если бы только не ржавчина эта,
эта в три цвета горящая ржа.
X, 07
///
В ночных колесиках огня
Зияет колбочка зрачка,
Сияет полбочкá волчка —
И всё это едет на меня.
Но скрип земной и хрип ночной,
И шаг дождя в глухом саду,
Его дыхание на ходу —
Это всё мимо, стороной.
IX, 07
ПЛАТАНЫ В ЯЩЕРИЧНОЙ КОЖЕ
Платаны в ящеричной коже,
Но посветящееся и поглаже,
С таким кручением в крупной дрожи
Культей всперённых, воздетых в раже,
С такой курчавой детвой в поклаже,
С такой натугой в нагнýтом кряже,
Что кажется: мы взлетаем тоже —
Что, кажется, мы взлетаем тоже,
Как будто бы тоже и нам туда же —
Туда, где спят на наклонном ложе
Большие птицы в пуху и саже,
И ложе горит изнутри, похоже,
А в верхних подушках снаружи даже…
Так что же, что же, и нам того же?
– И вам того же, и вам туда же…
Постой, не стоит – себе дороже.
VIII, 07
ОСЕНЬ В ЛЕНИНГРАДЕ(80 – е гг.)
А не, на прощанье
и – как ветер ее сентябрьский ни полоскай —
реке напрягающейся, но всё еще плоской
чаечка светлая под Петропавловской
темной отольется полоской
и – как их октябрьский дождик ни полощи —
на крыше мечети в ее голубом завороченном желобе
горлышком потускнеют от спеси и немощи
полумертвые голуби
и – будут деревья сверкающей пыли полны
что полки уходящие в небо натопали
одни только будто из жести синеющей выпилены
будут тополи
и – трещать будет весело и в ноябре еще им
крылушком кратко стригущим
воробей на бреющем
над «Стерегущим»
II, 08
ТОЛСТЫЙ ФЕТ
Толстый Фет идет вдоль сада;
ночь сквозь прутья палисада
с трех концов подожжена;
и выходит, полосата,
женщина за Шеншина,
оттого что он печален.
И пока она без сна
светит скулкой, как блесна,
в круглой комнате без дна,—
в антрацит ночных купален
насыпается луна.
III, 08
ОСЕНЬ В ПОЛЯХ(80 – е гг.)
а там – в горах перегородчатых
в темнобородчатых борах
сырые птицы в кожах сводчатых
как пистолеты в кобурах —
вот – подвигáют дула синие
и черным щелкают курком
и прямо по прицельной линии
летят в долины – кувырком – —
а там – на тушах замороженных
сады вздыхают как ничьи
и в поворотах загороженных
блестят убитые ручьи —
и каждый вечер в час назначенный
под небом в грыжах грозовых
заката щелочью окаченный
на стан вплывает грузовик – —
IV, 08
СТИХИ С ЮГА
волна наклоненных растений
в наклонное море ушла
и что же светлей и растленней
чем узкие эти тела?
и что же темнее и тленней
и ниже – длинней и темней
чем отблески – нá море – тéней
и блески – на небе – теней?
IV, 08
ПО ЭТУ СТОРОНУ ТУЛЫ
Сквозь неясные поляны
и поплывшие поля
Лев Толстой, худой и пьяный,
над тупыми колоколами —
под крылами – под полами —
пролетает тополя.
Тютчев тучный, ты не прядай
серным пледом на ветру —
гром грохочет сивобрадый:
граф пролетом над тусклым прýдом
осыпает тухлым трутом
сиволапую ветлу.
III–VI, 08
ЗВЕНИ, ЗВЕНИ, МАЯК-ГОРА
Звени, звени, маяк-гора —
гора обратная, дыра близнечная
под шатким пологом голым-гола
шатра небесного – бесследно-млечная;
над валким порохом, поднятым с тла
костра безместного – мгла бесконечная.
С твоих ли звуков страшной прелести
гудит на черном желтизна?
Засну ли я, и в моря спелом шелесте
поет, звенит вся жизнь из сна!
