Молодой человек из беднейшей семьи становится нищим — это, возможно, неизбежность, и в этом нет подвига. Старик уходит в пустыню, чтобы оставить мирские заботы, провести остаток жизни в смиренном покаянии ради спасения души своей, — в этом поступке тоже нет подвига: у старика не осталось земных радостей, он не многое теряет.
Молодой князь Алексей Божий человек находится на вершине социальной иерархии, ему доступны все мыслимые блага и наслаждения. Он оставляет все, даже молодую жену в брачную ночь, чтобы переместиться на предельно низкую общественную ступень, стать нищим, причем таким, чтобы в его облике, одежде, привычках не осталось никаких намеков на его высокое происхождение. В доме его родителей, куда Алексей вернулся в конце жизни, рабы обливали его помоями, плевали на его келью. Алексей все терпел «с благодарением» и «за своих рабов Богу молился». Сходный подвиг совершает и ушедший в пустыню на всю жизнь царевич Иоасаф.
Обязательного отказа от благ земной жизни не требуется. Именитый купец Марко («Марко богатый») не изнурял свое тело, однако не обижал «нищей братии», оделял бедных и сирот своими достатками. Воздаяние за благочестивые поступки — поселение Марка после смерти в раю.
А вообще люди не могут не грешить, то есть не нарушать установленных Богом правил поведения, но они при жизни должны помнить о возможности покаяния. Мария Египетская, великая блудница в молодости, стоит на камне 30 лет и обретает святость. Василий Кесарийский — пьяница, одумавшийся и покаявшийся перед Богородицей (ее образом), получает прощение. Покаяние важно вовремя. Аника-воин, другие персонажи каются, когда их смерть настигает. Сонмы душ (людей?) на Страшном суде вопиют о покаянии. И здесь высший судья безжалостен и жесток; от вечных мук не уйдет ни один грешник.
В ряде новых стихов старообрядцев происходит смещение отношений человек — Бог. Появившийся коллективный персонаж сам становится судьей, обличает других людей, особенно служителей официальной церкви, в отступничестве от истинной веры. Этот персонаж как бы защищает Бога от пришедшего в мир перед концом света антихриста.
Полуязыческая природа духовных стихов сказывается в сохранении ими мифологических образов-олицетворений, причем эти олицетворения ставятся в один ряд с христианскими святыми. В одном из стихов сказано:
Первая мать — Пресвятая Богородица,
Вторая мать — сыра земля.
Перед исповедью в церкви человек кается перед матерью — сырой землей («Обряд прощания с землей»). Ее образ несет в себе складывавшиеся тысячелетиями представления о ней. Она — мать-кормилица, но постоянно обижаемая и терзаемая человеком («Плач земли»). Образ матери-пустыни, которая ведет разговор с царевичем Иоасафом, вероятно, дочернее ответвление от матери — сырой земли.
Особенно колоритен образ Смерти в стихе об Анике-воине. У нее
Руки-ноги лошадиныи,
А голова лежит звериная
А туша целовецеска.
Это далекий от христианских представлений и не тот образ Смерти в виде двигающегося скелета, который утвердился позднее. Смерть здесь предстает в виде чудовища, соединившего признаки человека и животного.
Как бы ни истолковывать олицетворения, образы растений, зверей, птиц (например, кипарис-дерева, единорога-зверя, стрефил-птицы в Голубиной Книге), скорпионов, змей, ящериц (в стихах о мучениях грешников), они всегда в старших стихах выступают в своей художественной данности, вне иносказаний. Другое качество «природных» образов в старообрядческих псальмах. В стихе «О временах антихристовых» есть такая картина:
Паде с небес сап горящий,
Пшеницу сломи несозрелую;
Из расселин горы каменны
Изыде змий многоглавый
И со многими крокодилами,
Огради стадо овец мысленных,
Умертви овцы и со пастыри...
Наступи зима зело лютая,
Уби виноград всезеленый.
Пшеница несозрелая, овцы, виноград зеленый, с одной стороны и огонь (сап горящий), чудовища, зима лютая — с другой, — образы, требующие немедленного «перевода» на отношения между людьми: это истинные христиане (старообрядцы) и их гонители (патриарх Никон и его последователи). Показателен эпитет к слову овцы — мысленные; то есть они на самом деле не овцы, а люди.
Еще пример. Юноша жалуется, что его добрый необузданный конь
По горам, по холмам прямо конь стрекает,
Прямо конь стрекает, меня разбивает,
Меня разбивает, ум мой погубляет.
В стихе нет, конечно, коня как реального образа. Речь идет о трудности «царство Божие получити», поскольку в молодости неизбежно нарушение запретов, налагаемых строгой старообрядческой моралью. В этом случае, как и в предыдущем примере, изображение дано в аллегорическом плане.
