В целом, характер его парижских стихотворных сборников, мягко говоря, несколько озадачивает. Так, например, книга стихов «Раэль», выпущенная всего в 20-ти экземплярах, состоит из двух сонетов (с переводами их на французский П. Элюара), где каллиграфически выполненные русские тексты обрамлены многосюжетными сюрреалистическими композициями Леона Сюрважа в весьма не простой технике гравюры по дереву (см. на стр. 67 наст. изд.). В других изданиях оттиски текста на раритетной и экзотической бумаге переложены натуральными (а не репродуцированными) гравюрами «в материале». И здесь же, как прикол: «Издано и поступило в продажу…», (интересно, почем штука?) поскольку это уже очевидно не тиражное изделие, а штучный продукт. Это в принципе не книга, а, скорее, кунштюк, непредставимый в повседневном библиотечном пользовании, тем более, в розничной продаже. Вряд ли вообще эти «книги» предназначались для чтения, для этого они не удобны или попросту не приспособлены. Скорее автор, он же издатель, разыгрывал некий литературно-пластический спектакль, понятный только ему и узкому кругу посвященных. Однако возникает и мысль о том, что изысканность в этом случае чрезмерна, а изящество громоздко. Обрамление обязывает текст, он обречен на значимость, он сакрализуется материалом, на который нанесен. Неизбежно и желание извлечь его, со всеми достоинствами и недостатками, из пеленок и пут этого кокона и поставить в адекватный контекст.
Понятно, что в Советской России эмигрант Илья Зданевич не публикуется. И все же в 1927–1928 годах, во времена, как известно, все еще «вегетарьянские», рассматривалась возможность публикации романа «Восхищение» в советском журнале «Красная новь» с последующим изданием его отдельной книгой. Но тут как раз железный занавес опустился – и ни журнальная, ни книжная публикации не состоялись.
Роковые обстоятельства сопутствуют и попыткам издать его на родине после того, как «стало можно». Мало кто знает, что в конце 80-х в популярной серии тбилисского издательства «Мерани» «Россия – Грузия, сплетение судеб» был подготовлен к изданию и набран сборник прозы и поэзии Ильи Зданевича. Распад Союза сделал выход книги неосуществимым. Издание более известного пятитомника приостановлено после выхода 2-х книжек, включивших романы «Парижачьи» и «Восхищение» (Москва – Дюссельдорф,1995). И, наконец, в этом году из Москвы вернулась на родину рукопись ранних стихотворных текстов И.Зданевича, несколько лет тщетно ждавшая опубликования.
Известные нам отдельные публикации[13], появившиеся в печати за последние годы, конечно, приоткрывают завесу, но не дают адекватного представления о поэтическом «пути эквилибриста».
Существенные сами по себе тексты во всей полноте палитры приобретают особую знаковость. В самом деле, юношеские, символистские стилизации, более поздние стихи, где можно различить и признаки акмеизма, и некоторые черты протофутуризма, фонетические опыты, «чистая» заумь, неоклассика, концептуализм – условно говоря, принцип всёчества, претворенный линейно, в рамках собственного творческого наследия. Подобные мутации пережили многие «краеугольные» фигуры XX века. Довольно компактное стихотворное наследие Ильязда («…я ленив до пера», – признавался он[14]) может служить выразительным документом, иллюстрирующим разноречивые искания искусства прошлого века.
В качестве постграфа:
Профессор Богатырев воскликнул, прочтя одну из моих книг, ему неизвестных раньше – Боже, сколько из этой маленькой книжки толстых книг нахалтурят. И таких, которые прославятся. Тогда как ваша книга неизвестна.
Настоящая публикация выстроена по хронологическому принципу и предлагается, как попытка раскрыть весь набор стилистических метаморфоз Ильязда-поэта. Из ранних стихов, публикуемых впервые, особенно любопытным нам представляется петербургский предавангардистский цикл.
Отдельные специфические особенности оговариваются в сопутствующих комментариях. Объем нашего издания не позволяет поместить полностью хотя бы одну из заумных «дра», составляющих в среднем от 30 до 60 страниц. Сам автор публиковал фрагменты этих вещей, в частности в книгах А.Крученых «Ожирение роз»[16] и «Фонетика театра»[17], а также в первом выпуске альманаха «Фантастический кабачок». Один из фрагментов «дра» вписан им в салонный альбом Веры Судейкиной-Стравинской, факсимильно изданный в США в 1995 году.
