Мыслью следуйте за мною,
обнаруживайте связь.
Слава богу, боговластье
не свершило приговор
В жизни не было несчастья,
только хитрый уговор.
“ДАР НАПРАСНЫЙ...” скучный, грустный,
жизнь, ты в чем-то чемодан.
В нем лежат бутылки, кружки,
рюмки, чашки и стакан.
Мне мертвец оживший нужен.
Для него все берегу.
“ВЫПЬЕМ С ГОРЯ!” Где же Пушкин?
В одиночку не могу.
“ДАР НАПРАСНЫЙ, ДАР СЛУЧАЙНЫЙ”.
Ваша легкость без стыда.
Гений ваш, как дождь нечайный,
растечется без следа.
Только боль моя корява,
некрасива кровкой злой.
За посмертной вашей славой
я, бездарный и живой,
вижу, как легко и пусто,
просто между ваших строк,
как пронзительно искусство
боль придуманную врет.
Как тростинка лопнул хрящик.
Плоть сглотнула мой язык.
Оттого, что настоящий
как не длился, не привык.
Кто талантлив — приспособлен,
не терпим, а подходящ.
Настоящим был соскоблен
мой хрустящий хрупкий хрящ.
Полусло...” На полуслове
оборвал защитник речь.
И из горла рвотной кровью
Он животно начал течь.
Душит злость судью. Подушкой
Он защитника убил:
“Ты зачем процесс нарушил?!
И лапшу зачем на уши,
как липучие беруши
накрутил и налепил?
Все я понял, не дослушав
то, что ты нагородил.
Связь прямую обнаружил —
Пушкин, сука, не был б Пушкин,
если б он с тобою пил!”
“КРОШКА СЫН К ОТЦУ ПРИШЕЛ
И СПРОСИЛА КРОХА:
ЧТО ТАКОЕ ХОРОШО
И ЧТО ТАКОЕ ПЛОХО?”
Отчего молчит отец?
Мама охает:
“Кушай, кроха, леденец
и суп гороховый.
Отца из-за добродетели
убили судьи и свидетели.
Что такое хорошо?
Это плохо.
Так никто и не пришел
к нему на похороны.”
Мальчик собрался с мыслями.
Запутался со смыслами:
“Мы сами с усами.
Наоборот — это тоже самое.
Пусть небо обманывает.
Пусть солнце лопается.
Пусть все начинается заново,
то есть кончится.
Будет весело.”
Пошел — повесился.
“Я ЛЮБЛЮ СМОТРЕТЬ
КАК УМИРАЮТ ДЕТИ.”
Я не некрофил,
а вишневый по швам свидетель.
Я гениален на коленях
наглой легендой складываюсь.
Мои нелегальные коллеги —
смелости калеки
похотливо поглядывают.
Падайте ниц!
Цените этот цинизм московский!
Маяковский.
Извольте,
вышвырнув наружу,
родную речь,
ей дайте течь,
чтоб ложь ее
образовала лужу.
Туда и лечь
извольте...
Я не стихи пишу, —
вою.
Тихонько громыхаю. Не спешу.
Всего нас двое —
Я и Мандельштам.
Остальные уютятся по домам,
словечки рифмуют бережно.
Сделайте мне укол от бешенства.
Ну и что?
Я стану нежным,
как виселица.”
Судья заорал со зла:
“Уберите козла!
Вы все валяете дурака.
Что ждать от козла молока?
Давайте вернемся к Девочке.
Как ты это сделала?
Сама или кто помог?
Снова вмешался бог:
“Какой сегодня день недели?
Понедельник?
Что вы наделали?
Время не убывает.
Недель не бывает,
тем более понедельников.
Людей нет. Есть нелюди.
Мозги прочистите!
Есть только числа.
Люди не размножаются,
а цифирки умножаются.
Девочка не могла
Родить Козла
Никак.
Козел — это знак.
Беззаконно наказание.
Следовательно, оказалось
Козлом то, что ВАМ ПОКАЗАЛОСЬ.
Идет реакция
на козлюцинацию.
У меня создалось ощущение,
что это козел отпущения.”
Пришел Ницше:
“Извините,
Бог умер.
Да здравствует колобок!”
Раздался робкий хлопок.
Судья:
“А как же я?!
Я в отчаянии.
Начнем все с начала:
Жила была Девочка.
Водичка текла из краника.
Или это было жабиной блажью?
Однажды
Девочка взяла
И родила
Козла.
Как она это сделала?
Прошу отвечать свидетелей.
За ложные показания
получите наказание.”
Рассвирепел свидетель:
“Сколько можно сидеть?
Я на поезд опаздываю!”
Судья: “Прошу постараться
по существу и вкратце.”
Свидетель: “Иногда мне память отказывает.
Что всплывает, то и рассказываю.
Ну, в общем, на меня не рассчитывайте.
Итак, я ее учительница.
Девочка невнимательна.
Двойки по математике.
Недавно ей поставили
двойку по ботанике.
Она как расплачется!
Потом ей мама купила
красное платьице
и фартук.
Смотрю, она скатывается
под парту.
Лежит и корчит рожицу.
Не роженица, а кошка.
“Вставай, — говорю,
а она: “Можно
еще немножко?”
Думаю, невозможно!
