вал в воображении адские муки, нежели райскую жизнь: блаженство, вызываемое близостью к престолу Всевышнего и ангельским пением, — картина достаточно бледная по сравнению с колоритными сценами адского бытия, неодинакового для разных категорий грешников. В стихах о Страшном суде предполагается, что в рай и ад идут живые и воскресшие мертвые, а до того для них загробной жизни не было. Но в стихах группы «Праведники и грешники» рай и ад изображаются «постоянно действующими». Правда, и здесь процесс отделения праведников от грешников происходил по-разному: у одних еще на земле вынимали душу ангелы, у других — бесы; «самостоятельно» отделившуюся душу встречали ангелы, отбирая только «своих», отправляя остальных в геенну огненную; или бесы и ангелы одновременно видели принадлежащие им души. И самое заметное противоречие. После смерти от тела отделяется душа. Но вот богатый Лазарь, попавший в ад, просит своего брата:
У правой у рученьки мизинный твой перст
Обмочи ты, мой братец, в студеной воде,
Промочи ты мне, братец, кровавы уста,
Сократи ты, родимый, геенский огонь.
Ясно, что мучениям подвергается тело, которое было у Лазаря в земной жизни. Раз к Страшному суду оживают мертвые, то рай и ад наполняются «телесными» людьми. Иначе кто или что осознает блаженство и муки? Внематериальное бытие человека, как и самого Бога, вне постижения. Посмертное состояние человека, именуемое душой, осознающее свое я и физические страдания, опять оказывается человеком, но получившим бессмертие с бесконечной ответственностью за свои земные дела.
События духовных стихов, начавшиеся в христианском центре (Иерусалим или даже Голгофа — «пуп земли»), центробежно, как это задано Голубиной Книгой, захватывают все более широкую территорию. В стихах, повествующих о мучениках, подвижниках, чудотворцах, места действия распределяются по всему Средиземноморью. События стиха об Алексее Божьем человеке развертываются в Риме и Эдесе, об Агрике и Василии — в Антиохии, о Димитрии Солунском — в Солуни...
Весьма существенная для эволюции времени и места действия черта — их сдвиг в сторону Русской земли и к ее началу, ознаменованному деяниями Егория Храброго: он, выдержав великие мучения, едет из Иерусалима на землю, находящуюся в первобытном хаосе. Егорий устанавливает на ней порядок, одновременно утверждая «святую веру»; он, по духовным стихам, устроитель и основатель Русской земли (есть и самостоятельный стих на эту тему, см. № 27). Происходит «национализация» Егория: в одном из стихов («Егорий мстит за отца») он рождается на Руси, в другом («Стих про Егория Храброго») еще конкретнее — он сын черниговского князя Федора. Показательны и такие детали: Святой Димитрий Солунский хотя и защищает родной город, но одерживает победу над эпическим (и историческим) врагом Русской земли Мамаем и выручает из плена русских полонянок. Федор Тирон освобождает от осады город Иерусалим, но мать ведет попть его коня на Дунай-реку. Тенденция к православно-русскому центризму духовных стихов оказалась и в Голубиной Книге: один из двух главных персонажей стиха, Волотомон-царь (по некоторым вариантам стиха князь Владимир) — явно русский по имени. В одном из печатаемых здесь вариантов стиха в ряду первопричинных и первородных явлений оказались: белый (т. е. русский) царь, который «над царями царь», и Святорусская земля, которая «всем землям мати».
Некоторый сдвиг художественного мира духовных стихов на свою землю (вероятно, поздний) не привел к созданию классического христианского эпоса на собственно русские темы. Духовные стихи, хотя и переработали несколько русских письменных источников (о Борисе и Глебе, об Александре Невском и др.), по художественным качествам, по масштабам освоения национальных тем не могли соперничать с народным историческим эпосом — былинами.
Новые стихи, создаваемые старообрядцами, то есть в среде, не признавшей реформы патриарха Никона, были направлены против этой реформы и против всего, что она вносила в жизнь. Старообрядчество составляло лишь часть народа, сохранявшее, как оно считало, истинную веру. Все остальные — отступники, слуги антихриста (время которого наступило); их обличению, а также собственным бедствиям и были посвящены эти стихи. Произошло смещение во времени и месте действия от событий древней христианской истории, совершавшейся вне пределов Русской земли, к явлениям современности, причем действующими лицами становились, с одной стороны, сами старообрядцы — в качестве персонажей, или от их имени исходило обличение.
Постановка себя, определенного круга людей во время, занимающее серединное место между прошлым и будущим, психологически объяснима. Такой взгляд на время характерен и для духовных стихов лирических разновидностей. Однако он породил несколько неожиданные особенности художественного времени в песнях сектантов — хлыстов и скопцов. Они полагали, что Бог не может существовать, не воплощаясь постоянно в конкретного человека. Раз это так, вожди сектантских общин объявляли себя Христами. Есть Христос, значит, в общине должны быть богородицы, пророки, апостолы Возникали песни о рождении и вообще о деяниях своих богов и святых (формула «Бог с нами», доведенная до абсурда). Поскольку каждый конкретный Христос смертен, он, умерший раньше или позже нас, его слуг, рабов, агнцев, все равно введет нас в царство небесное, мы будем там ангелами, херувимами, серафимами.
