Пригодное для исполнения на широко популярном женском инструменте.
– Чресла твои не бесплодны
(Так барабанила Анна на рояле),
– Орган любви работает безотказно,
– Божественная работа,
– Мужчина и женщина принимают в ней равное участие.
Жеребец утолил горячку желанья,
Животные утомились божественной работой,
Они возвращались одним путем
(Зовите Природой – зовите Любовью),
Могучий круп жеребца нервно подрагивал,
Все кругом пахло музыкой.
Пели цветы.
Пела река.
Все это пахло гениально.
1948
Дом
Прийти домой, чтоб запереть слезу
В какой-то необъятный сундучище,
Где все свои обиды прячет нищий,
А письма к Богу – где-то там внизу…
Да, есть и у меня на свете дом,
Его сработали мне стаи птичьи,
И даже жук работал топором,
И приседал на лапы по-мужичьи.
Прийти домой и так сказать слезе:
– Вот мы одни в заброшенной лачуге,
И всех моих Господь прибрал друзей,
Убил котенка, смял крыло пичуге…
Но я не сетую и не ропщу,
Ведь мертвые меня не забывали,
И проходили парами, как в зале,
Не обходилось даже без причуд…
И я даю вам адрес на земле:
Мой дом везде, где нищему ночевка,
У птицы недобитой на крыле
Он машет Богу детскою ручонкой…
Мой дом везде, где побывала боль,
Где даже мошка мертвая кричала
Разнузданному Господу: – Доколь?..
…Но Бог-палач все начинал сначала.
* * *
Я мертвых за разлуку не корю
И на кладби́ще не дрожу от страха, –
Но матери я тихо говорю,
Что снова в дырах нижняя рубаха.
И мать встает из гроба на часок,
Берет с собой иголку и моток,
И забывает горестные даты,
И отрывает савана кусок
На старые домашние заплаты.
* * *
Как часто в мои забредают ресницы,
Едва лишь их сон благодатный коснется,
И робкие звери, и малые птицы,
И голые луны, и алые солнца.
И все суетятся во сне вперемежку,
И машут руками в потешной беседе,
И все подгоняют друг дружку: – Не мешкай,
Ведь следом за нами ступают медведи…
И дьявол во сне моем бродит в обнимку
С какою-то дамой невзрачного роста,
А позже ей гладит изящную спинку,
Как гладит пушистую кошку подросток.
И звери, и птицы, и дьяволов голос
Меня веселят, словно кинематограф,
Но сон беспорядочный тонок, как волос, –
И вот я от сна пробужденьем отторгнут…
И те же я вижу досужие лица,
И слышу бессмысленные разговоры, –
Но как же мне хочется в сон возвратиться,
Где роль Короля репетирует ворон…
Где белая мышь – королева Гертруда
И все в непрерывной игре изменений,
И столько еще и соблазна и чуда,
И столько поклонов и извинений!..
* * *
Отец мой напялил сюртук –
О, нет, не сюртук это, саван! –
И сел на дубовый сундук –
На гроб, разминая суставы.
Суставов слежавшихся хруст
Казался в ночи небылицей –
И вздрогнул разбуженный куст,
Запела полночная птица.
Отец мой сидел, неземной,
Жуя – по-привычке – травинку,
И был обозначен луной
Нечетко, как бы под сурдинку.
Когда я к нему подошел,
Чтоб снов разорвать паутину,
Он что-то содеял с душой,
Вернулся в свою домовину.
И на седину мою, на
Усталые грузные плечи
Обрушила тишина
Отцовы невнятные речи.
Отец, мне тебя не спасти,
Нет силы такой в человеке,
Прости меня, мертвый, прости –
И я буду мертвым навеки…
Не прячься в немоту и гроб,
Открой мне загробную душу…
Все злато мое и сребро –
В кармане дырявом наружу…
Отец, ты меня породил,
Веди же меня за собою
Туда, где Господь впереди
Стоит с топором для убоя…
* * *
Опасен и убог, скитаюсь по дорогам –
И все-таки я Бог, и даже больше Бога.
Господь, Тебе нужны моленья и осанна, –
Меня укроет куст дорожного бурьяна.
Я видел под кустом твое благое темя –
Был камень торжеством, окаменело время.
Не Бог я – болью строк легла моя дорога.
