А она чокается шампанью.
Ах, ёлочки-мочалочки,
Сладко вина пьются –
В серебряной чарочке
На золотом блюдце!
Кому чару пить?! Кому здраву быть?!
Королевичу Александровичу!
С самоваров к чертям полуда,
Чад летал над столами сотью,
А в четвёртом часу, под утро,
Бог последнюю кинул сотню…
Бога, пьяного в дугу,
Все теперь цукáли,
И цыгане – ни гугу,
Разбрелись цыгане,
И друзья, допив до дна, –
Скатертью дорога!
Лишь девчонка та одна
Не бросала бога.
А девчоночка эта с Охты,
И глаза у ней цвета охры,
Ждёт маманя свою кровинку,
А она с богом сидит в обнимку.
И надменный половой
Шваркал мокрой тряпкой,
Бог с поникшей головой
Горбил плечи зябко
И просил у цыган хоть слова,
Хоть немножечко, хоть чуть слышно,
А в ответ ему – жбан рассола:
Понимай, мол, что время вышло!
Вместо водочки – вода,
Вместо пива – пена!..
И девчоночка тогда
Тоненько запела:
«Ай да Конавэлла, гран-традела,
Ай да йорысака палалховела…»
Ах, как пела девчонка богу
И про поле, и про дорогу,
И про сумерки, и про зори,
И про милых, ушедших в море…
Ах, как пела девчонка богу!
Ах, как пела девчонка Блоку!
И не знала она, не знала,
Что бессмертной в то утро стала –
Этот тоненький голос в трактирном чаду
Будет вечно звенеть в «Соловьином саду».
Салонный романс
Памяти А. Н. Вертинского
…Мне снилось, что потом, В притонах Сан-Франциско, Лиловый негр Вам подаёт манто.
…И вновь эти вечные трое
Играют в преступную страсть,
И вновь эти греки из Трои
Стремятся Елену украсть!..
А сердце сжимается больно,
Виски малярийно мокры –
От этой игры треугольной,
Безвыйгрышной этой игры.
Развей мою смуту жалейкой,
Где скрыты лады под корой,
И спой – как под старой шинелькой
Лежал сероглазый король.
В беспамятстве дедовских кресел
Глаза я закрою, и вот –
Из рыжей Бразилии крейсер
В кисейную гавань плывёт.
А гавань созвездия множит,
А тучи – летучей грядой…
Но век не вмешаться не может,
А норов у века крутой!
Он судьбы смешает, как фанты,
Ему ералаш по душе, –
И вот он враля-лейтенанта
Назначит морским атташе.
На карте истории некто
Возникнет, подобный мазку,
И правнук лилового негра
За займом приедет в Москву.
И всё ему даст непременно
Тот некто, который никто,
И тихая пани Ирена
Наденет на негра пальто.
И так этот мир разутюжен,
Что чёрта ли нам на рожон?!
Нам ужин прощальный – не ужин,
А сто пятьдесят под боржом.
А трое? Ну что же что трое!
Им равное право дано.
А Троя? – Разрушена Троя,
И это известно давно.
Всё предано праху и тлену,
Ни дат не осталось, ни вех.
А нашу Елену, Елену –
Не греки украли, а век!
«Однажды после очень тяжёлой болезни меня прямо из больницы Боткинской… врачи уговорили поехать в этот санаторий. Оказался это санаторий областного совета профсоюзов, который находился в ста с лишним километрах от Москвы, где, значит, жили, в основном, такие странные старики и старухи из разных областных центров. Из Москвы там никого не было… Единственное благодеяние, которое мне оказало местное начальство, – мне дали отдельную маленькую комнатку. Малюсенькую, как пенал. Но у меня был собственный ключ, и мне не нужно было сдавать чемодан в каптерку, значит, бегать за каждым носовым платком. И это было, в общем, довольно вскоре после моего приезда из Парижа, последнего. И я был… ещё довольно пижонски выглядел. И старики, и старухи никак не могли понять, кто я такой. Просто они всё время за мной следили. А у меня не было просто желания, не потому, что я не хотел, но не было желания общаться – я себя очень худо чувствовал. И вот однажды ко мне совершенно случайно, там у них было какое-то совещание, приехали Елена Сергеевна Венцель, она же писательница И. Грекова – это мой большой друг, – и с ней приехал наш тоже общий друг, такой роскошный полковник Димка Соколовский. Он… У него лётные погоны, но они выглядели, значит, как кагэбэвские. Такие голубые погоны. Он огромного роста, в папахе каракулевой. Мы пошли с ними гулять, а потом поднялись ко мне наверх на второй этаж. Я сказал, что они разденутся у меня в комнате, а сам я разделся внизу. И потом я вдруг обнаружил, что ключ от комнаты я забыл внизу в пальто. Я так вполоборота, – я шёл впереди с Еленой Сергеевной, – я сказал Димке, я говорю: «Уж, Димка, сбегай за ключом». А, значит, старухи и старики сидели, и они вдруг увидели, как полковник бросился выполнять моё распоряжение. Ну тут они уже совершенно обомлели. После этого вечера в курилке, а там, значит, можно было курить только в сортире, они мне стали задавать наводящие вопросы, говорят: «Это кто, – говорят, – к вам, братан приезжал?» Я говорю: «Да нет, не братан». Они говорят: «А кто же это приезжал?» И тут я не отказал себе в удовольствии сказать, что это приезжал сослуживец. Ну тогда уж они поняли, что я уж по меньшей мере какой-нибудь крупный генерал. Вот история, так тут всё правда, в этой песне. Это, собственно, даже не песня, а почти что очерк».
