Сторона кругом лесная.
Кто идет, тропы не зная,
Тот в краю лесных болот
Между кочек пропадет.
Бурелом повсюду, ельник,
Да столетний можжевельник,
Да могучие стволы
Со слезинками смолы.
Только тот, кто с малолетства
Жил от леса по соседству,
В том лесу и лыко драл,
И малину собирал, —
Только тот заходит в чащи,
Кто хозяин настоящий.
Так вошел Ефим Бобров —
Партизан вооруженный
И друзьями окруженный,
В темной зелени шатров.
Был бы жив Бобров Данила,
Он сказал бы: «Наша сила!
Наша правда! Наша власть!
Бьет сегодня наша масть!
Нас не сломишь – мы упрямы.
Ройте, люди, волчьи ямы!
Ставь капканы на пути,
Где задумал враг пройти!
Чтоб ему в тисках метаться,
Чтобы некуда податься,
Бей врага из-за угла,
И в селе, и у села.
Бей врага в лицо и в спину,
Нет ружья – возьми дубину!
Чтоб навек запомнил гад
Партизанский наш отряд!»
Так сказал бы дед Данила
(Если б это раньше было).
Так сказал орлам своим
Партизан Бобров Ефим.
Сын простого кузнеца,
Сам кузнец – и весь в отца.
В чистом поле, по дубравам,
Под огнем в бою кровавом
Много фрицев полегло…
Ночь прошла. На поле боя
Смотрит небо голубое,
И безмолвно за рекою
Украинское село.
Фрицы заняли его.
На войне не без того…
Все теперь вокруг дымится.
Рожь, ячмень, овес, пшеница —
Хлеб горит четыре дня,
Затушить нельзя огня.
Из колхозного колодца
Пить фашистам не придется:
Из него ушла вода,
И неведомо куда.
Хоть бы пес с цепи сорвался,
Хоть бы кто-то отозвался,
Хоть бы выглянул в окошко,
Хоть бы выбежала кошка.
Фрицы заняли село,
А живое все ушло.
В помещенье сельсовета
Ни плаката, ни портрета,
Ветер серую золу
Раздувает на полу…
Был зажиточным колхоз —
На конях добро увез.
Фрицу брюхо подвело —
Худо встретило село.
А к тому же нет покоя —
То одно, а то другое:
Здесь разбили весь обоз,
Там убили генерала,
Там напали на капрала,
Еле ноги тот унес.
Мост взорвали. Штаб сожгли…
И виновных не нашли…
Рельсы ночью развели,
А виновных не нашли…
Только битые вагоны,
Обгоревшие патроны
Да немецкий паровоз
Без поршней и без колес.
Гнали фрицы три цистерны.
Танки ждали их, наверно,
Без горючего не шли.
Только дело вышло скверно:
В часть не прибыли цистерны,
А виновных не нашли.
Украина золотая!
Белоруссия родная!
Вы в своих лесах дремучих
Укрывайте самых лучших
Сыновей и дочерей —
Верных Родине любимой,
Вроде нашего Ефима,
Партизан-богатырей!
И победы час настанет:
Ворог ляжет и не встанет,
И войне конец придет.
И народ земли родимой
Черный прах орды звериной
По дорогам разметет!
Долетался…
Он два железные креста
Носил и «асом» был.
Он спящих граждан по ночам
В Испании бомбил.
Он на рассвете вылетал
На утренний Париж,
И бомбы падали с небес
На гребни мирных крыш.
Он сеял смерть, он выжигал
Людей и города,
Но безнаказанно домой
Он прилетал всегда.
И Гитлер говорил «зер гут»
О вылетах его
И ставил остальным в пример
Бандита своего.
Ни разу не был ранен он
Ни за одну войну,
И вдруг лететь пришел приказ
В Советскую страну.
Он бомбы взял и взял с собой
Горючего запас,
Взял старт и… страшно тут ему
Вдруг стало в первый раз.
Простой советский паренек
В то время не дремал.
Он как пять пальцев на руках
Свою зенитку знал.
Когда фашистский самолет
Нырнул сквозь облака,
Красноармейская шрапнель
Впилась ему в бока.
Он захлебнулся весь в дыму
И в штопор вдруг вошел,
Упал на русской стороне
И смерть свою нашел.
А тот зенитчик молодой,
Советский паренек,
Сказал расчету своему:
– Хороший был денек!
Летел, как коршун, мимо нас,
Да сняли мы его.
Знать, петушиное крыло
У коршуна того.
Пусть прилетит еще бандит, —
Он точно так же будет сбит!
