Дождь пришёл в городские кварталы,
Мостовые блестят, как каналы,
Отражаются в них огоньки,
Светофоров цветные сигналы
И свободных такси светляки.
Тихо радуюсь. Не оттого ли,
Что любви, и надежды, и боли
Мне отведать сполна довелось,
Что уже голова побелела
И уже настоящее дело
В эти годы во мне началось.
И когда, словно с бука лесного,
Страсть слетает — шальная листва,
Обнажается первооснова,
Голый ствол твоего существа.
Открывается графика веток
На просторе осенних небес.
И не надо случайных чудес —
Однодневок иль однолеток.
Эй, листва! Постарей, постарей!
И с меня облетай поскорей!
1961
СОРОКОВЫЕ
Сороковые, роковые,
Военные и фронтовые,
Где извещенья похоронные
И перестуки эшелонные.
Гудят накатанные рельсы.
Просторно. Холодно. Высоко.
И погорельцы, погорельцы
Кочуют с запада к востоку…
А это я на полустанке
В своей замурзанной ушанке,
Где звёздочка не уставная,
А вырезанная из банки.
Да, это я на белом свете,
Худой, весёлый и задорный.
И у меня табак в кисете,
И у меня мундштук наборный.
И я с девчонкой балагурю,
И больше нужного хромаю.
И пайку надвое ломаю,
И всё на свете понимаю.
Как это было! Как совпало —
Война, беда, мечта и юность!
И это всё в меня запало
И лишь потом во мне очнулось!..
Сороковые, роковые,
Свинцовые, пороховые..
Война гуляет по России,
А мы такие молодые!
1961
«Слава богу! Слава богу!…»
С. Б. Ф.
Слава богу! Слава богу!
Что я знал беду и тревогу!
Слава богу, слава богу —
Было круто, а не отлого!
Слава богу!
Ведь всё, что было,
Всё, что было, — было со мною.
И война меня не убила,
Не убила пулей шальною.
Не по крови и не по гною
Я судил о нашей эпохе.
Всё, что было, — было со мною,
А иным доставались крохи!
Я судил по людям, по душам,
И по правде, и по замаху.
Мы хотели, чтоб было лучше,
Потому и не знали страху.
Потому пробитое знамя
С каждым годом для нас дороже.
Хорошо, что случилось с нами,
А не с теми, кто помоложе.
1961
ПЕРЕБИРАЯ НАШИ ДАТЫ
Перебирая наши даты,
Я обращаюсь к тем ребятам,
Что в сорок первом шли в солдаты
И в гуманисты в сорок пятом.
А гуманизм не просто термин,
К тому же, говорят, абстрактный.
Я обращаюсь вновь к потерям,
Они трудны и невозвратны.
Я вспоминаю Павла, Мишу,
Илью, Бориса, Николая.
Я сам теперь от них завишу,
Того порою не желая.
Они шумели буйным лесом,
В них были вера и доверье.
А их повыбило железом,
И леса нет — одни деревья.
И вроде день у нас погожий,
И вроде ветер тянет к лету…
Аукаемся мы с Серёжей,
Но леса нет, и эха нету.
А я всё слышу, слышу, слышу,
Их голоса припоминая…
Я говорю про Павла, Мишу
Илью, Бориса, Николая.
1961
ВДОХНОВЕНЬЕ
Жду, как заваленный в забое,
Что стих пробьётся в жизнь мою.
Бью в это тёмное, рябое,
В слепое, в каменное бью.
Прислушиваюсь: не слыхать ли,
Что пробиваются ко мне.
Но это только капли, капли
Скользят по каменной стене.
Жду, как заваленный в забое,
Долблю железную руду,
Не пробивается ль живое
Навстречу моему труду?..
Жду исступлённо и устало,
Бью в камень медленно и зло…
О, только бы оно пришло!
О, только бы не опоздало!
1961
НАД НЕВОЙ
Весь город в плавных разворотах,
И лишь подчёркивает даль
В проспектах, арках и воротах
Классическая вертикаль.
И все дворцы, ограды, зданья,
И эти львы, и этот конь
Видны, как бы для любованья
Поставленные на ладонь.
И плавно прилегают воды
К седым гранитам городским —
Большие замыслы природы
К великим замыслам людским.
1961
БОЛДИНСКАЯ ОСЕНЬ
Везде холера, всюду карантины,
И отпущенья вскорости не жди.
А перед ним пространные картины
И в скудных окнах долгие дожди.
Но почему-то сны его воздушны,
И словно в детстве — бормотанье, вздор.
И почему-то рифмы простодушны,
И мысль ему любая не в укор.
Какая мудрость в каждом сочлененье
Согласной с гласной! Есть ли в том корысть!
И кто придумал это сочиненье!
Какая это радость — перья грызть!
Быть, хоть ненадолго, с собой в согласье
И поражаться своему уму!