VI, 08
AN DIE FREIER[1]
пока мы были на войне
край новомесячья в окне
тугой как слово о полку
перетолкнул по потолку
косые полосы вовне
а косы полые в шелку
до толокна перетолок
и заволок до поволок
пока мы плыли в облаках
сгоревшим порохом дыша
они на утлых каблуках
по острию карандаша
бежали млея и шурша
в распотрошенных клобуках
и сколько было их во мгле
никто не знает на земле
когда я милый твой приду
и облаком оболоку
по пóдволоку подволокý
косые волоса в шелку
кривые голоса в саду
тогда поднимется ура
как поднебесная гора
а вы пока быкуйте фраера.
VII, 08
СТИХИ С ЮГО-ЗАПАДА
1.
Дымы распались на горах
распотрошенным гинекеем,
и пеший грак, как некий Гракх,
кричал на мéртвом языке им.
И слушал, копья наклоня,
наклонный лес над влажным склоном,
и два огня – как два коня —
летели в воздухе зеленом.
VII, 08, Looren, Züricher Oberland
2.
За боярышник под дождем,
сам себя на себя облокачивающий,
на другой горе подожжен
колкий газ, облака поднакачивающий.
А за выжженный дочерна
грозный куст – до последнего терния! —
на иных горах дочтена
книга ветреная, вечерняя.
От нее ж летит на ветру глухом
строчка выветренная, слепая,
самый дальний, последний и светлый холм
мглой дочернею засыпая.
VII, 08, Looren, Züricher Oberland
3.
Когда сказал зеркальный пух,
протершийся сквозь неба купол,
что свет зерцаемый попух,
что свет зерцающий потух
и в вишнях искрами захрупал,
что пал боярышник, что пал
с горы туман – как между стекол
разъятых капель накопал —,
что пар погас и газ попал
в жерло небес и там зачпокал,
что крылья длинные свернул
короткий ястреб – и свернулся,
и тенью выгнутой сверкнул,
как будто сверху бездну ткнул
и к верху, в бездну, вертанулся… —
сейчас же знали мы: ага,
ночные зеркала прорвало —
вторая армия врага,
поднявши тучи на рога,
уже стоит у перевала.
X, 08
4.
Ильме Ракузе
солнца сушеная жёлчь, неба прожженная синь;
лавровишенье – бело-пронзительный блеск;
дуболиственье – мелкозýбчатый плебс
в золотых париках, как Расин;
богумильские сосны в рыжей полуистлевшей золе;
лигурийского войска соломенный строй
пóд гору лёгший окровавлéнной махрой;
розоперстье прованское, сладкое, как керосин, —
всё отливается в сизомолочном стекле
поперечного воздуха; и если долго глядеть на скалу,
то из окон в скале
выйдут ласточки-люди и поползут по стеклу —
направо и в рост,
а лодочки-птицы, голýбки, сестра за сестрой,
крыльями быстро скрипя, полетят под горой
на ущерб и налево – во мглу виноградных борозд;
и провожатый жужжащий замолкнет.
VIII, 09, Venasque, Provence
СТИХИ С СЕВЕРА
полусумраком полны
полусомкнутые купы
снизу – вдоль заострены
сверху – поперечно тупы
снизу – хлещут второпях
длинноплечие мотала
сверху – блещут в тополях
искры белого металла
снизу косная вода
в прорезиненных прорезах
сверху – полыханье льда
и негромкий гром железок
едем-едем в полумгле
по сверкающей дороге
снизу – небо на земле
сверху – море на пороге
VIII, 08
ПЕТЕРБУРГ
Спустился сон еще до тьмы
на сад, закрывшийся руками
своих смутнобелеющих камней.
Мы засыпали стариками,
а просыпаемся детьми
и даже лучше, кажется, – умней.
Над садом шелк небесный туг
и солнечно круглеет боком
над твердым шевеленьем вод —
последний щелк, последний стук,
и вот, как в выдохе глубоком,
корабль, шар и сад и небо поплывет —
тогда очнемся и начнем,
гудя свежеподдутой пневмой,
о человечестве ночном
и о России полудневной.
IX – Х, 08