Несомненно, все предлагаемые тексты требуют тщательного анализа и развернутого комментария, что, однако, не входит в задачу этой публикации.
Тексты приводятся по следующим источникам:
Рукописный отдел Национального музея Грузии;
«Остраф Пасхи». Тифлис, 1919;
«лидантЮ фАрам», репринтное здание. Беркли, 1995;
Крученых Алексей «Фонетика театра», 2-е издание. М., 1925;
Les Carnets de l’Iliazd-Club 1. Paris, 1990;
«Приговор безмолвный». Париж, 1961;
Терентьевский сборник, Первый. М., 1996;
«Бригадный». Париж, 1983.
В текстах, начиная с 1914 г., орфография и пунктуация источников соблюдены.
АННА ШАХНАЗАРОВА
МИХАИЛ ЛЯШЕНКО
Стихотворения 1908-1965
1908–1912
В этом блоке представлены прежде не публиковавшиеся ранние стихи Ильи Зданевича, хранящиеся в рукописном отделе Национального музея Грузии (Тбилиси). Стихи, относящиеся к тифлисскому, гимназическому периоду творчества, вписаны рукой Ильи Зданевича черными чернилами набело в два обычных альбома для рисования. Их обложки переплетены в ткань серого цвета. На обложке одного из альбомов изображен в смешанной технике (Кириллом Зданевичем) пейзаж с деревом, солнцем и чайками. В альбоме 13 листов и 17 стихотворений, два из которых – «Джварис сакдари» и «Закат» сопровождаются иллюстрациями. Рисунки (акварель, черн., красн., кар.) выполнены на отдельных фрагментах бумаги и наклеены на альбомный лист. Изображение красного моря, красного корабля и красного солнца воспринимаются как визуальное выражение стихотворений из альбома, включающего строку: «Вселенная пламенем битвы об’ята»). Другой рисунок – наклейка, иллюстрирующая слова: «Раскаленные закаты. Огнелитая вода». Стихотворения из первого альбома не датированы, но сравнительный анализ текстов со стихами второго датированного альбома позволяет отнести их к 1908–1909 гг.
Обложку второго альбома стихов Ильи Зданевича украшает изображение церкви среди деревьев с пышными кронами (также предположительно работы Кирилла Зданевича). В альбоме 60 листов и 38 стихотворений, датированных автором 1908-м и 1909-м годами. На полях слева от текста проставлены число и месяц создания (или вписания) стихов. Одно из них, на первой странице, написано рукой Валентины Кирилловны Гамкрелидзе-Зданевич, матери поэта, остальные – рукой Ильи.
Второй блок составлен из отдельных черновых и беловых оригиналов стихов автора, написанных в 1911–1912 гг. в Петербурге. На нескольких листах имеются правки и комментарии.
И альбомы, и разрозненные рукописные листы были приобретены у дочери художника Кирилла Зданевича и племянницы Ильи Зданевича, Валентины Кирилловны Зданевич в 1988 г.
Орфография текстов приведена в соответствие с ныне принятой, но некоторые слова, прописные буквы и пунктуационные знаки, употребленные автором для смыслового оттенка и акцентов, сохранены в первоначальном виде. По ним можно понять еще робкие, но самостоятельные попытки лингвистической изобретательности юного поэта, будущего классика русской зауми, опережавшего мировой авангард, но в ранней юности находившегося под обаянием поэзии Тютчева, Гумилева, Бальмонта. Кузмина, Блока и других.
«Возьми венок сплетенный мной…»
Возьми венок сплетенный мной
Из красных веток винограда…
И гор угрюмая громада
Расступится перед тобой.
Возьми его. Алмазы слез
Тебе подарят тайны Мира
И в глубине морей сапфира
Увидишь ты рожденья грез.
Возьми, как дар огня, мечты
И ты постигнешь образ Света…
И ты горящая комета
Моей любви отдашь цветы…
В степях
Ворон расклюй васильковые очи,
Ширь убаюкает: тихо усну;
Синим окутают саваном ночи,
Тучей холодной задернут луну
Черные призраки сон не встревожат,
Слышишь, – поет околдованный бор…
Звезды полюбят, погаснут, быть может,
Томно овеяв дыханьями гор.
