ярким, ярким светом. Чистые бревенчатые стены, из которых передняя вся уставлена иконами. Иконы все древней живописи, и видно, что заботливо ухаживают за ними: нигде ни пылинки, ни соринки. Направо полки с книгами Священного Писания, бережно уложенные.
Комната полна народу <...>. Тут есть мужчины и женщины. И среди них преобладает решительно белый и черный цвет в одеждах. Эта любовь и особое уважение к черному и белому весьма характерна для старообрядчества и удивительно гармонирует с тем мистическим настроением, которое царит на этих богослужениях да и вообще родственно всему быту людей старой веры.
Кругом лица людей, которые молятся. Молитва видна в их глазах, в истовой позе <...>.
Все это обряды, скажут. Да, обряды. Но кто поручится, что под грустное пение священных песен, при умиленных взорах на лики святых икон, ярко освещенных восковыми свечами, в этой торжественно-таинственной обстановке «борцов за свою веру» — душа их — простых людей — не «взыскует града божия? <...>
Таким образом, особенностью обрядов старообрядчества является: особое благочиние, стройность, некоторая таинственность обстановки и т. д.
И приходится полагать, что за всем этим скрываются религиозные искания, стремление ко всему святому. Раскрыть их ясно — это значит создать духовный образ «раскольника», увидеть, что за этим словом стоит не что-то неприятное, темное, а главным образом своеобразное»[4]. «Любят они сами петь их (духовные стихи. — Ф. С.), любят слушать пение других. Я никогда не забуду этот грустный тягучий напев, что так сильно влияет на душу. Я никогда не забуду минут, когда эти неуклюжие порой для чтения стихи в напеве старообрядцев преображались в хорошую мелодию. А те вдохновенные лица и слезы в глазах исполнителей и слушателей!»[5]
Живут в «своем» времени герои всех жанров устного народного творчества: волшебных сказок — в очень отдаленном прошлом, былин — в Киевской Руси, баллад и бытовых сказок — в относительно недавнем прошлом, лирических песен и частушек — в настоящем... Время действия в отдельных духовных стихах тоже может быть вполне определенным и ограниченным (например, при императоре Диоклетиане), но если иметь в виду духовные стихи в целом, оно начинается с «сотворения мира» и продолжается после кончины существующего мироздания. И дело не только в размещении изображаемых событий по всей протяженности его, но и в связи их постоянно действующими и перспективно бесконечными персонажами.
Открывающие наш сборник варианты стиха о Голубиной Книге дают ключ к пониманию временной масштабности духовных стихов. Начало человечества (жизнь первых людей — Адама и Евы) — оно же начало первого варианта; второй вариант завершается преддверием кончины мира, господством антихриста («При последнем будет при времени»; см. ниже). Но начало и конец мира лишь внешние рамки, в пределах которых проявляет себя динамика космогонического времени.
По вариантам стиха о Голубиной Книге выделяются три сферы — небесная, земная и подземная. Предметы и явления первой сферы зачались от Бога (солнце от лица его, месяц от темечка...); в земной сфере сословная иерархия — от частей тела Адама, а явления собственно человеческой деятельности «рождаются» от «отца» или «матери»: всем городам отец — Иерусалим, всем церквам мать — церковь Богородицы в Иерусалиме и т. д.; тот же характер порождения имеют основные атрибуты земной поверхности (горы, моря, озера, реки). В некотором смешении с животными, обитающими на земле, но все же заметно обрисовывается подземная сфера: на семи китах земля стоит, единорог (белояндрих-зверь) горы держит; по некоторым вариантам стиха стрефил-птица, живущая на морском камне, выполняет роль недоброго хозяина океана и колеблет его. Таким образом, все небесное — от Бога, земное социальное — от человека (только опосредованно, через Адама, от Бога), культура и земная поверхность — от освященных деяниями Христа предметов, поэтому получивших особый духовный смысл; подземная сфера ни по происхождению, ни по функциям никакого отношения к Богу не имеет.
Верх и низ, светлое и темное, между ними земное, человеческое с высоким и низким, светом и тьмой. Ученые считают, что кипарис («всем древам мати») — трансформация мифического мирового дерева, уходящего корнями в преисподнюю (подземный мир) и вершиной достигающего неба. Если это так, в Голубиной Книге дана грандиозная картина мироздания в противостоянии его крайних сфер и в их единстве. И это мироздание не статично. Горы — от одной горы, города — от одного города, церкви — от одной церкви и т. д. Предполагается центробежное движение во времени и пространстве к появлению все новых гор, новых городов, новых церквей и т. д. В Голубиной Книге дана еретическая, сильно расходящаяся с ветхозаветной и евангельской, концепция миротворения и мироздания. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» — этой формулировкой Иоанн Евангелист как бы снял противоречия в библейской картине сотворения мира: Бог творит его (небо и землю) из ничего, а некоторые элементы его делает из «подручного» материала (человек сотворен «из праха земного»). Бог как идея для духовных стихов и непонятен, и неприемлем. Он существует как нечто материальное (пусть в свето-цветовом воплощении). Только от материального может отпочковаться, родиться материальное. Под христианским колоритом Голубиной Книги кроются воззрения, идущие из глубин дохристианских тысячелетий.
