, как он некоторое время поддерживал баланс между буддистами и даосистами, Менгу все-таки склонился в пользу первых, особенно после диспута 1255 г., где даосисты были уличены в распространении фальшивок, искажавших происхождение буддизма. В остальном монгольский император использовал все культы в своих политических целях. С этой целью он назначил руководителем буддистов бонзу Кай Юаня, а руководителем даосистов – также деятеля, преданного монгольским интересам.
Путешествие Рубрука
В царствование Менгу Людовик Святой направил к монголам с миссией францисканца Гийома де Рубрука. Выехав из Константинополя 7 мая 1253 г., Рубрук по Черному морю приплыл в итальянские фактории в Крыму (в Солдайю он прибыл 21 мая). Когда Рубрук из Крыма попал в русскую степь, то есть в Кипчакское ханство, ему показалось, что он оказался в другом мире – кочевом, превратившемся после массовой резни тюрок-кипчаков в заросшую травой пустыню, где на горизонте то и дело внезапно возникали монгольские конные патрули. «Когда я оказался среди татар, мне поистине показалось, что я перенесся в иной век». Описание Рубруком монгольских орд стало классикой. «У них нет постоянных жилищ, ибо они поделили между собой Скифию, которая тянется от Дуная до Дальнего Востока, и всякий командир, смотря по тому, имеет ли он под своей властью большее или меньшее количество людей, знает пределы своих пастбищ и где он должен остановиться в зависимости от времени года. Зимой они спускаются в более теплые страны к югу, летом поднимаются на север». И Рубрук описывает монгольские войлочные палатки, поставленные на повозки и часто собирающиеся в передвижные деревни. Что же касается самих монголов, никто не описал их лучше нашего францисканца: «Мужчины выбривают себе на макушке головы четырехугольник. В углах затылка они оставляют волосы, из которых делают косы, которые заплетают, завязывая узлом до ушей». Одеваясь зимой в меха, летом они носят привезенный из Китая шелк. Наконец, в огромных количествах пьют кумыс – перебродившее кобылье молоко, монгольский национальный напиток – и вино.
31 июля Рубрук достиг расположенной в трех дня пути от Волги ставки Сартака, сына Бату. Хотя наш францисканец этого не заметил, Сартак был несторианином, и Рубрука к нему ввел некий христианин-несторианин по имени Койяк, «который считается одним из старших при дворе»[170]. Если рассказ Рубрука о том, что у Сартака он встретил тамплиера, и ложен, этот правитель был достаточно информирован о делах на Западе. Рубруку, говорившему ему, что самый могущественный государь христианского мира император, он ответил, что теперь гегемония перешла к Людовику Святому. Из ставки Сартака Рубрук, переправившись через Волгу, попал в орду Бату, расположенную на восточном берегу реки. «Бату сидел на высоком стуле, или троне, широком, как ложе, и целиком позолоченном, на который поднимались по трем ступеням; рядом с ним сидела одна из его жен; мужчины сидели справа и слева от этой дамы». Бату, в свою очередь, направил Рубрука ко двору великого хана Менгу. Францисканец переправился через реку Яик, или Урал, и оказался в азиатской степи, «этой обширной пустыне, подобной огромному морю». Он проехал вдоль Чу, провел шесть дней в Таласе, переправился через Или, прошел севернее его через населенный таджиками, говорящими по-персидски, город «Эквиус», который, по остроумному предположению Бартольда, может быть Ики-огузом Кашгари[171], потом через «Кайлак» (Кайлыка, недалеко от современного Копала), где процветала крупная несторианская община, равно как и уйгурская буддистская, где Рубрук услышал Om mani padme[172]. Со слов уйгуров Рубрук сообщает нам, что «татары (монголы) взяли их письменность и их алфавит, и что письма, которые хан Мангу (Менгу) отправляет вашему величеству (Людовику Святому) написаны на монгольском языке, но уйгурскими буквами».