Горе, тоска – и тоска вы ушли ли?
Юные кости схоронит земля.
Были друзья, – да и те позабыли…
Брат мой, отец мой – родные поля.
Вольно душе. На просторе рыдая
Гаснет закат. Потонули года.
Степи, я к вам ухожу засыпая!..
Умерло солнце. Со мной. Навсегда.
Золото-солнце
Веронике Берхман
Золото-солнце волос Вероники,
Золото ризниц христианского Рима.
В ширь кругозора уходит Великий
Пламенем ржи яровой и озимой.
Желтое око свершает победы,
Черная ночь обессилела пала.
Слышится топот коней Диомеда
Смелых воителей жаждут кинжалы,
Красные листья слетают к колоннам,
Старая роща ликует в шафране;
Пеной рожденная в море зеленом
Будешь заступницей наших желаний.
Запад вино разольет на ступенях,
Чудится бились за землю владыки.
«Под незакатный праздник Дня…»
М. Арг[утинской]-Долг[орукой]
Под незакатный праздник Дня
Ты будешь звездами забытой
И лоб твой, плющем не повитый,
Никто не вспомнит как меня.
Ты не пойдешь со мной к горам,
Пытая торные дороги
Тебе ли будут близки боги
Не знавшей Солнца по утрам.
За вереницами времен
Ты не получишь царства Мира,
Как стих отмеченный порфирой
Моих божественных имен.
Покинув поиски Руна,
Ты изменила мне Альдонса,
В ночи ты схоронила Солнце
И ты на смерть обречена.
Сбор винограда
А. Тактаковой
Долго продолжится сбор винограда,
Долго нам кисти зеленые рвать,
В горах пасти тонкорунное стадо,
Утром венки голубые сплетать,
В полдень пьянеть от глубокого взгляда.
Танец возрос. Увлеченней, поспешней.
Много снопов завязать суждено.
Будем одетыми радостью здешней
Медленно пить молодое вино
Лежа под старой, высокой черешней.
Круглые губы медовей банана.
Круглые губы к губам круговым.
Вскинув закатное пламя шафрана
Ветер печалью желанья томим,
Долго целует седые туманы.
В небе пожарище пьяного яда,
Сердцу не надо ни жертвы, ни мзды,
Сердце покосному празднику радо.
Круглые губы обняли плоды,
Долго продолжится сбор винограда.
«Опять на жизненную скуку…»
Ек. Влад. Штейн
(30 ноября – 1 декабря)
Опять на жизненную скуку
Легла беседы полоса:
Качаю радости фелуку
И расправляю паруса:
Стоя над глубью многоводной
В обетованное плыву,
Слова-дельфины очередно
Приподымают синеву.
И осыпаясь постепенно
Под наклоненным кораблем
Улыбок кружевная пена
Белеет в беге круговом,
Изнемогает шаловливо…
Но танец снова занялся.
Как обольстительны приливы,
Как Ваши русы волоса.
«Вот опыленный летом хмель заткал балконы…»
А. Д. Тактаковой
Вот опыленный летом хмель заткал балконы,
Вернулся правоверен я в венке гвоздик.
Смотри, подсолнечник желтеющий поник,
Но поцелуй возник в глазах хамелеона.
Вернулся правоверен я в венке гвоздик,
Прошел покос травы, в лесах пьянят цикады.
Желанны будут жницам гроздья винограда
Плывущему – земля, свирельнику – тростник.
Прошел покос травы, в лесах пьянят цикады.
Довольно. Замкнут круг. Расплавлена руда,
Спелы плоды дерев, в колосьях борозда.
Опять вдвоем молчим. В стенах утихли гады.
Довольно. Замкнут круг. Расплавлена руда.
Победному дай когти целовать тигрица.
Рука рукой взята. Вокруг шумит пшеница.
Вот губы круглые к губам округлым.
«Осенью Солнце любовь утоляя…»
М. Ф. Гейрот
Осенью Солнце любовь утоляя
Дарит холмам темносинюю гроздь винограда.
Брызжущим соком поит умирая земля
каждый плод.
Спеют подсолнухи, груши,
дыни лежат в огородах тяжелыми глыбами.
