Поднимаются руки — дороги становятся в рост,
Сотни гнезд проплывают, и в каждом — косички и хвост.
Как вихрасты макушки у мальчиков всех на Руси!
На исходе излет, на излете исход в небеси.
Чтоб в собачьей стране ни шакалом, ни волком не стать,
Надо уши раскинуть и в такт головою мотать.
И из слез и угроз память выберет стаю берез.
Так, мой кокер-собакер-несукер-кусакер, еврейский мой пес.
Эмиграция
Есть у времени иллюстрация:
Чёрно-белая, не обрамлена.
Эмиграция, эмиграция!
Я прощаюсь с тобой, сестра моя.
Ты сегодня звалась Мариною —
Завтра будешь Мариаграция!
Это что-то неповторимое —
Эмиграция, эмиграция.
Я запомню их лица белые,
Этих лиц выражение,
И движения пальцев беглые,
И руки моей положение.
Эмиграция, эмиграция!
Провожающий — на примете вы!
Регистрация, регистрация,
Регистрация в Шереметьево…
Эмиграция, эмиграция!
И снимаются с места стаями…
О, осенняя птиц миграция —
Поднялись и во тьме растаяли.
Ну, видать, пора собираться мне,
Если это само не кончится.
Эмиграция, эмиграция —
Мне лететь никуда не хочется!
До свиданья, Мариаграция!
Позабудь дорогу обратную!
Эмиграция, эмиграция —
Это что-то невероятное.
Там, далёко, родится девочка,
И когда расцветёт акация —
Называть её станут Эммочка,
Если полностью — Эмиграция.
1980
Есть фантастические игры…
Есть фантастические игры
И жизнь, и смерть у них внутри.
Насквозь прокалывают иглы
Слова "замри'" и "отомри".
Чего ты ждешь, угрюмый идол
С упрямой складкою у рта?
Каких еще прикажешь игл,
А игр каких в мои лета?
Вот удивительная штука,
Где все известно наперед
Не то игра, не то наука,
Замрет — сейчас же отомрет.
Теперь живу и в ус не дую,
Сама с собою на пари —
Замри, замри — я поколдую,
Теперь скорее отомри.
Упрусь локтями в подоконник,
Мелок меж пальцев разотру.
Нет, ни за что не успокоюсь,
Пока словцо не подберу.
Услышу ключ и тихо выйду,
Рука задвижки отопрет,
А вдруг сегодня да не выйдет,
Не отомрет, не отомрет?
Романс
Жизнь была бы иной, не такою дрянной —
Кабы ближних своих от лукавства избавить.
Упаси тебя Боже лукавить со мной!
Упаси тебя Боже лукавить.
Я привыкла платить дорогою ценой,
Да такой, что тебе нипочём не измерить!
Помоги тебе Боже лукавить со мной…
Только так, чтобы я не могла не поверить!
Эту тяжесть нести до конца суждено.
Между тем я хотела бы ношу оставить.
Упаси тебя Боже лукавить со мной,
Помоги тебе Боже лукавить!
Это промысел Божий — такие дела.
Жить не так, как другие, — негоже.
Научи меня, Боже, чтоб лукавить могла!
Научи, научи, научи меня тоже.
1978
Баллада о Дадале и Дудоле
Жила-была злая Дадала, бросалась на всех и съедала.
Бросалась, хватала, жевала живьём и только потом уж глотала.
И всякая кроха рыдала, когда выходила Дадала,
Которая ела одну мелюзгу и, в общем, уже доедала.
И мелочь сказала: "Доколе мы не обратимся к Дудоле?
Дадала нас всех понемногу сожрёт, и даже, возможно, без соли!"
К Дудоле, чью знали отвагу, сейчас же послали бумагу,
Где слезно просили их всех защитить, не то от Дадалы ни шагу!
Дудоля, сверкая отвагой, примчалась с кинжалом и шпагой,
И скоро покончено было навек со всей этой страшной бодягой.
Давно позабыта Дадала, как будто её не бывало.
Дудоля жива и здорова — ура! Она потрудилась немало.
И каждый, кто ростом обижен, отныне не будет унижен.
И слава Дудоле, чей подвиг в веках — прекрасен, и чист, и возвышен!
1985
Задохнуться в Клину…
Задохнуться в Клину,
Захлебнуться в Крыму —
И забыть сообщить отчего, почему,
Никому не оставить записки.
Ну и что ж, без меня разовьется сюжет,
И чужая Брижжит, сервируя фуршет,
Вместо устриц разложит сосиски.
