И стал вращаться в сумасшедшей сфере,
И звезды, одичав на высоте,
Мой голый перебрасывают череп…
* * *
В эту землю хотел бы сойти я живым,
Я бы плыл под землей, как плывут океаном,
Созерцая глубокие корни травы
И дыша чем-то диким, и вольным, и пьяным.
Я бы плыл под землею в неведомой мгле,
Узнавал мертвецов неподвижные лица,
Тех, кто были живыми со мной на земле,
С кем тревогой своей я спешил поделиться.
Я бы плыл под землею, тревожно дыша,
Уходил в ее недра и тайные глуби,
Ибо только земное приемлет душа,
Ибо только земное душа моя любит.
* * *
Боже, как хочется жить!.. Даже малым мышонком
Жил бы я век и слезами кропил свою норку
И разрывал на груди от восторга свою рубашонку,
И осторожно жевал прошлогоднюю корку.
Боже, как хочется жить даже жалкой букашкой!
Может, забытое солнце букашкой зовется?
Нет у букашки рубашки, душа нараспашку,
Солнце горит и букашка садится на солнце.
Боже, роди не букашкой – роди меня мошкой!
Как бы мне мошкою вольно в просторе леталось!
Дай погулять мне по свету еще хоть немножко,
Дай погулять мне по свету хоть самую малость.
Боже, когда уж не мошкою, – блошкою, тлёю
Божьего мира хочу я чуть слышно касаться,
Чтоб никогда не расстаться с родимой землею,
С домом зеленым моим никогда не расстаться…
* * *
Нас вывозят в гробах, в колыбелях, на брачных постелях,
Нас не слышат и нашим не внемлют укорам – увы…
Превращаемся мы в бесконечную думу растений,
Превращаемся мы в изумрудное поле травы.
Нас вывозят – и те, кто вывозят, становятся сами
Персонажами света и тени, игрой небылиц,
Отдаленных потоков простуженными голосами,
Голосами зверей, голосами встревоженных птиц.
Непонятно, зачем столько в каждом обличье обличий –
Ну хотя бы я сам, убиенный толпою стократ, –
Почему у меня голосок обозначился птичий,
Я нежданному чуду и рад и, пожалуй, не рад.
И какая я птица – орел или птичка-колибри,
И зачем меня в бездну швыряет вселенская высь?..
Ах, случайная птичка, едва мы с тобой не погибли, –
Мы едва не погибли, но все же однажды спаслись.
* * *
Чем трепетнее старость,
Чем осторожнее приближается она к детскому возрасту,
Тем грубее обрушиваются на нее удары судьбы…
Непредвиденный удар сапогом в зад –
Это не только боль, это еще и стыд,
Ибо старческий зад обладает чувствительностью
Скрипки Страдивария.
* * *
Я помню все подробности этой несостоявшейся встречи:
И то, как женщина поправляла у зеркала прическу
(Перед тем, как измять ее на подушке),
И то, как она подтянула чулки
(Перед тем, как снять юбку).
Мы сели с нею в лодку с пробитым дном –
И нас затопила волна…
– Волна – это ты, – сказала она.
– Волна – это ты, – сказал я.
И все же мы оба уцелели
И даже обменялись многозначительными улыбками,
Как два фокусника, обманувшие публику.
К тому же кое-что мы приметили друг у друга –
Так девочка доверчиво показывает мальчику копилку –
И он сует в нее свою монетку.
Иногда девочка помогает ему нащупать прорезь – вот сюда…
«Теперь это наша общая копилка».
* * *
Была ты музыкой, колеблемой слегка, –
Так по воде плывет, ныряя в волны, парус, –
И уходил порой твой парус в облака,
В небесной синеве сверкая и купаясь.
Была ты музыкой прибрежных влажных трав,
И вот впервые я заговорил стихами,
Когда, в кустах тебя прекрасною застав,
Боготворил весь мир прерывистым дыханьем…
Вот груди, вот живот, а это вот пупок,
А это вот – моя сладчайшая химера…
Вокруг твоих красот клубилось столько строк,
Что даже жук жужжал гекзаметры Гомера.
* * *
Всегда между мною и женщиной возникал кто-то третий,
То ли порнографическая открытка с ее преувеличенной точностью,
То ли пасхальные ангелочки… (Тоже открытка.)