У реки остроносый удод.
Ищет жуков. В полутемных давильнях
Пьянствуют с криками, льют молодое вино.
Быстро пустеют ковши, бурдюки.
С гор пастухи на равнины сгоняют стада.
С блеяньем овцы бегут, длинношерстные козы
топчут цветы, обрывают траву.
«У шумной набережной вспугнутой реки…»
М. Г. Аргутинской-Долгоруковой
У шумной набережной вспугнутой реки
Четвертый день со смехом чинят лодки,
Болтают топоры. Горят бутылки водки.
На поживших бортах танцуют молотки.
Вспененная вода расплавила тюрьму.
Зашейте паруса. Пора визжать рубанку.
Облезлый нос покроем ярь-медянкой,
белилам отдадим высокую корму.
Но едкой копотью закрылись берега,
короткая пила рыдает слишком резко,
из рук выскальзывает мокрая стамеска,
дрожат обтертые немые обшлага.
Над головой черно нормандское окно,
Поодаль празднество большого ледохода.
Но вижу в празднестве плакучие невзгоды,
тропу на затхлое бессолнечное дно.
«Тяжелый небосвод скорбел о позднем часе…»
Е. В. фон-Штейн
Тяжелый небосвод скорбел о позднем часе,
за чугуном ворот угомонился дом.
В пионовом венке, на каменной террасе
стояла женщина овитая хмелем.
Смеялось проседью сиреневое платье,
шуршал языческий избалованный рот,
но платье прятало комедию Распятья,
чело – изорванные отсветы забот,
На пожелтелую потоптанную грядку
Снялся с инжирника ширококрылый грач.
Лицо отбросилось в потрескавшейся кадке,
В глазах осыпался осолнцевшийся плач.
Темнозеленые подстриженные туи
Пленили стенами заброшенный пустырь.
Избалованный рот голубил поцелуи,
покорная душа просилась в монастырь.
В прозрачном сумерке у ясеневой рощи
метался нетопырь о ночи говоря.
Но тихо над ольхой неумолимо тощей,
как мальчик, всхлипывала глупая заря.
Безденежье
М. Г. Аргутинской-Долгоруковой
Сегодня на туфлях не вяжутся банты,
Не хочется чистить запачканных гетр,
Без четверти час прохрипели куранты,
За дверью хозяйской разлаялся сеттер.
Купив на последний алтын ячменю,
За рамами высыпал в крашенный желоб,
Покинув чердак опустился к окну
Украшенный белыми пятнами голубь.
За ним поднялась многокрылая группа
С раскиданных по двору мокрых камней,
Но сердце заныло заслышав как глупо
Нахохлясь чирикал в саду воробей.
В квартиру ворвались раскаты подвод,
С горбушкой в клюву пролетела ворона,
Под крышей соседней горбатый урод
Короткими ножками хлопал пистоны.
Лиловыми губами старого грума
Лицо целовало кривое трюмо
Разбив безысходную проволоку думы
Взялся высекать небольшое письмо.
Вдоль кровель мороз поразвесил лапшу
По стенам расхвасталась зеленью серость –
Почтовой бумагой уныло шуршу
Но мыслью над миром пернатых не вырос.
Экспромт
С. В. Штейну 2 ноября 1912 г.
Откупорив бенедиктин,
Полупрослушав Полякова
Илья Михайлович один
На оттоманке Вашей новой.
Глядит Владимир Соловьев
В обеспокоенные тени
Читаю ожидая снов
Статью Волконского о сцене.
Строки
Неукоснительно спасая мир от зол
Эстетов бей, пытай, сажай на кол
Американские ботинки
Прекрасней творчества великих мастеров
Лампочке моего стола
Тревожного благослови
Священнодейно лицедея,
Что многовековых радея
Хотений точит булавы.
Возвеличается твержей
Противоборницы вселенной
Освобождающий из плена
Восторг последних этажей.
Но надокучив альбатрос
Кружит над прибережным мылом,
Но дом к медведицам немилым
Многооконный не возрос.
Надеются по мостовой
Мимоидущие береты
Нетерпеливостью согреты
В эпитрахили снеговой
Земля могилами пестра –
Путеводительствуй в иное
От листопадов, перегноя
Ненапоенная сестра.