Мать солдатская (Поэма)
По большаку, правее полустанка,
Идти пять верст – деревня Хуторянка.
Спервоначалу были хутора,
Да разрослись. И стали год за годом
Дружнее жить, богаче быть народом —
Деревней стали. Сорок два двора.
Вокруг луга – есть чем кормить скотину,
Густы леса – орешник да малина.
Всего хватает: и грибов, и дров.
Сойдешь под горку, тут тебе речушка,
А там, глядишь, другая деревушка,
Но в той уже поменее дворов…
Живет народ, других не обижая,
От урожая и до урожая,
От снега до засушливой поры.
И у соседей хлебушка не просит.
И в пору сеет. В пору сенокосит.
Коней кует. И точит топоры.
И землю под озимые боронит,
Гуляет свадьбы, стариков хоронит
И песни молодежные поет,
Читает вслух газетные страницы…
За тридевять земель Москва – столица,
И дальний поезд до нее везет…
В родной деревне, третья хата с краю,
Другой судьбы себе не выбирая,
Полвека честной жизни прожила
Хохлова Груша. В тихой Хуторянке
Прошла в труде крестьянском
жизнь крестьянки,
И не приметишь, как она прошла.
Здесь в девках бегала, здесь в хороводах пела,
Здесь на гулянках парня присмотрела,
Вошла к нему хозяйкой в бедный дом.
Здесь называлась Грушею-солдаткой,
Здесь тосковала, плакала украдкой,
Здесь вынянчила четверых с трудом.
Она порой сама недоедала,
Чтоб только детям досыта хватало,
Чтоб сытыми вставали от стола.
Она с утра к соседям уходила,
Белье стирала и полы скоблила —
В чужих домах поденщину брала.
Она порой сама недосыпала,
Ложилась поздно и чуть свет вставала,
Чтоб только четверым хватало сна.
И выросли хорошие ребята,
И стала им тесна родная хата,
И узок двор, и улица тесна.
Последнего она благословила,
Домой пришла, на скобку дверь закрыла,
Не раздеваясь, села в уголок.
Стучали к ней – она не открывала,
До поздней ночи молча горевала —
Все плакала, прижав к лицу платок.
Она с людьми тоской не поделилась.
Никто не видел, как она молилась
За четверых крестьянских сыновей,
Которых не вернуть теперь до дому,
Которым жить на свете по-иному —
Не в Хуторянке, а в России всей…
…Она хранила у себя в комоде
Из Ленинграда письма от Володи,
Из Сталинграда письма от Ильи,
Одесские открытки от Андрея
И весточки от Гриши с батареи
Из Севастополя. От всей семьи.
В июньский полдень, в тесном сельсовете,
По радио – еще не по газете, —
Когда она услышала: «Война»! —
Как будто бы по сердцу полоснули,
Как села, так и замерла на стуле, —
О сыновьях подумала она.
Пришла домой. Тиха пустая хата.
Наседка квохчет, просят есть цыплята,
Стучит в стекло – не вырвется – пчела.
Четыре мальчика! Четыре сына!
И в этот день еще одна морщина
У добрых материнских глаз легла.
…Косили хлеб. Она снопы вязала
Без устали. Ей все казалось мало!
Быстрее надо! Жаль, не те года!
И солнце жгло, и спину ей ломило,
И мать-крестьянка людям говорила:
«Там – сыновья. И хлеб идет туда».
А сыновья писали реже, реже,
Но штемпеля на письмах были те же:
Одесса, Севастополь, Сталинград
И Ленинград, где старший сын Володя,
Работая на Кировском заводе,
Варил ежи для нарвских баррикад.
Когда подолгу почты не бывало,
Мать старые конверты доставала,
Читала письма, и мечталось ей:
Нет на земле честнее и храбрее,
Нет на земле сильнее и добрее
Взращенных ею молодых парней.
Тревожные в газетах сводки были,
И люди об Одессе говорили,
Как говорят о самом дорогом.
Старушка мать – она за всем следила —
Шептала ночью: «Где же наша сила,
Чтоб мы могли расправиться с врагом?»
О, как она бессонными ночами
Хотела повидаться с сыновьями,
Пусть хоть разок, пусть, провожая в бой,
Сказать бойцу напутственное слово.
Она ведь ко всему теперь готова —
К любой беде и горести любой.
Но не могло ее воображенье
Представить город в грозном окруженье,
Фашистских танков черные ряды,
К чужой броне в крови прилипший колос,
Не слышала она Андрея голос:
«Я ранен… мама… пить… воды… воды».
Пришел конверт. Еще не открывала,
А сердце матери уже как будто знало…
В углу листка – армейская печать…