Усложнение иносказательности происходит в сектантских стихах, которые в значительной мере опираются на традиционный песенный фольклор. В стихе, преобразующем мотивы былины об Илье Муромце на Соколе-корабле, кормчий — Иисус Христос, мачта — Бог Саваоф, «парусы — люди Божии», они наполняются «не ветрами, не вихорями, а самим-то Святым духом». Эта песня — аллегория: корабль — община сектантов, море — «море житейское», враждебное по отношению к ним. Однако эта аллегория переводится в план мистической реальности: на корабле есть и Христос, и Саваоф, и люди Божии, в других вариантах появляются Богородица, пророки, апостолы... Символика народных лирических песен переводится в план однозначно-аллегорический: сад, например, это культивируемые вождями общины (садовниками) успехи общины, различные стадии его природной жизни (цветущий, увядающий, засохший) — состояния этой общины. Образ реки в народной поэзии дает множество символических ситуаций, связанных с браком или его невозможностью, в целом с делами жизни и смерти. В сектантских стихах река тоже препятствие (или дорога), мешающее (помогающее) членам «корабля» общаться со своим «батюшкой» (Христом) или «родными».
По цитированным выше старообрядческим стихам видна особая усложненность их языка. Это объясняется тем, что в старообрядческой среде они сочинялись на церковнославянском языке и распространялись в письменном виде. Стихия церковнославянского языка вообще характерна для духовных стихов (неполногласные формы: класы — вм. колосья, вран — ворон; звательный падеж: сыне, господине; свои формы местоимений — аз — я; мя — меня; свои глагольные формы во всех лицах, временах и числах: потрясеся, распадеся, приидеши, напоиша). Старшие духовные стихи, распространявшиеся преимущественно устно, от церковнославянизмов постепенно освобождались. И чем популярнее был стих, тем больше он впитывал стихию народно-поэтического языка. Широко известные стихи о Егории Храбром, Федоре Тироне, об Алексее Божьем человеке по своей лексике стали близки к былинам. Устные и письменные варианты одного стиха иногда очень заметно расходились между собой. Примером такого расхождения могут служить два варианта одного стиха о Борисе и Глебе, печатаемые в нашей книге. Следует отметить, что и церковнославянский язык, и его элементы в определенной мере были условными, поскольку творцы духовных стихов далеко не всегда владели этим языком в степени, достаточной для сочинения песенных произведений.
В построении песенных строк духовные стихи опираются на традиции русского народного, в основе тонического (равное число главных ударений в строке при разном количестве безударных слогов между ними), стихосложения без рифмы, то есть без обязательных созвучий на концах строк. Наиболее характерны строки с тремя ударениями при дактилическом (ударение на 3-м слоге от конца строки) или хореическом (ударение на 2-м слоге от конца строки) окончании. Примеры:
Да поднимался царище Демьянище...
Всегда оны в поле пребывали...
Двухударные строки — преимущественно с хореическим окончанием:
Праведное солнце
В раю осветило...
Некоторые старообрядческие стихи подражают литературной поэзии, используют парную рифму (утратив четкую ритмическую соизмеримость строк традиционного стиха):
Но звезды вся потемниша зрак,
И дневный свет преложися в мрак.
Тогда тварь вся ужаснушася,
Но и бездны вся содрогнушася.
К концу XIX в. духовные стихи старообрядцев уже полностью опираются на утвердившуюся литературную систему стихосложения с ее четырехстрочными рифмованными блоками (куплетами) строк, силлабо-тоническим принципом их построения (одинаковое число слогов и ударений в строках или парах строк).
Можно говорить о композиции сказок и былин, обрядовых и лирических песен, пословиц и частушек как о категории художественной формы, объединяющей более или менее обширную группу произведений в жанр. Единых принципов построения произведений (как и их песенно-стихотворных строк), называемых духовными стихами, нет. Духовные стихи распадаются на ряд групп, у каждой из которых свои особенности композиции. Старшие эпические стихи (на библейские темы, о мучениках, о змееборцах и др.) строятся как ряд эпизодов, последовательно развертывающих звенья отдельного события либо всей жизни персонажа. Уже ветхозаветная тема дала стихи, строящиеся как монологи-причитания («Плач Адама», «Плач Иосифа Прекрасного»). Монологи, встречаемые в стихах других тематических групп («Плач царевича Иоасафа», «Покаянный стих»), станут одной из основных композиционных форм старообрядческих псальм, певшихся от имени коллектива (нас). Заметное место занимают стихи, построенные как диалоги персонажей.
Только в заключительной части стихов все композиционные типы относительно едины. Концовки обычно провозглашают вечную славу персонажу, о котором пропето, или Богу (иногда тому и другому вместе) Часто последним словом бывает