Пить ночь, где Дева-Мать незрима, где омыты Молчаньем серым все волнения души; Пить ночь могучую, где из души разбитой Потоки бунта изливаются в глуши.
Супругой-девочкой и Жертвою покорной Она спускается со свечкою в руках Во двор; от крыши тень ползет, как призрак черный, И сушится белье, внушая белый страх.
VI
Свою святую ночь она в отхожем месте Проводит. Там к свече, где в потолке дыра, Мрак сверху тянется, неся ночные вести, Лоза склоняется с соседнего двора.
Сердечком светится оконце слуховое, Глядящее на двор, где плиты на земле Пропахли стиркою и грязною водою И тени стен таят сны черные во мгле.
VII
Кто может рассказать о жалости позорной, О ненависти к ней, о подлые шуты, Чье благочестие калечит мир покорный, Кто может рассказать про гибель чистоты?
VIII
Когда же, прочь убрав сплетенья истерии, Она, проведшая с мужчиной ночь любви, Увидит, как мечта о белизне Марии Под утро перед ним забрезжила вдали,
Тогда: "О знаешь ты, что я тебя убила? Что сердце, губы, все, чем ты владел, взяла? И тяжко я больна. Мне нужен мрак могилы, Где влагу ночи пьют умершие тела.
Была ребенком я -- Христос мое дыханье Навеки осквернил. Все мерзко мне теперь! Ты целовал меня, ты пил благоуханье Моих волос, и я смирялась... Но поверь,
Что непонятно вам, мужчинам, наше горе! Чем больше любим мы, тем наша боль сильней. Мы были растлены! И в страхе и в позоре Порывы наши к вам обманчивей теней.
Причастье первое давно уже минуло. Мне не было дано познать твои уста: Душа моя и плоть, что так к тебе прильнула, Несут тлетворное лобзание Христа".
IX
Истлевшая душа тогда с душой печальной Его проклятие почувствуют сильней И ненависть его, в которой изначально Скрыт яд убийственный для истинных страстей.
Христос! О вечный враг энергии и воли, Зовущий два тысячелетия туда, Где женщины бледны, где головные боли И где дается жизнь для скорби и стыда!
Июль 1871
Праведник
(фрагмент)
Держался прямо он. Луч золотистый света На плечи Праведника падал. Жаркий пот Прошиб меня: "Глядеть ты хочешь на кометы И слышать, как жужжат, свершая свой полет, Светила млечные и дальние планеты?"
"Подстерегает ночь твое чело и взгляд. О Праведник, пора под крышею укрыться! Читай молитву там. И если наугад Бредущий в темноте начнет к тебе ломиться, Скажи: "Калека я! Уйди отсюда, брат"".
Но снова Праведник был там, где страх клубится От зелени и трав, когда мертвы лучи... "Не продается ли тобою власяница, Старик? О бард тоски! О пилигрим в ночи! Нагорный плакальщик и жалости десница!
О сладко верующий! Сердце, что опять Упало в чашу вдруг, томясь в предсмертной муке! Любовь и слепота! Величье! Благодать! Послушай, Праведник, ты глуп, ты гаже суки! Не ты страдаешь -- я, посмевший бунтовать!
Надежда на твое прощенье, о тупица, Мой вызывает смех и стон в груди моей! Я проклят, знаешь ты. Я бледен, мне не спится, Безумен я и пьян. Но ты уйди скорей. Они мне не нужны, мозгов твоих крупицы.
Довольно и того, что Праведником ты Зовешься, что в ночи рассудок твой и нежность Сопят и фыркают, как старые киты, И что изгнания познал ты безнадежность, И твой надгробный плач звучит из темноты.
Ты божье око, трус! Твоей священной свите Меня хотелось бы втоптать ногами в грязь... Вся в гнидах голова! Одежд прогнивших нити! Сократы и Христы! Святые люди! Мразь! Того, кто проклят был, во мгле кровавой чтите!"
Все это на земле я прокричал, и ночь Внимала тихо мне, охваченному бредом. Я поднял голову: умчался призрак прочь, За призраком гналась моя насмешка следом... Явись, о вихрь ночной! Над проклятым пророчь
В то время как, храня молчанье среди шквала, Под сенью голубых пилястров, натянув Вселенной узы без конца и без начала, Порядок, вечный страж, плывет, веслом взмахнув, И сыплет звезды из пылающего трала.
А! Пусть он прочь идет, надев стыда повязку, Опившись горечью моей и сладок так, Как мед, что на зубах прогнивших липнет вязко; Пусть, словно сука после яростных атак Задорных кобелей, оближется с опаской.
Пусть о смердящем милосердии твердит... -- Мне отвратительны глаза его и брюхо! -Потом, как хор детей, пусть песни голосит, Как идиотов хор при испусканье духа... О Праведники, нам ваш ненавистен вид!
Июль 1871
Что говорят поэту о цветах
Господину Теодору де Банвиллю
I
Итак, когда лазурь черна И в ней дрожат моря топазов, Ты все проводишь вечера Близ Лилий, этих клизм экстазов.
В наш век растений трудовых Пьет Лилия в немалой дозе Сок отвращений голубых В твоей религиозной Прозе.
Сонет, что сорок лет назад Написан; дар для Менестреля Из лилий, радующих взгляд, И лилия месье Кердреля,-
Повсюду лилии! О страх! Как рукава у Грешниц нежных, Трепещут у тебя в Стихах Букеты лилий белоснежных!
А утром, свежим ветерком Рубашка у тебя надута, И запах незабудок в нем Тебе противен почему-то!
В твои владенья с давних пор Амур одну сирень впускает, Ну, и фиалку с ней -- о вздор! -Ту, что в лесах произрастает.