30 ноября 1253 г. Рубрук выехал из Кайлыка и, проехав мимо восточной оконечности Балхаша, пересек район Эмеля или Тарбагатай, удел Угэдэидов, где на южных отрогах Алтая начиналась бывшая страна найманов, и наконец достиг орду Менгу, который дал ему аудиенцию 4 января 1254 г. «Нас привели ко дворцу и, когда войлок, что был перед дверью, подняли, мы вошли, запев гимн: A solis ortu[173]. Внутри весь дом был покрыт золотым сукном. Посередине стояла жаровня, в которой горел огонь из терновника и корней полыни и шариков коровьего навоза. Великий хан сидел на ложе, одетый в богатое платье на меху, блестящее, как шкура тюленя. Это был человек среднего роста, с плоским вздернутым носом, лет приблизительно сорока пяти. Хан приказал подать нам напитка, сделанного из риса, который был светлым и сладким, как белое вино; после того он приказал принести разных ловчих птиц, сажал себе на руку и довольно долго рассматривал. Потом он приказал нам говорить. Переводчиком был один несторианин».
В орде Менгу Рубрук с удивлением нашел уроженку лотарингского Меца, по имени Пакетта, которая была угнана из Венгрии, а теперь была служанкой одной из жен-несторианок этого монарха; сама она вышла замуж за русского, использовавшегося в качестве архитектора. Еще Рубрук нашел при каракорумском дворе парижского ювелира по имени Гийом Буше, «чей брат проживает на Большом мосту в Париже» и который последовательно служил вдовствующей принцессе Соркуктани, а потом младшему брату Менгу, Ариг-буге, также симпатизировавшему христианам. Рубрук заметил, что во время больших придворных праздников несторианские священники первыми приходят в своем церковном облачении благословить кубок великого князя, за ними следует мусульманское духовенство и «языческие», то есть буддистские и даосистские, монахи. Сам Менгу несколько раз вместе с супругой бывал на богослужении в этой церкви. «Он пришел туда, и ему принесли золоченое ложе, на котором он сел рядом с королевой, своей женой, против алтаря»[174].
Рубрук последовал за двором в Каракорум, куда прибыл 5 апреля 1254 г. Ювелир Гийом Буше, к которому очень благосклонно относились при дворе, принял его «с великой радостью. Его жена была дочерью сарацина, рожденной в Венгрии. Она хорошо говорила на французском и куманском. Мы также нашли там еще одного человека, по имени Базиль, сына англичанина, родившегося также в Венгрии и говорившего на тех же языках». На Пасху 1254 г. Рубрук был допущен в праздничную службу в несторианскую церковь Каракорума, для которой «ювелир Гийом изготовил скульптурное изображение Девы Марии на французский манер». Наряду в несторианской церковью в Каракоруме были две мечети и двенадцать пагод или других храмов «идолопоклонников». Рубрук вышел с крестом навстречу Ариг-буге, наиболее расположенному к христианам принцу императорской династии, который «протянул руку и сделал знак креста, на манер наших епископов». Однажды, когда в присутствии Рубрука происходил диспут между мусульманами и христианами, Ариг-буга открыто стал на сторону последних.
30 мая 1254 г., накануне дня Святой Троицы, в Каракоруме, в присутствии трех арбитров, назначенных Менгу, Рубрук участвовал в большом религиозном диспуте, в котором, став на позиции теизма, объединился с мусульманскими богословами против буддистских философов.