Ритуал совокупления напоминал детскую игру,
Ее нежность и ярость,
Непонятно лишь было, почему в игре принимают участие
Не звонкие детские ладошки,
А нечто иное.
* * *
Этот странный любовный недуг,
Когда женщина, вовсе чужая,
Самой близкою кажется вдруг –
И лицо полыхает от жара…
Как же мог я ее упустить,
Как я мог прозевать это чудо?..
Но ведь вся она – миг во плоти
И бог весть появилась откуда…
Я не видел таких никогда,
Словно мне на ладони упала
Замечтавшаяся звезда,
Неземного осколок металла…
Но она не бездушный металл,
А телесная жгучая тайна…
Я ее полстолетья искал,
А другой ее любит случайно.
* * *
Я не совсем уверен,
Что тебе нужны были твои пышные плечи,
Грудь, поднимавшаяся от вздохов,
Густая корона волос.
Когда все это изрядно поизносилось и досталось могильщикам,
На кладбище осталась счастливая девочка,
Вот она перескакивает с одного могильного холмика на другой;
В руке ее легкий сачок,
Она ловит бабочек, лето, смерть.
* * *
Эта осень придет без него, кто когда-то со мною
Горевал, тосковал, потаенно скитался в глуши
И ее любовался пронзительною желтизною –
Эта осень придет без него – побратима души.
Как мне дорог бродяга, пропахший смиреньем и псиной,
Он сроднился со мною, с ухаба бредя на ухаб,
А ведь наши дела-то попахивали керосином:
Нас повсюду бранили владельцы рожающих баб.
Нас повсюду бранили разгневанные домоседы:
Как могли мы, когда совершался во мраке зачин,
Собирать вкруг себя развеселые всякие беды,
Заниматься не тем, что положено роду мужчин.
Как могли мы на пару с бродягой любить потаскуху, –
Эта вялая дама туманно зовется «мечта»,
И она соответствует даже не телу, а духу –
У нее не хватает для плотских утех живота…
…Можно снова шептать что-то на ухо детское кошке,
Можно, духом горя, взгромоздиться на темную ель, –
И тогда загорится свеча или лампа в окошке –
От тебя эта лампа за тридевять светит земель…
Вот такие у нашей мечты и желанья и цели,
Вот такое случилось со мною в родной стороне, –
Я по-прежнему мальчик, грущу у подножия ели,
Я увижу за далью избушку и кошку в окне.
* * *
Есть тот, кто ничего не понимает –
Ребенок или зверь – и только он
Вселенную душою обнимает
И только он свободен и умен.
Его не мучит грешное соседство
Двусмысленных поборников ума.
Он бродит по тропе, где только детство,
Где детства золотая кутерьма.
И если есть у зверя ум, так это
Союз природы с детскою душой.
В нем что-то от небрежности поэта.
В нем что-то от повадки нагишом.
И если есть у зверя размышленье –
Оно не обвиненье никому,
А маленькое светопреставленье,
Роенье снов, приснившихся ему…
И потому его минуют боли,
Что он с землей и травами знаком
И лижет хвост – и шествует на воле –
И лижет мир шершавым языком…
Стихи ухода
Больше жизни любивший волшебную птицу – свободу,
Ту, которая мне примерещилась как-то во сне,
Одному научился я гордому шагу – уходу,
Ухожу, ухожу, не желайте хорошего мне.
Ухожу от бесед на желудок спокойный и сытый,
Где обширные плеши подсчитывают барыши…
Там, где каждый кивок осторожно и точно рассчитан,
Не страшит меня гром – шепоток ваш торгаший страшит.
Ухожу равнодушно от ваших возвышенных истин,
Корифеи искусства, мазурики средней руки,
Как похабный товар, продающие лиры и кисти,
У замызганных стоек считающие медяки.
Ухожу и от вас – продавщицы роскошного тела,
Мастерицы борщей и дарительницы услад,
На потребу мужей запустившие ревностно в дело
И капусту, и лук, и петрушку, и ляжки, и зад.
Ах, как вы дорожите подсчетом, почетом, покоем –
Скупердяи-юнцы и трясущиеся старички…
Я родился изгоем и прожил по-волчьи изгоем,
Ничего мне не надо из вашей поганой руки.