В пределах обозначенного Голубиной Книгой времени развивается, через отдельные сюжеты, своеобразная история человечества в ее народно-христианском толковании. Жизнь Иисуса Христа, с одной стороны, временной центр, завершивший предшествующий период (от Адама), а с другой — начало новой и главной для духовных стихов истории. Появившиеся как основные персонажи в стихах на евангельские сюжеты Христос и Богородица (Богоматерь, Святая Дева, Мария) стали сквозными для всего состава духовных стихов (вместе с реже упоминаемыми некоторыми библейскими праотцами, пророками и апостолами). Они же предопределили программу поведения более поздних персонажей-праведников, оценки поступков грешников.
В течение тысячелетий народы славили своих героев, борцов с силами зла. Их противниками часто выступали драконы, змееподобные существа. Христианская литература и устная поэзия при своем зарождении и развитии опирались на древнюю (языческую) мифологию, вовлекая в сферу своего творчества старые системы персонажей, наделяя их новыми качествами и функциями, изменяя цели их борьбы.
Федор Тирон один побеждает вражеское войско, освобождает похищенную змеем мать. Это подвиги собственно былинного богатыря. И небольшое отличие: былинным героям за их подвиги князь Владимир предлагает «села с приселками, города с пригородками», золотую казну (от вознаграждения богатыри обычно отказываются), а Федору царь Константин обещает «царство небесное» и избавление от «муки вечныя» а после подвигов устанавливает ежегодный день его памяти. Любопытно совмещение богатырского и духовно-христианского оружия: собираясь на битву со змеем,
Он берет книгу евангельску,
Он берет животворящий крест,
Наточил саблю вострую,
Опустил копье мурзавецкое.
Чтение Евангелия на берегу моря вызвало сказочную рыбу-кит, по которой Федор переправился «как по суху» к обиталищу змея (и обратно), а богатырским оружием он победил врага. Скипетр, которым побеждает Егорий Храбрый змея в одном из вариантов стиха, уже не богатырское оружие, но еще может восприниматься как что-то вроде тяжелой богатырской палицы; в другом варианте стоило Егорию произнести заклинание (Уже ты стань, змея, да тиха, кротка), как чудовище, наводившее страх на город и государство, смиряется и его, как собачку, можно вести на поводке. Слово, за которым стоит вера в Христа, слово от имени Христа — главное оружие героев духовных стихов. Егорий Храбрый словом распределяет по земле леса и горы, реки и моря, расселяет зверей и определяет им пропитание.
В этих эпизодах Егорий действует сам как Бог, только силой своего слова. Эта сила унаследована им от более раннего времени. Образ Егория Храброго (Георгия Победоносца) по своему происхождению — один из наиболее сложных. Он впитал в себя признаки солнечных божеств Ближнего Востока, Египта, всего Средиземноморья. Культ Георгия как покровителя животных, весеннего возрождения распространен в ряде христианских стран, особенно у восточных и южных славян. Как воитель с темными силами природы, он приобрел атрибуты воина, но, переведенный в христианские герои, он почти не пользуется оружием. В то же время это единственный из героев духовных стихов, под страхом смерти внедряющий новую веру. Освобождение царской дочери от змея не главное в стихе: город и государство остаются обреченными на уничтожение змеем, если они не вернутся в лоно христианской веры или не примут ее (в другом варианте). Если принять во внимание содержащееся в начале стиха сообщение, что змея лютого на город напустил сам Бог за отступничество от веры (или за неверие), то Егорий очень искусно сумел использовать врага для насаждения христианства.
Однако образ Егория Храброго как воителя за утверждение христианской веры, несмотря на его исключительную популярность в народной среде, выглядит все же одиноким среди персонажей духовных стихов. Тот же Егорий обрел и более свойственную героям христианской литературы ипостась.
Раннее христианство привлекало к себе сторонников не оружием, а положительным примером твердости в своей вере, страданиями за нее, силой божественного слова. В условиях гонений на христиан создавались легенды о мучениках за веру и одним из мучеников стал Егорий Храбрый. Первым в ряду таких мучеников был сам Христос.
Правда, страдания Христа на кресте, по евангельским описаниям и по изображению в духовных стихах, не выходят за рамки реального. Истязания последователей Христа настолько невероятны, что все мыслимые и немыслимые возможности человека остаются далеко позади. Егория пилят «пилами булатными», рубят топорами, жгут в печи, бросают в котел с кипящей смолой и т. д. Пытки не ведут к желаемому результату. Похоже, что Егорий вообще не испытывает страданий (