Что такое?
Ножки ее стали рожками
из рожек выполз Козлик.
Говорит ему Девочка:
“Что с тобой делать?
С чего начать?”
Стала ему читать
то радостно, то грустно
по-русски и по-французски.
Господи, думаю, была же дура!
Откуда такая культура?”
Судья закричал: “Послушайте,
защитник не бредил Пушкиным!
Вот она и взялась
связь!”
Девочка говорит:
“Госпожа Бовари.
Сапожок рабов.
Наив. Борис Виан.
Бритвой по венам.
Венедикт. Ерофеев. Москва.
Петушки. Кровавые откровения.
Шекспир во время чумы.
Жизнь взаймы.
Цветы зла
в зубах у Козла.
Красное черным залито.
Толерантна Лолита”.
За что боролись,
на то и Бродский.
Поэт — не роскошь,
а россыпь бед.
И станет точным
его сиротство
И хвостик строчки
замкнет скелет.
Не облака, не бога, и не Блока.
Не бросить Бродского, но прочих не узнать.
И навранные скроются до срока,
не повторившись, улица, фонарь.
За что боролись,
на то и Бродский.
Всезаменяющ
его ответ:
“Человек страшней, чем его скелет.”
Этот опыт пытки
заменит библиотеку.
Не замечаю больше
которых нет —
НОЧЬ, УЛИЦУ, ФОНАРЬ, АПТЕКУ.
Бродской не-радостью гниль книг заменил ответ:
“ЧЕЛОВЕК СТРАШНЕЙ, ЧЕМ ЕГО СКЕЛЕТ.”
К петле прикреплен поэт.
Предмет
не увидеть, поскольку предмета нет.
Не замечаю больше ФОНАРЬ, АПТЕКУ.
За что боролись,
на то и Бродский.
Поэт — не роскошь,
а россыпь бед.
И станет точным
его сиротство
И хвостик строчки
замкнет скелет.
Жила была Девочка.
Водичка текла из краника.
Или это было жабиной блажью?..
Однажды...
(смотри сначала).
1991 год
Злые пистолеты
Хватать немытыми руками
свои издания в гостях.
Нерукотворными ногами
пинать поклонников в кустах/
Не добежав до туалета?
разлить мочу своих идей?
как все Великие Поэты
и Покровители Блядей.
Вы, подражатели и дети,
продажных наших хищных душ
кортеж изнеженный уедет
от ваших ужасов и стуж.
Чужие граждане и дуры
в учережденьях и гробах,
пусть наши черные скульптуры
на ваших крепятся губах.
Пусть слепят наши поцелуи
слепые улицы клыки,
и плесневелый ветер сдует
тепло с разорванной реки.
Как все блюстители порока,
как все пожарники стыда,
вы так же смотрите убого,
и так же пахнете всегда.
Мы сумасшедшие уроды,
мы уроженцы всех адов,
мы взорванных водопроводов
гнилая бешеная кровь.
Мы беженцы теплоснабжений,
мы обожженные тела,
мы неизбежность унижений,
мы нежность язвенная зла.
Нагие гении злодейства,
гестапо пасти пустоты.
Мы пожиратели младенцев.
Мы торжествующие рты.
Мы торжествующие орды
адреналиновых людей.
Нам дали нужные свободы
и все возможности смертей.
Мы обнаглевшие подонки.
Мы киношвы тревожной лжи.
Мы разорвавшиеся пленки,
чужих пороков коллажи.
Мы негры некрореализма,
нагромождение дерьма,
мы мародеры грешной жизни,
окрошка здешнего ума.
Мы прирожденные убийцы.
У нас зеленые глаза.
У нас бессмысленные лица
и обезьяньи голоса.
Мы гениальные Поэты.
Мы Покорители Блядей.
Мы курим злые сигареты
среди не близких нам людей.
Мы гениальные Поэты,
мы ничего не станем ждать,
мы купим злые пистолеты
и будем нагло убивать.
1996
Где вы, протыкатели беременных женщин?
Мальчик пришел и сказал мне:
"Я разрезал лягушку."
Тогда я ответил ему:
"Дай мне руку,
Я отведу тебя в концентрационный лагерь."
Нет, не фашисты мы, а Общество Защиты Животных.
Жалко лягушку, а мальчика - нет.
Не вы ли учили - "Будьте естественны!"
Поэтому приказываю "Расстрелять!"
Так я познал мокрую жуть одиночества.
Меня затягивает в болото плоти.
Где вы, протыкатели Беременных Женщин?
1994 г.
Протыкатели беременных женщин
Милые зеленоглазые убийцы,
Целуйте женщин,
Они пришли полюбить вас.
Зеленоглазый убийца,
Сократи красиво и навсегда
Опасное существование,
Данное нам в организмах.
Разменяй данность унизительного стыда
На удачную смерть,
Не мучащую сознание
Паражутями парашютиста.
Парашютист - это трус,
Который боится, что боится разбиться.
Нераскрывшийся парашют -
Высший смысл, подкравшийся к парашютисту.
Весь мир - со сна.
И сознание - худшая мания.
Тюрьмир весьма.
И Дания худшая из них.
И Англия.
И Франция.
И Германия.
Дания худшая из них.
Узник всегда прав.
Узник всегда жив.