Кому б прочесть — Анисье иль Настасье?
Ей-богу, Пушкин, всё равно кому!
И за полночь пиши, и спи за полдень,
И будь счастлив, и бормочи во сне!
Благодаренье богу — ты свободен —
В России, в Болдине, в карантине…
1961
«Музыка, закрученная туго…»
Музыка, закрученная туго
в иссиня-чёрные пластинки, —
так закручивают чёрные косы
в пучок мексиканки и кубинки, —
музыка, закрученная туго,
отливающая крылом вороньим, —
тупо-тупо подыгрывает туба
расхлябанным пунктирам контрабаса.
Это значит — можно всё, что можно,
это значит — очень осторожно
расплетается жёсткий и чёрный
конский волос, канифолью тёртый.
Это значит — в визге канифоли
приближающаяся поневоле,
обнимаемая против воли,
понукаемая еле-еле
в папиросном дыме, в алкоголе
жёлтом, выпученном и прозрачном,
движется она, припав к плечу чужому,
отчуждённо и ненапряженно,
осчастливленная высшим даром
и уже печальная навеки…
Музыка, закрученная тую,
отделяющая друг от друга.
1961
ОСЕНЬ
Вот опять спорхнуло лето
С золочёного шестка,
Роща белая раздета
До последнего листка.
Как раздаривались листья,
Чтоб порадовался глаз!
Как науке бескорыстья
Обучала осень нас!
Так закутайся потепле
Перед долгою зимой…
В чём-то всё же мы окрепли,
Стали твёрже, милый мой.
1961
СЛОВА
Красиво падала листва,
Красиво плыли пароходы.
Стояли ясные погоды,
И праздничные торжества
Справлял сентябрь первоначальный,
Задумчивый, но не печальный.
И понял я, что в мире нет
Затёртых слов или явлений.
Их существо до самых недр
Взрывает потрясённый гений.
И ветер необыкновенней,
Когда он ветер, а не ветр.
Люблю обычные слова,
Как неизведанные страны.
Они понятны лишь сперва,
Потом значенья их туманны.
Их протирают, как стекло,
И в этом наше ремесло.
1961
«Хочется мирного мира…»
Хочется мирного мира
И счастливого счастья,
Чтобы ничто не томило,
Чтобы грустилось не часто.
Хочется синего неба
И зелёного леса,
Хочется белого снега,
Яркого жёлтого лета.
Хочется, чтоб отвечало
Всё своему назначенью:
Чтоб начиналось с начала,
Вовремя шло к завершенью.
Хочется шуток и смеха
Где-нибудь в шумном скопище.
Хочется и успеха,
Но на хорошем поприще.
1961
ДОМ-МУЗЕЙ
Потомков ропот восхищённый,
Блаженной славы Парфенон!
…производит глубокое…
Из книги отзывов
Заходите, пожалуйста. Это
Стол поэта. Кушетка поэта.
Книжный шкаф. Умывальник. Кровать.
Это штора — окно прикрывать.
Вот любимое кресло. Покойный
Был ценителем жизни спокойной.
Это вот безымянный портрет.
Здесь поэту четырнадцать лет.
Почему-то он сделан брюнетом.
(Все учёные спорят об этом.)
Вот позднейший портрет — удалой.
Он писал тогда оду «Долой»
И был сослан за это в Калугу.
Вот сюртук его с рваной полой —
След дуэли. Пейзаж «Под скалой».
Вот начало «Послания к другу».
Вот письмо: «Припадаю к стопам…»
Вот ответ: «Разрешаю вернуться…»
Вот поэта любимое блюдце,
А вот это любимый стакан.
Завитушки и пробы пера.
Варианты поэмы «Ура!»
И гравюра: «Врученье медали».
Повидали? Отправимся дале.
Годы странствий. Венеция. Рим.
Дневники. Замечанья. Тетрадки.
Вот блестящий ответ на нападки
И статья «Почему мы дурим».
Вы устали? Уж скоро конец.
Вот поэта лавровый венец —
Им он был удостоен в Тулузе.
Этот выцветший дагерротип —
Лысый, старенький, в бархатной блузе —
Был последним. Потом он погиб.
Здесь он умер. На том канапе
Перед тем прошептал изреченье
Непонятное: «Хочется пе…»
То ли песен? А то ли печенья?
Кто узнает, чего он хотел,
Этот старый поэт перед гробом!
Смерть поэта — последний раздел.
Не толпитесь перед гардеробом…
1961
ШУБЕРТ ФРАНЦ
Шуберт Франц не сочиняет —
Как поётся, так поёт.
Он себя не подчиняет,
Он себя не продаёт.
Не кричит о нём газета,
И молчит о нём печать.
Жалко Шуберту, что это
Тоже может огорчать.
Знает Франц, что он кургузый