Рубрук покинул Каракорум 18 августа 1254 г., увозя ответ Менгу Людовику Святому: «Таково повеление Вечного Неба. Как есть лишь один Бог на небе, так и на земле единый государь, Чингисхан, сын Бога». Именем Вечного Неба и каана, его наместника на земле, Менгу требовал от короля Франции признать себя его вассалом. Везя это послание, Рубрук за два месяца и шесть дней доехал от Каракорума до Волги. По пути он встретил короля Армении Хетума I, направлявшегося ко двору великого хана, а в сентябре достиг орду Бату, вероятно обосновавшегося тогда в новой своей резиденции – Сарае. Оттуда через страну аланов и Дербентский проход Рубрук попал в Муган, где был принят Байджу-нойоном, командующим монгольской армией в Персии, тогда как его переводчик отправился в Тебриз к Аргун-аге, гражданскому губернатору той же самой Персии. Затем, через Нахичевань, где он отпраздновал Рождество, Эрзинджан, Кайсери (Кесарию) и Конью в сельджукском султанате, он добрался до Малой Армении и в Лаяццо сел на корабль до Кипрского королевства.
Король Киликийской Армении Хетум I, которого Рубрук встретил по дороге, проявил себя лучшим дипломатом, чем он. Рубрук жил в страхе спровоцировать монгольское вторжение. А ловкий армянский правитель делал все, чтобы спровоцировать это нападение на мусульман, к выгоде христианского мира. С этой целью он сначала побывал в Карсе, где была в то время ставка Байджу, командующего монгольской армией в Персии (1253). Оттуда, через Дербентский проход, он попал в ставку Бату на Нижней Волге, затем в орду Менгу, близ Каракорума. Там этот государь, «восседавший в великолепии славы», дал ему 13 сентября 1254 г. аудиенцию.
Менгу оказал этому верному вассалу наилучший прием и выдал ярлык, или грамоту, на право управления его землями и на защиту со стороны монголов, «грамоту, – сообщает нам армянский летописец Киракос, – скрепленную его печатью и содержащую строжайший запрет причинять малейший вред особе и государству Хетума. Также он дал ему грамоту, освобождающую от повинностей церкви». Другой армянский историк, монах Хайтон, в своем «La Flor des Estoires de la Terre d’Orient»[175] уточняет, что помимо этого Менгу дал своему гостю заверение, что огромная монгольская армия под командованием его брата Хулагу нападет на Багдад, уничтожит халифат, их «смертельного врага», и вернет Святую землю христианам[176]. И действительно, это обещание, хотя бы отчасти, осуществится. Полный уверенности, 1 ноября Хетум покинул монгольский двор и обычным путем – Башбалык (Гучэн), Алмалык (близ Кульджи), Амударья и Персия – вернулся в Киликию в июле 1255 г.
Война Менгу против империи Сун
Менгу дал новый импульс монгольским завоеваниям, прерванным со времени смерти Угэдэя. С одной стороны, на курултае в 1253 г., состоявшемся у истоков Онона, он решил, что его младший брат Хулагу завершит завоевание Персии, покорив Багдадский халифат и Месопотамию, после чего Хулагу отправится завоевывать Сирию (дальше мы рассмотрим развитие этого похода). С другой стороны, сам Менгу, вместе с еще одним братом, Хубилаем[177], активизирует войну против китайской империи Сун.
Действительно, несмотря на продажность ханчжоуского двора, бездарность министров и личную неспособность правителей династии Сун, китайцы оказали монгольским захватчикам неожиданно сильное сопротивление. Доблестный китайский военачальник Мэн Кун (ум. в 1246 г.) отбил у монголов важный город Сянъян, господствующий над средним течением реки Хань (1239) и долгое время вел с ними борьбу за Центральную Сычуань, где дважды разоренный ими Чэнту окончательно перешел в их руки только в 1241 г. В гигантском человеческом муравейнике, каким является Южный Китай, пересеченном многочисленными реками и горами, с большим количеством городов, можно было вести только осадную войну, в которой степные наездники чувствовали себя весьма неуютно. Завоевание Северного Китая, еще до Чингизидов, удавалось другим тюрко-монгольским ордам: хунну и сянбийцам в IV в., тоба в V в., киданям в X в., Цзиням в XII в. А вот в завоевании Южного Китая всех их, от тоба до Цзиней, постигла неудача. Чтобы завоевать Южный Китай, следовало вести войну по-китайски: крупными пехотными соединениями, с применением осадной техники, обслуживаемой китайскими или мусульманскими инженерами.