Баллада о стариках и старухах, с которыми я вместе жил и лечился в санатории областного Совета профсоюзов в 110 км от Москвы
Все завидовали мне: «Эко денег!»
Был загадкой я для старцев и стариц.
Говорили про меня: «Академик!»
Говорили: «Генерал! Иностранец!»
О, бессонниц и снотворных отрава!
Может статься, это вы виноваты,
Что привиделась мне вздорная слава
В полумраке санаторной палаты?
А недуг со мной хитрил поминутно:
То терзал, то отпускал на поруки.
И всё было мне так страшно и трудно,
А труднее всего – были звуки.
Доминошники стучали в запале,
Привалившись к покорябанной пальме.
Старцы в чёсанках с галошами спали
Прямо в холле, как в общественной спальне.
Я неслышно проходил: «Англичанин!»
Я «козла» не забивал: «Академик!»
И звонки мои в Москву обличали:
«Эко денег у него, эко денег!»
И казалось мне, что вздор этот вечен,
Неподвижен, точно солнце в зените…
И когда я говорил: «Добрый вечер!»,
Отвечали старики: «Извините».
И кивали, как глухие глухому,
Улыбались не губами, а краем:
«Мы, мол, вовсе не хотим по-плохому,
Но как надо, извините, не знаем…»
Я твердил им в их мохнатые уши,
В перекурах за сортирною дверью:
«Я такой же, как и вы, только хуже!»
И поддакивали старцы, не веря.
И в кино я не ходил: «Ясно, немец!»
И на танцах не бывал: «Академик!»
И в палатке я купил чай и перец:
«Эко денег у него, эко денег!»
Ну и ладно, и не надо о славе…
Смерть подарит нам бубенчики славы!
А живём мы в этом мире послами
Не имеющей названья державы…
Спрашивайте, мальчики!
Спрашивает мальчик: почему?
Спрашивает мальчик: почему?
Двести раз и триста: почему?
Тучка набегает на чело.
А папаша режет ветчину,
А папаша режет ветчину,
Он сопит и режет ветчину
И не отвечает ничего.
Снова замаячили быль, боль,
Снова рвутся мальчики в пыль, в бой!
Вы их не пугайте, не отваживайте,
Спрашивайте, мальчики, спрашивайте,
Спрашивайте, мальчики, спрашивайте,
Спрашивайте, спрашивайте!
Спрашивайте: как и почему?
Спрашивайте: как и почему?
Как, и отчего, и почему –
Спрашивайте, мальчики, отцов!
Сколько бы ни резать ветчину,
Сколько бы ни резать ветчину,
Сколько бы ни резать ветчину, –
Надо ж отвечать, в конце концов!
Но в зрачке-хрусталике – вдруг муть,
А старые сандалики – ух, жмут!
Ну и не жалейте их, снашивайте!
Спрашивайте, мальчики, спрашивайте!
Спрашивайте, мальчики, спрашивайте,
Спрашивайте, спрашивайте!
Песня про майора Чистова
Я спросонья вскочил – патлат,
Я проснулся, а сон за мной,
Мне приснилось, что я – атлант,
На плечах моих – шар земной!
И болит у меня спина,
То мороз по спине, то жар,
И, с устатку пьяней Пьяна,
Я роняю тот самый шар!
И, ударившись об Ничто,
Покатился он, как звезда,
Через Млечное решето
В бесконечное Никуда!