Захлебнуться в пути,
Задохнуться в клети,
Даже самых банальных "забудь" и "прости"
Не оставить, нет-нет, не оставить.
Но сценарий не дремлет, он дальше бежит,
И, постель застилая, чужая Брижжит
Простыней не сумеет расправить.
Отвернуться от лампы
И в ласковой тьме
Вновь себя приспособить к зиме, как к тюрьме,
Доконав предварительно фляжку.
Задохнется история, треснет финал,
И Брижжит зарыдает, прикрывши фингал,
Оттопырив упругую ляжку.
…И она завизжит, подсобравши слова,
Что покатится скоро моя голова,
Что напишется и завершится глава,
В детской книжке сотрутся картинки.
И в Клину оттолкнуться, а выплыть в Крыму,
Никому не сказав отчего, почему, —
Будет лучше, по мненью блондинки.
Застывшие Фили…
Застывшие Фили
Туда меня фантомы привели,
Где нет, не ищут женщины мужчин.
Привиделись озябшие Фили,
Где я ловлю попутную машину,
Чтоб через четверть, может быть, часа,
Московское припомнив сумасбродство,
Внутри себя услышать голоса
Филевского ночного пароходства.
Туда ведут нечеткие следы,
Где люди спят и к сказочкам нечутки,
Где я у самой глины, у воды,
Приткнувшись лбом к стеклу какой-то будки,
Звонила, под собой не чуя ног,
Но знала — выход будет нелетальный —
Подумаешь, всего один звонок
От женщины какой-то нелегальной —
Так что ж, до самой смерти неправа?
Весь город, как ладонь, уже изучен,
Но выхватит судьба из рукава
Гостиницу в сети речных излучин,
Мужчину, прилетевшего с земли,
И женщину, поверившую чуду…
Привиделись застывшие Фили,
Которых не было, не есть… Не буду.
Полнолуние
И была на целом свете тишина.
И плыла по небу рыжая луна.
И зайчоночка волчиха родила,
И волчоночка зайчиха родила.
И зайчиха была верная жена,
И волчиха была честная жена.
Но зайчиха теперь мужу не нужна,
И волчиха теперь мужу не нужна.
— Ты зачем, жена, зайчонка принесла?
— Он от голода, от холода помрёт.
— Ты зачем, жена, волчонка родила?
Он окрепнет, осмелеет — нас пожрёт.
Та качает своё серое дитя,
Та качает своё сирое дитя,
Та качает своё хищное дитя,
Та качает своё лишнее дитя.
И стоять на целом свете тишине,
И луне на небо чёрное всходить,
И зайчоночка родить одной жене,
А другой жене — волчоночка родить.
1983
И вот замираю в передней…
И вот замираю в передней
В Уфе, в Магадане, в Париже
А вдруг, мой ребеночек средний,
Вернувшись, тебя не увижу.
Ничтожнее нет материнства,
Прерывистей нет постоянства.
Волшебно твое буратинство,
Фальшиво мое пуританство.
Угрюм, как затвор карабинный,
Мой промысел будничный трудный,
Но весел твой глаз воробьиный,
Такой антрацитово-круглый.
Мне нравится, что ты мне родней,
Хотя не привыкну, что средний,
По стольким ты признакам крайний,
Едва не сказала — последний.
Варшавский фокстерьер
И вот походкой не московской
Идет себе по Маршалковской
И то и дело оставляет
Свой неприметный в мире след.
И не пойми его превратно,
Но он склоняется приватно
К тем магазинчикам приятным,
Где горит уютный свет.
Варшавский фокстерьер — не то, что наш.
Он и ухожен, и расчесан, и подстрижен.
Хозяйским ласковым вниманьем не обижен.
Не фокстерьер — а в рамочке пейзаж.
А я походочкой московской
За ним трушу по Маршалковской.
Поскольку я без провожатых —
Бреду за этим фоксом вслед.
И не пойми меня превратно,
Но я уже клонюсь приватно
К тем магазинчикам приятным,
Где горит уютный свет.
Варшавский фокстерьер — серьезный пан.
Не может быть, чтоб он гонял каких-то сявок,
Чтоб хмурых кошек выпроваживал из лавок,
Чтобы таил в себе хоть маленький изъян.
Он на цепочке на короткой,
А я за ним трусцою робкой…
Но вот закончились витрины,
И встал хозяин прикурить.
Толпа сновала и редела,
А я стояла обалдело, —
Вот мой хотель, а я хотела
Хоть с кем-нибудь поговорить.
Варшавский фокстерьер, ты тут в чести.