II
Поэты, уж такой ваш нрав: Дай розы, розы вам, чтоб снова Они раздулись до октав, Пылая на стеблях лавровых.
Чтоб чаще на своем веку Банвилль, предавшись вдохновенью, В глаза швырял их чужаку, Не расположенному к чтенью!
Пойдешь ли в поле, в лес, в овраг, Знай, о фотограф слишком робкий, Разнообразна Флора так, Как от пустых графинов пробки.
Растенья Франции всегда Чахоточны, смешны, сварливы, И брюхо таксы без труда Переплывает их заливы.
И вот рисунков мерзких ряд, Где лотосы залиты светом, И радуют причастниц взгляд Эстампы с благостным сюжетом.
Строфа лоретки со строфой Индийского растенья ладит, И яркий мотылек порой На венчик маргаритки гадит.
Старье берем! Цветы берем! О фантастичные растенья Салонов, пахнущих старьем! Жукам их майским на съеденье
Все эти цветики в слезах, Которых пестуют Гранвили И с козырьками на глазах Светила краской опоили!
Да! Ваших дудочек слюна Была бы ценною глюкозой! А так... вы -- чушь! И грош цена Вам, Лилии, Сирень и Розы!
III
Охотник белый! Без чулок Ты мчишь средь Фауны дрожащей, Хотя заглядывать бы мог В свою ботанику почаще!
Боюсь, что ты на шпанских мух Сверчков сменяешь, скромных с виду, К журчанью Рейна будешь глух И тундре предпочтешь Флориду.
Но ведь Искусство, дорогой, Не в том, чтобы имели право Так просто эвкалипт любой Обвить гекзаметров удавы.
Как будто ветви акажу, Пусть даже в зарослях Гвианы, Нужны лишь стаям сакажу И бреду тяжкому лианы!
Да! В поле он иль меж страниц, С цветком решение простое: Не стоит он помета птиц, Слезинки на свече не стоит.
Сказал я, что хотелось мне! В бамбуковом жилище сидя, Обои видя на стене И ставни запертые видя,
Ты стер бы свежести расцвет, Причудливых Уаз достойный! Все эти доводы, поэт, Скорее дерзки, чем пристойны!
IV
Не о пампасах, что в тоске Простерлись, бунтом угрожая, Скажи о хлопке, табаке, Об экзотичном урожае.
И сколько долларов дает Веласкесу в Гаване рента, Скажи, какой его доход, Плюнь на морскую даль Сорренто,
Где только лебедей одних Поэты видели упрямо... Довольно! Пусть твой будет стих Для манглий лучшею рекламой!
В кровавый лес он должен сметь Нырнуть -- и возвратиться снова, Чтоб людям предложить камедь И рифмы сахар тростниковый.
Открой нам желтизны секрет Под тропиками горных кряжей: От насекомых ли их цвет, Лишайник ли покрыл их пряжей?
Марену нам найди! Она, Цветущая благоуханно, Для наших Армий создана Самой Природой красноштанной.
Найди у края мглы лесной Цветы, что с мордой зверя схожи И чьею золотой слюной Прочерчен след на бычьей коже.
В лугах, не знающих границ, Найди раскрытые бутоны, Где сотни огненных Яиц В эссенциях кипящих тонут.
Найди Чертополох, чью нить Десяток мулов неустанных Начнут вытягивать и вить! Найди цветы, что стулом станут!
Найди в глубинах черных руд Цветы из камня -- всем на зависть! -Цветы, чьи железы идут От горла в спекшуюся завязь.
Подай нам, о веселый Сноб, В великолепной красной чаше Из лилий приторных сироп, Вгрызающийся в ложки наши.
V
Пусть кто-то скажет, что Амур -Всех индульгенций похититель: Но ни Ренан, ни сам кот Мурр Не видели его обитель.
Оцепенели мы -- а ты Дай аромат нам истерии; Нас вознеси до чистоты, Превыше чистоты Марии.
Колдун! Торговец! Колонист! Твой стих -- что розовый, что алый -Каучуком льется пусть! И чист Пусть будет, как лучи металла!
О Фокусник! Из темноты Твоих поэм вдруг ввысь взлетая, Пусть кружат странные цветы И электрические стаи!
Век ада ныне! От судьбы Железной лиры не укрыться: И телеграфные столбы Украсят и твои ключицы.
Сумей же в рифмах рассказать О том, что болен не случайно Картофель... Ну, а чтоб создать Стихи, исполненные тайны,
Которые прочтут в Трегье, Прочтут в Парамариво даже,-Купи труды месье Фигье: Ашетт имеет их в продаже.
Альсид Бава.
А. Р.
14 июля 1871
Пьяный корабль
В то время как я плыл вниз по речным потокам, Остались навсегда мои матросы там, Где краснокожие напали ненароком И пригвоздили их к раскрашенным столбам.
Мне дела не было до прочих экипажей С английским хлопком их, с фламандским их зерном. О криках и резне не вспоминая даже, Я плыл, куда хотел, теченьями влеком.
Средь всплесков яростных стихии одичалой Я был, как детский мозг, глух ко всему вокруг. Лишь полуостровам, сорвавшимся с причала, Такая кутерьма могла присниться вдруг.
Мой пробужденья час благословляли грозы, Я легче пробки в пляс пускался на волнах, С чьей влагою навек слились людские слезы, И не было во мне тоски о маяках.
Сладка, как для детей плоть яблок терпко-кислых, Зеленая вода проникла в корпус мой И смыла пятна вин и рвоту; снасть повисла, И был оторван руль играющей волной.
С тех пор купался я в Поэме океана, Средь млечности ее, средь отблесков светил И пожирающих синь неба неустанно Глубин, где мысль свою утопленник сокрыл;