Отдаленное и недавнее прошлое, настоящее и, как мы ранее видели, близкое и конечное будущее — все времена освоены художественной системой духовных стихов. Такая широта временного охвата неподвластна другим произведениям народной поэзии. Кроме того, персонажи, «путешествуя» по эпохам, встречаются на одной сюжетной площадке. В Голубиной Книге беседуют библейский царь Давид, живший в X в. до н. э., и условно-исторический Волотомон-царь, жизнь которого можно отнести к X в. н. э.; одновременными зрителями кончины мира («Страшный суд») оказываются библейский праотец Енох, Илья Пророк, Иоанн Богослов — первый жил до Ноева потопа, второй — предположительно в IX—VIII в. до н. э., третий — в I в. н. э.
Обратим внимание на пространственно-временное смещение художественного мира духовных стихов под влиянием церковной живописи. В стихе «О спасении Елисавии Арахлинской царевны» перед отправлением к змее на съедение Елисавия в своем жилище молится Егорию Храброму, Миколе Святителю, Иисусу Христу, то есть иконописным образам этих святых, прося их о заступничестве. Затем вполне «реальный» молодец Егорий Храбрый является на добром коне к синю морю, выручает царевну и усмиряет змею. В некоторых вариантах этого стиха герой — современник Елисавии, а здесь, чтобы выполнить свой традиционный «сюжетный» долг, он как бы отделяется от иконы. От «реальной» жизни Егория произошел сдвиг в сторону времени, когда он уже существовал только как иконописный образ. Иной характер сдвига в стихе о Богородице у распятия (№ 17). В других стихах на этот сюжет время действия то же, что и в евангельских описаниях, собственно историческое. Здесь существенно указание на место действия:
Во городе во Руссе
Стоит церковь соборная,
Что соборная, богомольная.
Во той церкви Христос Бог распят...
Стоит мати, жалко плачет...
Иначе говоря, речь идет о церковной иконе с изображением Богоматери у распятия. Временная ретроспектива исчезает, скрадывается: стих повествует о том, что происходит на глазах у зрителя, сейчас. Примеры можно множить. Но, по-видимому, влияние церковной живописи на духовные стихи надо понимать более широко, в связи с ее культовым значением.
Нельзя, например, сказать, что персонажи календарного обрядового фольклора (Коляда, Масленица, Кострома и др.) жили в прошлом. Они ежегодно приходили и уходили в предназначенные для них дни. Христианская церковь ежегодно в своих литургиях «воспроизводила» рождество, воскресение и вознесение Христа, фрагменты жизни многих других святых. «Воспроизведение» постоянно присутствовало на иконах. Исполнение ряда духовных стихов тоже приурочивалось к определенному времени (посты), а в старообрядческом быту существовала прикрепленность стихов к дням памяти святых. Обрядовость духовных стихов, подкрепляемая иконами, в значительной степени поддерживала иллюзию постоянного возвращения или присутствия персонажей этих произведений в «нашем» времени.
Художественный мир духовных стихов — это в какой-то мере мир чудес. Ребенок, брошенный в топящуюся печь вместо младенца Христа, не горит («Жена милосердная»); Христос воскресает, возносится на небо; мучеников не берут пилы и топоры, они в огне не горят и в воде не тонут, не умирают пригвожденные к дереву и брошенные в котел с кипящей смолой; русские полонянки во время сна перемещены из стана неверного царя Мамая в Солунскую церковь; мощи праведников и мучеников за веру исцеляют больных. Почти нет духовных стихов без чудес. Они осуществляются в произведении, человек молится о том, чтобы чудо, большое либо малое, состоялось.
В отличие от волшебных сказок, в которых чудеса творят многочисленные существа, связанные с потусторонним миром, в духовных стихах правом на сотворение чуда обладают лишь Христос и относительно немногие другие персонажи, обретшие святость своею приверженностью к нему и действующие его именем. Взаимодействие персонажей духовных стихов проявляется в системе отношений: человек — Бог, святой, сверхъестественная сила. В конкретных произведениях эта система реализуется по-разному.
Герой уверовал в Христа в обществе, где христианская вера не признается, или попадает в плен к царю-иноверцу. Царь, чтобы заставить христианина отказаться от принятой им веры, подвергает его мучениям. Как бы ни были жестоки истязания, герой выдерживает их. Способности персонажей духовных стихов, проявляемые ими в борьбе или в сопротивлении пыткам, в определенной мере трудны для понимания. В любом из фольклорных жанров сила героев, данная им от рождения или полученная от волшебных существ, физически осязаема. Но вот в стихе: по слову Егория Храброго раздвигаются горы и расходятся по всей Руси, распределяются по земле леса и реки, расселяются в повеленных местах звери. Духовное, оставаясь материально невоспринимаемым, получает свойства физических явлений, стихийных сил; оно, становясь внутренней сущностью героя, сильнее любых способностей человеческого тела, даже в гиперболических формах. Человек, обладающий такой степенью духовности, не чувствителен к воздействию внешней среды, других людей, такой духовности не имеющих. Духовное не только противостоит телесному, всему материальному, оно неизмеримо выше, сильнее его. И это положение утверждают своим поведением герои духовных стихов.