Менгу сосредоточил все свое внимание на китайских делах, намереваясь координировать до сих пор весьма разнородные усилия монгольских армий. Еще более, чем он, к этому стремился его младший брат Хубилай, принимавший данный проект близко к сердцу и лично заинтересованный в его осуществлении, поскольку тяготел к китайской культуре, и, вероятно, уже заранее решивший именно там искать счастье. В 1251 г. Менгу назначил его наместником завоеванных китайских областей, а потом отдал ему в удел Хунань (административную единицу, намного большую нынешней провинции с таким же названием, поскольку она включала территорию между старым руслом реки Хуанхэ и Янцзы до 110 градуса западной долготы), потом округ Кунчан на верхней Вэй, в нынешней Ганьсу. В исполнении его обязанностей Хубилаю помогал китайский ученый Яо Шу, в юности научивший его основам китайском письменности. В своем уделе Хунань он старался восстановить разрушенное войной сельское хозяйство, распределяя между крестьянами семена и инвентарь и превращая даже солдат в земледельцев.
Прежде чем атаковать империю Сун в лоб, на нижнем течении Янцзы, Хубилай, по приказу Менгу, обошел ее с фланга. Вместе с Урянкатаем, сыном великого Субудая, он приблизительно в октябре 1252 г. выступил из Шэньси, пересек Сычуань и вторгся в Юньнань. Последняя область, тогда не входившая в состав Китая, с VIII в. была частью отдельного царства – Наньчжао, или Дали, некитайского государства народа ло-ло или таев, которому всегда удавалось сохранять независимость своего горного края. Хубилай овладел вражеской столицей Дали и Шаньшанем (Юньнаньфу или Пинтинсян?), куда бежал далийский царь, называемый китайцами Тун-син-чжэ (1253). Впрочем, он оставил этого правителя на троне, как магараджу, но приставил к нему «монгольского» управляющего, которым был китаец Лю Шичжун. Несмотря на то что старая династия сохранилась, весь Юньань был разделен на монгольские военные округа[178]. Затем Урянкатай напал на тибетцев и принудил их – по крайней мере живших рядом – признать монгольский сюзеренитет.
В конце 1257 г. Урянкатай напал на царство Аннам (столица Ханой). Он вышел из Юньаня через Тонкинскую долину и разграбил Ханой (декабрь 1257 г.). Вскоре после этого царь Аннама Тран Тхай Тонг счел благоразумным признать себя вассалом монголов (март 1258 г.).
В сентябре 1258 г., на состоявшемся в Монголии курултае Менгу решил принять на себя командование в войне против китайской империи Сун. С главными силами монгольской армии он вторгся из Шэньси в Сычуань (октябрь 1258 г.) и взял Баонин (приблизительно в декабре 1258 г.), но, несмотря на все свои усилия, не смог овладеть Хэчжоу, ныне Хэцюань, важной крепостью в месте слияния Цзялинцзян и двух ее притоков, и умер возле этого города от дизентерии, которой заразился во время осады (11 августа 1259 г.).
В момент смерти Менгу его брат Хубилай, вышедший из Хэбея с другой монгольской армией, осаждал Вучжоу, нынешний Вучан, на среднем течении Янцзы, напротив Ханькоу в Хубэе. В это же время Урянкатай (вернувшийся из Тонкина в Юньань в конце 1257 г.) пришел из Юньаня в Гуанси, где атаковал Гуйлинь, а затем вернулся в Юньань осаждать Чанша. Таким образом, империя Сун подвергалась нападениям одновременно с севера, с запада и с юга, когда смерть Менгу дала ей короткую передышку. Действительно, Хубилай, желая развязать себе руки для борьбы за трон Чингисхана, поспешил заключить с сунским министром Цзя Сыдао мир или перемирие, по которому границей между двумя империями стала Янцзы, и вернулся со своей армией в Хэбей.