И все-таки я Бог и даже больше Бога.
Смерть и Шагал
Смерть пришла и к Шагалу.
– Ах, Марк, Марк, –
Качала она по дороге головой, –
Ни к кому я не шла с такой неохотой,
Как иду к тебе, мечтательному старику
С детской улыбкой.
Конечно, тебе исполнилось девяносто семь лет,
Это (прости меня) возраст смерти,
Но я и сегодня хотела бы обойти твою мастерскую,
Где ты мастеришь из чертей голубей,
Из голубей коров,
А из женщин разноцветные фейерверки.
Об этой мастерской мне кое-что известно.
Седобородые покойники,
Приоткрыв саваны,
Прятали в ладошки веселый смешок, –
Они не забыли твоей сумасшедшей выставки,
Где ты по примеру Господа-Бога
Или витебского портного
Взял длинные портновские ножницы
И испортил ими материал, –
И все затем,
Чтобы бегать вокруг портновского стола,
Щелкая теми же разбойничьими ножницами:
– Я испортил, я и сошью,
Сошью невиданный лапсердак,
Сошью ослино-козлино-звериный мир,
Сошью коров, голубей, лошадей,
Ибо главное в работе это марка,
А марка у меня всегда в запасе
(В заднем кармане брюк), –
Итак, приклеим ее на лоб Господа-Бога-Саваофа,
На лоб осла, козла и раввина –
Получится Марк Шагал.
Марк Шагал, это совсем неплохо,
Когда можно выйти из дому
И остановить случайного прохожего:
– Скажите, а я похож на клоуна?..
Не бойтесь меня обидеть,
Я буду очень рад, если вы скажете, что я похож на клоуна,
Ведь при виде клоуна смеются дети –
Он наполняет их детские рты крупицами смеха,
Как птицы клювики птенцов зернышком и червячком.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
(…Все это бормотала смерть –
У нее начались слуховые галлюцинации, –
Бормотала, идя к Марку Шагалу,
И, бормоча, путала все на свете,
Забывала, кто она, Смерть или Марк,
Называла себя Марком, маркой, даже маркитанткой, –
Ибо она окончательно запуталась в поисках собственного имени…)
Холода
Сколько беглых прошло мгновений,
Как в портняжной я с мамой стоял,
И она говорила: «Для Вени
Сшейте шубку…»
«Как он у вас мал!»
Ах, еще сохранились игрушки,
Еще детство в душе моей!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я в портняжной сижу со старушкой:
«Сшейте шубку, пожалуйста, ей…»
Девочка
Та девочка, – а я ей был смешон, –
Ходила, как мальчишка, в грубых гетрах.
Она дружила с ветром, и с мячом,
И с веслами, и с теннисной ракеткой.
И странно: столько лет и столько зим –
Событья, перемены, годы, лица, –
А девочка мерещится вблизи,
А девочка хохочет и резвится…
Она стоит, откинувшись слегка,
Беспечная, у сетки волейбольной,
И сквозь нее проходят облака,
Проходят дни, и годы, и века…
Ей хоть бы что – ни холодно, ни больно.
* * *
Трепещущая плоть женщины, кошки, птицы
Испаряется так же,
Как капля воды под лучами беспощадного солнца.
Но зачем столько солнца, столько мрака, столько воздуха, столько стен, –
Этот огромный мир вовсе не нужен
Ни сверчку, ни кузнечику,
Ни женщине, ни птице.
Все они прислушиваются только к биению собственного сердца,
К его неумолчному звону, колоколам и колокольчикам.
* * *
… Я так и не пойму, что значит быть известным.
Известны ль облака? Известна ли гроза?
Так почему и мне по тем стезям небесным,
Слезами изойдя, свой путь пройти нельзя?
Лесного соловья не кличут Евтушенко,
Не издают рулад в мильонном тираже,
Но все же соловей рифмует задушевно,
Чтоб в песне дать остыть взволнованной душе.
Зачем же мне стихи предать людской огласке?
«Ах, вот оно о чем!» «Ах, это неспроста!»
Пусть люди на меня взирают без опаски,
Я, в сущности, Аким, к тому же простота.
Я сроду не имел в запасе корки хлеба,
Мне нудный разговор житейский – не с руки…
Я из породы тех, кто сеял в землю… небо